Тук-тук-тук!
АКС в моих руках выплюнул несколько коротких очередей, пройдясь смертоносным клевцом по начинающим вскакивать с лежанки бандерлогам.
Тук-тук-тук!
Автомат бьет точно и метко. Дистанция – несколько метров, я бы и с закрытыми глазами их всех перестрелял. Указательный палец жмет на спусковой крючок, руки работают сами собой, направляя ствол автомата на очередную цель, выискивая наиболее уязвимые места в хрупком человеческом организме.
Тук-тук-тук!
Тук-тук-тук!
Стреляющий одиночными выстрелами, но в быстром темпе автомат издает звуки, похожие на стук старой швейной машинки. Банка, накрученная на ствол, немного гасит звук выстрела. Пули летят точно – в головы сонных солдат противника. Так, чтобы не думать потом, живы они или нет. Мне некогда делать контроль. Надо, чтобы с первого раза было понятно, что противник «отчалил к Бандере».
Всех убивать нельзя, надо оставить языка. Мозг хладнокровно и четко анализирует обстановку, выбирая из мгновенно проснувшихся и тут же погибших вражеских бойцов того, кого надо оставить в живых. Судьба сама решила, кто из не-братьев умрет, а кто нет. Пять мужиков лежали рядышком, а один чуть в сторонке, укутавшись в спальный мешок. Шестой – тот, что в спальнике, – запутался, вскакивая в своем коконе, поэтому и выжил. Судьба так решила! Опять же, если спит отдельно, да еще и в спальном мешке, возможно, он тут за командира.
– Лежать! Только рыпнись – и получишь пулю! – рявкнул я на бойца в спальнике.
Противник не послушал меня, рванул молнию спального мешка. И тут же получил несколько пуль в ноги.
– А-а-а! – громко и пронзительно заверещал подранок. – Больно!
– А не хрен ручками дергать! – злобно прошипел я, сокращая дистанцию и тут же ударяя прикладом в голову раненого. – Сказано же было: лежать смирно.
Укроп от удара прикладом шмякнулся о стену и на какое-то мгновение потерял сознание, но тут же очнулся и продолжил сопротивляться, несмотря на полученные ранения.
Я тут же отскочил назад, разрывая дистанцию, чтобы противник не ухватился за меня, и еще раз предупредительно крикнул:
– Не шевелись! Пристрелю!
Снаружи протарахтел пулемет. Потом рванула граната, но не рядом, а в стороне, потом несколько раз коротко стукнул двумя одиночными автомат.
Украинский военный в спальном мешке даже не думал прекращать сопротивление. Он смог наконец выдернуть одну руку из смотки спального мешка.
Тук-тук!
Мой автомат выплюнул короткую очередь на два патрона. Пули попали укропу в голову, размозжив череп. Сочная плюха кровавого месива выплеснула содержимое черепной коробки из затылка украинского бойца на стену за его спиной. Кроваво-бурые ошметки, состоящие из крови, мозга и кусочков кости, стекали по серебристой поверхности теплоизоляционного полотна, резко контрастируя с ним по цвету.
Надо отдать должное укропу, он бился до последнего, не желая сдаваться в плен. Отчаянный вояка! В руке, которую он все-таки успел вытащить из плена спального мешка, был зажат пистолет Макарова. Зуб даю, что именно он и был старшим на этой позиции. Чаще всего пистолет – это не просто личное оружие, а символ власти командира.
Я внимательно осмотрел трупы поверженных солдат, чтобы убедиться в том, что все они «пригорюнились». А то, знаете ли, бывали прецеденты, когда с виду совершенно мертвые солдаты вдруг приходили в себя и творили всякие пакости вроде подрыва гранат или стрельбы в спину тем, кто поленился или побрезговал убедиться, что они действительно задвухсотились.
Вид расстрелянных мной врагов не вызвал никаких эмоций – ни положительных, ни отрицательных. Никаких! Я не испытывал радости и удовольствия от убийства других людей, пусть они и были моими врагами, но и горя и угрызений совести тоже не испытывал. Это война, они враги, их надо убивать. Все просто. На моем месте каждый из лежащих сейчас мертвыми укропов при жизни сделал бы то же самое со мной или любым другим российским военным.
Мы убивали их, они убивали нас. На войне всегда так. Это просто такая работа – убивать врагов. У каждого своя работа: варить кофе, доить коров, разносить почту, писать книги и так далее. А у меня сейчас работа – убивать и калечить солдат вражеской армии. Мне не нравится эта работа, но другой нет. И не будет, пока эта война не закончится нашей победой.
Только после того как я понял, что все укропы в «блине» действительно «двухсотые», я сменил магазин в автомате и высунулся наружу из блиндажа, чтобы поинтересоваться, как обстоят дела у парней.
Дела обстояли хорошо. Вражеская позиция была полностью захвачена. Ликвидировали еще двух бойцов противника, одного захватили живьем. Я тут же с помощью своей цифровой рации отослал заранее сохраненное текстовое сообщение. А уже через пару минут где-то в паре километров начали стрелять наши минометы. Все согласно заранее оговоренному плану действий.
Сыч и Пестик досмотрели все три дота, в одном из них захватили полусонного караульного. А потом нарвались на второго караульного, который отошел со своего поста для справления нужды. Все обошлось, Сыч заметил противника первым и застрелил его. Еще один укроп находился в третьем блиндаже, его в ходе короткой перестрелки ликвидировали. В итоге восемь укропов – в минус, двое захвачено в плен.
Фу-у-ух! Справились, успели, победили!
Четыре часа напряженного, изматывающего нервы и силы пешего перехода, выискивание вражеских мин и растяжек в непроглядной ночной темноте, потом ползание по земле, досмотр окопов и короткая перестрелка протяженностью в несколько секунд. Вот и все! При этом нервов и энергии потрачено столько, будто бы в одиночку разгрузил несколько забитых под жвак фур-длинномеров.
Восемьдесят процентов успеха этого штурма – упорные, изматывающие тренировки, которые привили нужный опыт и знания; двадцать процентов успеха – удача в том, что вражеский боец, отошедший с позиций в туалет, в темноте по ошибке принял нас за своих.
Мы справились, мы смогли. Захватили вражеский опорный пункт. Обыграли и обхитрили противника. Переиграли его! Вот ради этих ощущений, этого адреналина победы люди и идут на войну, остаются на ней и влюбляются в нее, навсегда оставаясь ее заложниками. Вкусивший радость победы всегда будет помнить ее манящую сладость.
Но радоваться и праздновать рано. Захваченный ротный опорный пункт – всего лишь один, первоначальный этап моего плана. Дальше будет сложнее и труднее. Как это ни странно, захват вражеского опорника был самым легким пунктом в моем плане.
По большому счету захват вражеской позиции – это отвлечение внимания. Дальше надо не просто сконцентрировать нашу группу на этом опорном пункте для дальнейшего штурма батальонного укрепленного пункта, а провести тонкую игру, в итоге которой противник сам пустит нас к себе на позицию. И иначе нельзя! Штурмовать в лоб хорошо защищенный батальонный опорный пункт силами двух взводов при поддержке двух «бэх» и одного танчика – это сущее сумасшествие. А мы не психи, хоть мой позывной – Псих.
Мы сделаем все по уму и правилам. Обхитрим бандерлогов, как когда-то сделал это мальчик Маугли в известном литературном произведении.
Глава 16
Сыч и Пестик, вооружившись трофейными тепловизорами, встали в караул, а Бамут притащил во второй блиндаж обоих пленных. Сам Семен остался снаружи, разместившись немного в стороне и карауля вход в блиндаж – на всякий случай, а то всякое во время допроса может произойти. Бывали, знаете ли, прецеденты, когда допрашиваемые пытались убежать.
Для профилактики я слегка попинал языков, а потом еще и молча тыкал их мордами в кровавое месиво их павших товарищей. И все это без единого звука с моей стороны. Молча и деловито. Не крича на них, не угрожая. Молча и деловито.
– Сейчас выйдешь на связь с батальонным опорным пунктом и доложишь, что вас обстреляла вражеская ДР Г, есть «трехсотый», нужна эвакуация! – прошипел я в лицо одному из пленных. – Вон тот – «трехсотый». – С силой вывернув шею, я повернул голову языка в сторону лежащего на нарах застреленного командира в спальном мешке. – Понял?
– Так, – тут же закивал головой «сортирный» пленный, как только я освободил его рот, – плькы я николы по рации не размовляв. Можуть догадаться, шо здесь шо-то не так!
– Мы-ы-ы, мы-ы-ы! – замычал второй пленный, которого Сыч и Пестик захватили в одном из дотов передней линии.
Я вновь заткнул рот первому языку, а у второго, который сейчас мычал и активно давал понять, что готов к сотрудничеству, наоборот, выдернул кляп из глотки.
– Я! Я! Я вам помогу. Я радист и знаю кодовые фразы, которые необходимо сообщить, чтобы на той стороне понимали, что у нас все хорошо. Я свой, я русский. Я из Москвы!
О как! Да у нас тут перебежчик, коллаборант.
– Отлично, – кивнул я. – Тогда «тапок» в зубы и выходи на связь. Скажешь, что вас обстреляли, вы отбились, но есть «трехсотый». Нужна эвакуация, как только рассветет. Если запорешь все, то я тебе нож в яйца вгоню, – тут же пригрозил я.
– Хорошо, – кивнул парень, – только убейте этого, – кивнул он на первого языка.
– Зачем? – опешил я от такого предложения.
– Ну, вы же потом нас обоих в плен отправите, и если остальные пленные узнают, что я вам помогал, то меня, скорее всего, убьют. В общем, если хотите чтобы я вам помог, то пристрелите его. А я вам взамен расскажу все, что пожелаете.
– Ладно, – спустя пару секунд недолгого раздумья кивнул я, вытаскивая нож.
Вновь замотал рот второму пленному и как бы невзначай столкнул его на бок, чтобы он не мог видеть первого пленника.
«Сортирный» язык слышал наш разговор. Когда наши взгляды встретились и украинский вояка увидел у меня в руках нож, он испуганно выпучил глаза, побледнел и стал исступленно мычать, дергаясь всем телом. Ухватив бандерлога за шиворот, я скинул его на пол, навалился сверху, замахнулся ножом и с силой ударил своим клинком труп ближайшего ко мне мертвого украинца, который лежал в мешанине тел на топчане. Прижал указательный палец к губам и подмигнул пленному, как бы говоря: «Молчи, и все будет хорошо!» Потом еще несколько раз ударил ножом труп лежавшего рядом расстрелянного укропа.