– Примерно так я и думал. Хорошо, что лично к тебе приехал. Не подведи я к вам своего человека в роли следователя, могли бы таких дел наворотить.
– А теперь что?
– Теперь вы сделаете все, как ты планировал: захватите укропский опорный пункт и начнете оттуда рубить правду-матку в прямом эфире. С выбором вэсэушного опорника и разоблачительным материалом для общественности я вам помогу.
Вот тут я опешил и впал в ступор второй раз за короткое время. Ничего не понимаю! Что здесь происходит?!
– Рот захлопни, а то муха залетит, а душа вылетит, – пошутил Костя.
– Я ничего не понимаю, товарищ капитан. Вы на чьей стороне?
– Я, как и ты, на стороне интересов Родины.
– А можно тогда спросить?
– Спрашивай.
– Если вы знаете историю нашего ОДШБ, то почему не помогли? Почему не сделали так, чтобы нам дали снарядов и нормально пополняли БК? Почему на наши позиции не зашел никто из сменщиков? Укропы хрена бы лысого прорвали оборону, если бы нас нормально снабжали или дали вовремя пополнение.
– Замысел был именно в том, чтобы ВСУ прорвали оборону, причем не просто так, а с максимальными потерями, чтобы у противника даже не закралось мысли, что они заходят в западню. И вашу «Десятку» специально не снабжали боекомплектом, чтобы максимально обессилить вас, а то вы бы там стояли до сих пор, – улыбнулся Костя.
– Зачем все это надо было?
– Я уже сказал: чтобы заманить противника в ловушку. Сейчас на относительно небольшом участке фронта, в так называемом Токмакском прорыве, сконцентрированы очень большие силы противника. Они там, конечно, развивают наступление и расширяют этот выступ, но даже не подозревают, что продвигаются именно в том направлении, в котором выгодно российскому Генштабу.
– А почему именно наш батальон был выбран для этих целей?
– Потому что вы лучшие, – горько выдохнул Костя. – Только вы могли бы держать врага так долго, нанося ему такие потери. Десятый ОДШБ за две недели боев за Токмак потерял убитыми меньше ста пятидесяти бойцов, при этом на вашем участке обороны противник потерял около двух тысяч человек. Если бы вместо вас была обычная мотострелковая бригада, то потери были бы в разы больше. А так и поставленная задача с успехом выполнена, и в Россию не так много «двухсотых» уехало в цинковых гробах. Сам же знаешь старую истину: лучше потерять взвод, но сохранить батальон, лучше потерять батальон, но сохранить…
– Дивизию, – закончил я вместо Кости слова старой солдатской истины. – Теперь все понятно. А зачем надо было обвинять нас в трусости?
– Потому что вы должны были погибнуть там все, – жестко ответил капитан. – Я понимаю, что это тяжело слышать, но такова была задумка командования: батальон гибнет, его позиции прорывает враг. Но майор Рыжиков не знал об этом и решил, что дело, как всегда, во внутриармейских разборках, поэтому он под видом того, что вы все ранены, увел вас в тыл. Приказа на отход с позиций у него не было. И ничего бы не вскрылось, но этот чертов обстрел «хаймерсами» и паника, которую развел комбат мотострелков, обвиняя вас в наведении ракет на их располагу, чуть было не поставили всю операцию под удар. Пришлось импровизировать. Вот как-то так.
– Думаете, если бы майор Рыжиков знал, что нам надо всем умереть на окраине Токмака, он бы не стал отводить нас в тыл?
– Уверен, – твердо ответил Костя. – Именно по причине твердости характера и несокрушимости майора Рыжикова командование и выбрало десятый ОДШБ для выполнения поставленной задачи. Причем я с самого начала предлагал поставить майора Рыжикова в известность, сообщив ему истинный замысел операции, но наверху посчитали, что так делать нельзя.
– Все равно как-то странно, – пожал я плечами. – Что-то не сходится. Как-то все наигранно.
– Что, жопой чувствуешь подвох? – нахмурившись, спросил особист.
– Да, – ответил я.
– Плохо. Если ты чувствуешь, что что-то не так, значит, и у противника могут появиться такие сомнения.
– А что на самом деле? В чем истинный смысл?
– Ну, как сказать? – замялся Костя. Особист долго молчал, внимательно разглядывая меня, как будто хотел что-то рассмотреть во мне, а потом неожиданно заявил: – Ты, когда в зеркало глядишься, никого себе не напоминаешь?
– Чего? – опешил я от такого неожиданного вопроса. – В смысле? Не понял.
– Ладно, – махнул рукой капитан Костя, – сейчас покажу.
Особист достал из кармана разгрузки простенький смартфон, сфотографировал меня. Потом долго искал что-то в памяти своего телефона, водя пальцем по экрану. Наконец нашел. Некоторое время колдовал, работая с изображениями, а потом показал результат мне.
– Вот гляди.
На экране телефона были две фотографии: одна моя, которую только что сделал Костя, а вторая… Вторая была Стаса Крылова, по прозвищу Псих, того самого человека, которого я называю своим первым Командиром. Человеком с большой буквы! Именно он сделал из меня разведчика и отличного воина, именно он вылепил из лейтенанта Рыжикова настоящего командира. После смерти Крылова я взял себе его позывной. Раньше меня звали Сюткиным, это прозвище, кстати, тоже придумал Псих. Но после смерти Крылова, я взял его позывной себе, и теперь я Псих.
Изображения на обоих фото были чертовски похожи. Не один в один, конечно же, но все равно похожи. Как будто два брата стоят рядом – один постарше, другой помладше. Я помню Психа при жизни, мы были с ним совершенно разными. Он старше меня на семнадцать лет. Цвет волос у него был другой, цвет глаз другой, форма лица другая – все другое. А вот теперь гляжу на наши фото, поставленные рядом, и вижу, что последние события очень сильно изменили меня внешне. Волосы выгорели и поседели, лицо осунулось, скулы заострились, шрамы на лице стянули кожу, немного изменив форму лица. Даже глаза стали какими-то бесцветными, как будто поседевшими от всех тех ужасов, на которые им постоянно приходится смотреть.
Мы с Психом стали как два брата, у которых одни родители: мать – Война, а отец – Бой.
– Когда я отправлял Психа на ту операцию с вами, то начальство категорически запретило мне ставить Стаса с известность об истинной задумке вашей миссии. Но я подумал, что если он, как командир, будет знать, что вы идете на смерть не просто ради того, чтобы уничтожить пару-тройку укропских баз, а для чего-то большего, то это принесет результат. В итоге я нарушил приказ и рассказал Психу, как все было на самом деле. Результат ты знаешь. Ваш отряд отработал на десятку по пятибалльной шкале. Вы выполнили и перевыполнили поставленную задачу. Наверное, и тебе стоит сейчас объяснить истинный смысл всего происходящего.
– Наверное, – делано равнодушно покачал я головой. – Расскажите. Если что, я никому ни-ни. Могила!
– Надеюсь, – кивнул Костя. – Короче, ты парень неглупый, видишь, что у нас тут происходит. Вроде идет война, но какая-то неправильная. Иногда между собой офицеры расшифровывают СВО как «Странная военная операция». Почему странная, ты, наверное, и сам догадываешься?
Это точно, нынешняя война очень странная. Я, конечно, не силен в истории, хоть в школе учился на отлично, но что-то мне подсказывает, что во время Второй мировой войны мы с противником не торговали и на различных саммитах в десна не целовались. А сейчас – пожалуйста: газ и нефть на Запад продаем, титан и алюминий для их оборонки продаем. Иногда, конечно, через третьих лиц, но, бывает, и напрямую продаем.
Причем никто этого не скрывает, все официально. Запад на Украину поставляет свое оружие, своих солдат, а мы их почему-то до сих пор не считаем стороной конфликта, даже поляков, коих тут видимо-невидимо. А граница между Польшей и Украиной до сих пор не перекрыта, даже «калибры» туда не прилетают. В общем, Странная военная операция (СВО) – очень хорошее название для нынешней войны.
– В общем, чтобы тебе было понятно, – продолжил тем временем Костя, – скажу, что наши военные элиты разделились на два лагеря. Одни – за наращивание боевых действий, а другие, наоборот, за их прекращение. Скажу сразу, что в каком-то роде обе стороны правы. Одни правы, потому что либо мы воюем на полную, либо это не война, а игра в поддавки; но и вторые правы, потому что война рано или поздно закончится, а с кем дальше торговать? Как денежки для бюджета зарабатывать? Ну или зачем надо было ввязываться в войну с Западом, если мы им продаем больше, чем на Восток? Ну и так далее. В общем, есть эти два лагеря в наших элитах, и именно они решают, как дальше страна будет себя вести. Куда пойдем, с кем дружить, а с кем воевать будем.
– Главнокомандующий из какого лагеря? – перебил я особиста.
– Главный? Хороший вопрос, – усмехнулся Костя. – Главный из третьего, самого обширного лагеря. Из тех, кто и нашим и вашим. Ему ведь не только о войне надо думать, но и о том, чем народ кормить. А если мы пока умеем зарабатывать деньги, только продавая ресурсы на Запад, то надо же как-то это делать. Вот и получается, что вроде как все понимают, что так, как мы сейчас воюем, воевать нельзя, но воевать надо, но одновременно с этим война никому не нужна, потому что солдатики гибнут, матери в тылу плачут, экономика стонет. Того и гляди бунт грянет. А революция нашим элитам никак не нужна.
– И как же быть?
– Балансировать! Оба лагеря давно научились взаимодействовать друг с другом, они ведь элиты одной страны, а значит, интересы у них постоянно пересекаются. Та же самая Токмакская операция, в ходе которой город был героически оставлен, как это ни покажется странным, согласована обоими лагерями. Первые – те, что за войну – хотят втянуть содомитов в котел, а потом ударами с флангов подрубить его основание и захлопнуть в ловушке стотысячную группировку. Вторые – те, что за мир и договорняк – сообщают Западу: мол, смотрите, в качестве жеста доброй воли мы сдаем позиции, так что давайте садиться за стол переговоров. Так что обоим лагерям сдача города Токмак выгодна.
Теперь вопрос только в одном: какой из этих лагерей в итоге убедит Главного в своей правоте. Если первые, то скоро начнутся наступательные действия наших войск с флангов, и хохлы угодят в котел. Если победят вторые, то общественности сообщат об успешной перегруппировке и выравнивании линии фронта в соответствии с рельефом местности – дескать, отвели войска на более выгодные рубежи. Не мне тебе объяснять, как все наши неудачи на фронте преподносят российскому обывателю, – развел руками особист.