— Если это глобальная война, — адмирал Дюк с достойной истинного эла быстротой забыл о судьбе эскадры, — то хороши любые средства! Почему бы не нанести массированный ракетно-ядерный удар по восточному блоку? Что мы теряем в сложившейся ситуации?
— Спустись с небес на землю, лорд, — поморщился Блэйд. — Какой массированный удар? Чем? Об этом можно было говорить лет сто-сто пятьдесят назад, но не сегодня. У нас остались крохи от былой мощи Первой Страны мира! Ифриты поразили нас в ахиллесову пяту, обрушив денежную систему, — всё остальное, случившееся за последние двести лет, — это уже агония. Наша совершенная экономика рухнула — флот сгнил у причалов, авиация превратилась в груду ветхого металла, от ракетных войск осталось одно название. Мы расплачивались за энергоносители оружием, а пока эти тухлые яйцеголовые, не привыкшие работать бесплатно, доводили до ума источники, пришлось использовать заряды боеголовок в качестве топлива для ядерных реакторов — без них Город стал бы мёртвым техногенным монстром. Половину оставшегося атомного арсенала увёз «Карфаген», и она ушла на дно. У нас есть ещё несколько сот боеголовок, но носителей слишком мало: нам не пробить систему обороны противника — тем более сейчас, когда восточные настороже. Вот если бы наш план сработал, шансы бы у нас были, а так… Мы играли ва-банк, на опережение, и всё-таки опоздали. Хотел бы я знать, как ведунам удалось уговорить упрямых ифритов и хитрых даосов, будь они все прокляты!
Лорды подавленно молчали, но спокойствию Эстер позавидовала бы даже каменная статуя.
— Генерал Блэйд прав, — сказала она, пройдясь холодным взглядом по бледным лицам мессиров. — Однако это не повод впадать в панику и устраивать ритуальное коллективное самосожжение. Есть вероятность помощи извне, но я не слишком бы уповала на богов — они непредсказуемы. Мы проиграли битву — или проиграем её в скором времени, — значит, нам надо отступить: для того, чтобы начать всё сначала.
— Куда? — сорвался на крик один из Повелителей. — Уйти на морское дно, где лежит «Карфаген», и укрыться среди руин Атлантиды?
— Нет, хотя насчёт Атлантиды ты верно подметил: мы уйдём путём атлантов.
«О чём это она? — недоумённо подумал Даггер. — Какие атланты? Токсикоз у неё, что ли, на почве беременности?».
Клеопатра чуть заметно усмехнулась, и Блэйд понял, что она прочла его мысль.
— Один восточный писатель триста с лишним лет назад описал в своём романе, как атланты улетели с Земли на Марс. Была такая литература — она называлась фантастикой. Не знаю, правда это или нет, но идея мне понравилась.
Даггер внимательно посмотрел на жену и понял, что она говорит абсолютно серьёзно.
— Наши телепортаторы, с помощью которых мы пытались взять Катакомбы, для этого не годятся, — невозмутимо продолжала Хозяйка, — они слишком несовершенны. Но у нас есть орбитальные летатели…
«С помощью которых мы хотели обосноваться на Южном материке» — мелькнуло в голове Даггера. «Какой Южный материк? — не понял он. — При чём тут Антарктида, сплошь покрытая ледником километровой толщины? Всё-таки я вчера перепил…».
— …и есть разработанные синтезаторы антиматерии, которые мы намеревались использовать как аннигиляционное оружие. Но аннигиляторы могут служить и фотонными двигателями — принципиальных технических трудностей нет. И наши орбитальные летатели превратятся в межпланетные. Для субсветовых скоростей расстояние от Земли до Марса — пустяк, особенно во время противостояния, — основное время уйдёт на разгон и торможение. Мы уйдём на Красную планету и там начнём снова набирать силы. Орты не смогут нас преследовать: во-первых, у них для этого необходимых технических средств; во-вторых, у них хватит забот на Земле — уходя, мы постараемся как следует хлопнуть дверью.
— Но Марс непригоден для жизни! — возразил Дюк. — Пустыни, холод, разреженная атмосфера…
— У нас есть надёжные источники энергии и синтезаторы. Построить купол и убежища под поверхностью Марса не составит особого труда. И у нас есть инкубаторы и генетический материал — мы имеем всё необходимое для нашего возрождения в новом мире. А ты, Дюк, — Воплощённая пристально посмотрела на Шестого Лорда, — и займёшься подготовкой нашего исхода. Орбитальных летателей немного, но их хватит для тысячи избранных и для самого ценного груза. Но если ты, лорд, упустишь хоть одну мелочь, ты не попадёшь в число избранных — я оставлю тебя защищать Город до последней капли твоей драгоценной крови. Ты меня понял?
Эл сумрачно кивнул, а Эстер закончила:
— Для подготовки нашего отступления нам нужно время — любой ценой. И поэтому мы будем драться за каждую пядь земли, чтобы как можно дольше оттянуть неизбежный штурм Города. Потери не имеют никакого значения — важен результат. Я готова выслушать конкретные соображения любого из вас, лорды-Повелители.
…Когда после окончания Совета чета Правителей вернулась в свой апартамент, Блэйд спросил:
— Зачем ты поручила такое ответственное дело Дюку? Он же враг — и мой, и твой!
— Враг, — согласилась Эстер. — Но он самый энергичный из всех лордов Города. И он будет стараться на совесть, чтобы не остаться за бортом: Дюк знает, что Чёрная Жрица не любит шуток.
— И ты собираешься тащить этого врага с собой на Красную планету? Не лучше ли…
— Лучше. Кто-то должен будет хлопнуть дверью, Даг, и этим «кем-то» будет Шестой Лорд. Только знать об этом ему совсем не обязательно…
Солнце скрылось за горизонтом, и сразу же быстро стемнело. Тьма окутала руины Пуэбло-дель-Рио, в небе загорелись звезды, и только водная гладь Магдалены блестела, как будто река отдавала солнечный свет, окунувшийся в её волны в течение дня.
— А река такая же, как та, что осталась там, в нашей Реальности, — сказал Диего, глядя на тускло серебрившуюся воду, — и берега… Правда, вот этой штуки, — он кивнул в сторону остова летателя, глубоко врезавшегося в плотный береговой песок, — у нас не было.
Боевой диск был искорёжен и оплавлен. Его сбили над рекой, когда летатель пытался прорвать Периметр, и машина вонзилась в землю у самой кромки воды — невысокие речные волны шлёпали по металлосинтетической броне, не устоявшей перед магией.
— Не было, — согласилась Мерседес. — И развалины города у нас выглядели не так. И наш дом, который смела ударная волна, — здесь нет ни малейших его следов…
— В разных Реальностях этот город умер по-разному, хоть и похожей смертью. В Мире моего романа — в том, откуда пришла Весть, — была ядерная война; в нашем с тобой Мире над ним взорвалась ракета, направленная на Катакомбы; а здесь…
— Здесь была диверсия наркоконкурентов. Они не поделили прибыли и рынки сбыта, и группа террористов завезла в Пуэбло-дель-Рио атомное взрывное устройство. Это была «грязная» бомба — здешние Развалины пересыщены тяжёлыми изотопами, поэтому там нет ни змей-крововосов, ни зверь-травы. Там вообще нет ничего живого.
— А Бестелесные?
— Они есть — Сирин знает. И Рой, — Мерседес посмотрела на мужа, — тоже знает.
Диего и Мерседес уже привыкли к этому мозаичному Миру, причудливо сложенному из разных людей и разных событий, принадлежавших разным Реальностям. Они привыкли и к тому, что здесь они были ментором по прозвищу Призрак и целительницей Сирин; более того, когда они жили жизнью племени горных ортов, их первые «я» словно засыпали, ничем не напоминая о себе. И лишь иногда, когда Рой или Сирин замечали что-то, чего здесь вроде бы не должно быть, и что явно принадлежало другому Миру, они вспоминали, кем они были в другом времени и пространстве. Они привыкли к этой двойственности и к тому, что никто из окружающих не замечает за ними ничего странного, и не ощущали никакого раздвоения личности. Они были юго-западными ортами, и только изредка, по вечерам, выходя наверх, к реке, они вновь становились Диего и Мерседес — наедине и ненадолго.
— Удивительный Мир, — задумчиво сказал Рохо. — У него есть своя история — она до какого-то времени полностью совпадает с той историей, которую мы когда-то учили в школе и которую творили сами, а потом она становится совсем другой. Здесь не было глобальной термоядерной войны, и не было ракетной атаки генерала Блада, но здесь есть ведуны, и есть ифриты, и здесь был глобальный финансово-экономический кризис. И время — мы с тобой дети двадцать первого века, Вестница Муэт жила — или будет жить? — в двадцать девятом веке, а здесь сейчас середина двадцать третьего века! Непостижимо… Воистину e pluribus unum — единое из многого… Что же это за чудовищная сила, таящаяся где-то там, в чёрной вселенской бездне, — он поднял голову к звёздному небу, — и тасующая Миры, словно колоду карт? Что это — или кто? Природа или Абсолют, одинаково стоящие вне Добра и Зла? А мы, ничтожные песчинки, сметаемые равнодушными ветрами Вечности, — кто мы и зачем?
— Философ ты мой седой… — Сирин-Мерседес ласково коснулась ладонью виска Роя-Диего. — Понятно, почему ростки души не чают в своём учителе — ты так и остался ребёнком, и тебя по-прежнему волнуют вопросы, которые обычно дети задают взрослым.
— А разве это плохо? — Рохо чуть повернул голову и поцеловал пальцы жены. — Как только люди перестают задавать детские вопросы, они останавливаются и перестают быть Носителями Разума. Они становятся стариками, которых ничего не интересует, и которым уже ничего не надо…
— Ну, мы с тобой вроде не очень постарели — я не вижу разницы между Диего Рохо и Роем-Призраком. Что же касается могущественных вселенских сил, играющих песчинками судеб, — думаю, что вся Вселенная сложена из песчинок, каждая из которых занимает своё место. И эти песчинки могут лечь по-разному, и в итоге грандиозное строение Мироздания или простоит вечность, или развалится при первом порыве звёздного ветра. Нет заданного значения судьбы — есть дороги, которые мы выбираем. И эти дороги сходятся — непременно.
— А ты тоже приобрела склонность к философствованию — что-то я не помню такого за моей Мерседес, даже когда она стала Старшей горных индиго!