Теллиар беспокоился об отце с матерью и о сестре — его мучила неизвестность. «Лёд и плазма! — негодовал он. — Мы, свободные люди свободного мира, сидим здесь под строгим надзором, словно арестованные Разбойники!». «Остынь, сынок, — успокаивал его Квинт, — не ты один кипишь праведным гневом. Погоди, терпение у людей лопнет, и тогда… А насчёт Разбойников… Сдаётся мне, что наш славный адмирал надумал пойти по этой кривой тропке — решил под шумок устроить себе сепаратное гнёздышко на краю Галактики и жить своим умом, не подчиняясь Совету. Были уже такие хитрецы, и не однажды — они-то и становились Разбойниками». Предположение старого боцмана показалось Теллиару вполне логичным, но оно не объясняло действий Дагабура, касающихся Коварной планеты: если уж ты решил основать некое подобие удельного княжества, то в первую очередь тебе надо знать, кто твои ближайшие соседи, и что творится у тебя под боком.
Тем не менее, все распоряжения начальника экспедиции выполнялись — пока? — флот Дальней Разведки славился своей дисциплинированностью. Шли дни, похожие один на другой, и ничего не менялось: новостей не было, Базу по-прежнему окутывало защитное поле, «Обстоятельный» не выходил на орбиту — «Ждём, пока нас засыплет песком до самого верху», как шутил его экипаж, — и скауты летали только над поверхностью Красной планеты, лишь изредка углубляясь в астероидный пояс. И каждые сутки сменялись наблюдатели на дозорных постах — слежение за загадочной Третьей планетой осуществлялось непрерывно, и вся свежая информация немедленно передавалась Дагабуру. И люди, видевшие адмирала, короткими кивками отвечавшего на приветствия подчинённых, ощущали истекавший от него чёрный холод, и этому холоду тоже не было объяснения.
…Вахта Теллиара и Квинта подходила к концу, когда система дальнего обнаружения зафиксировала взлёт с Коварной планеты нескольких десятков ракет. Поначалу Теллиар не придал этому особого значения — он предположил, что в ходе войны одна из враждующих сторон наносит по другой массированный удар, — но когда эти ракеты начали удаляться от Третьей, и детекторы сообщили от том, что они оснащены аннигиляционными двигателями, мичман насторожился. А когда расчёт траекторий загадочных ракет показал, что они идут к Красной планете, Теллиар решил доложить Дагабуру. Раним утром сон особенно крепок, но сообщение было чрезвычайным — мичман не сомневался, что адмирал будет гораздо больше рассержен задержкой такой информации, нежели тем, что ему не дали поспать.
Теллиар не ошибся: не прошло и пяти минут, как Дагабур появился в дозорном посту — собранный и напряжённый, словно взведённая пружина. А когда мичман в полутьме поста разглядел лицо начальника экспедиции, ему стало не по себе: в глазах адмирала танцевало чёрное пламя. И ученик Признавших Необъективное понял: этот человек опасен — очень опасен.
Дагабур быстро проверил показания сенсоров и записи запоминающих устройств, с минуту молчал, а потом активировал коммуникационную сеть и отдал несколько коротких и сухих приказов:
— Всем скаутам — возвращение на Базу. «Обстоятельному» — готовность к старту и к применению оружия. Защитное поле — усиленный режим. И, — он чуть помедлил, придавая весомость своим словам, — никаких активных действий. Наблюдать. Я на связи — постоянно.
…Несмотря на полное отсутствие опыта межпланетных перелётов, флот гремлинов через несколько дней достиг цели — без всяких препятствий и происшествий. Эридан и Нэсси смотрели на диск Красной планеты, и им обоим казалось, что здесь их давно ждут, причём не просто союзники, а единомышленники — или хотя бы один единомышленник.
Летатели садились вблизи Базы, в зоне прямого визуального наблюдения, но ни один скаут не поднялся в воздух. Не взлетел и крейсер, и его эмиттеры, способные за пару секунд испепелить весь флот Исхода, молчали. Само по себе это не было необычным — не слишком разумно начинать контакт с обмена энергоразрядами, — но Теллиара не покидало ощущение опасности, которую несёт в себе именно этот контакт. Это ощущение становилось всё сильней, и когда Дагабур пошёл к ожидавшему его глайдеру, чтобы отправиться навстречу пришельцам с Коварной планеты, рука мичмана потянулась к бластеру. Он коснулся оружия, испытывая острое желание влепить импульс в затылок начальника экспедиции, и замер, услышав за спиной негромкий голос Квинта:
— Не горячись, сынок. Не верь тому, что болтают про твоего отца, — адмирал Даэций всегда сперва думал, а потом уже хватался за бластер. Стрелять — дело нехитрое, но нужно точно знать, в кого ты стреляешь, и зачем. Давай-ка сначала разберёмся, что за гости к нам пожаловали, и почему наш адмирал так им рад.
Глайдер Дагабура вышел из-под силового поля Базы и понёсся, таща за собой шлейф пыли, к остроконечным силуэтам чужих кораблей, ясно видимым в разреженной атмосфере Красной планеты. А навстречу ему уже мчалась другая машина — глайдер Эридана.
— Устала?
Мерседес молча кивнула.
«Можно было и не спрашивать, — подумал Диего, — достаточно прислушаться к своим собственным ощущениям. Только это не усталость — за несколько дней моя Сирин постарела на несколько лет. Да и я сам тоже поседел и в изобилии обзавёлся морщинами. Как я теперь выгляжу, можно увидеть, спустившись к реке и посмотрев на своё отражение в зеркале воды. Вот только мои мышцы активно возражают против таких гимнастических упражнений — это ведь надо идти вниз по склону, а потом ещё карабкаться обратно. Так что это не усталость — это старость, обрушившаяся на нас обоих за те невероятно короткие доли секунды, которые мы провели там, в недрах материи, растянув внешнее время в миллиарды раз. С Духами Времени не шутят… И ещё — то, что обитатели этого Мира называют лучевой болезнью. Мы приблизились к клокочущему источнику Силы на расстояние протянутой руки и обожглись. Ведь мы здесь не боги, мы — люди…».
Он посмотрел на свои ладони, усыпанные крохотными кровоточащими язвочками. «Нейтроны жалили злее москитов — лучшие целители не в силах выгнать из наших тел яд от их укусов. И неудивительно: орты — не боги, и даже не эски. Они — люди…».
— Но мы всё-таки спасли это Мир, мой Маг, — сказала Мерседес, не открывая глаз. — Он будет жить, будут рождаться дети — много детей, — и Души Бестелесных вернутся в Круг Бытия в новых воплощениях.
— Спасли, моя Магиня, — согласился Диего. Он не удивился, что его вторая половина отвечает на его мысли — чему тут удивляться? — И, кажется, не в первый раз, а? Помнишь? Такое уже было когда-то…[24]
— Помню, — на губах Мерседес родилась улыбка. — А потом мы с тобой искали друг друга тысячи лет…
— …и нашли. Дороги Миров сходятся. Жаль только…
— …что вместо обожествления мы получили опасливое уважение? — Сирин открыла глаза и повернула голову к мужу. — Богам не место среди людей: их дом — звезды.
«Звёзды, звёзды, звёзды… — услышал Диего-Рой. — Звёзды без счёта… Алые всполохи и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…».
— Вот мы и погасили злую звезду, мой Маг. Остановили распад и спасли эту планету — ещё раз. Хватит, наверно… Пусть теперь люди сами позаботятся о своём будущем — зачем им мешать? Им не нужны боги, рассчитывающие для них заданное значение судьбы, — они справятся и без них.
— А справятся ли, моя Магиня?
— Дети учатся ходить, — пожала плечами Мерседес. — Иногда они падают и набивают себе синяки и шишки, но если их всё время держать за руку, они так никогда и не научатся ходить. Все Носители Разума сами выплетают вязь своих судеб, заданное значение — это всего лишь полотно, на котором вышивают узор. Или ты забыл об этом, мой Маг? Да, взрослые могут — и должны — подсказать и помочь, но главное для богов — вовремя уйти, пока их присутствием не начали тяготиться или пока не привыкли уповать на их помощь всегда и во всём. Так что нам с тобой пора — я устала и хочу домой. Думаю, мы заслужили возвращение.
Да, они устали — оба, — и таяли догорающими свечами. Им трудно было в последние дни находиться под сводами Катакомб — каменные своды давили, и Сирин с Роем уходили на берег реки и сидели там часами, глядя на воду, небо и горы. Им не мешали — у ортов было много забот. После удаления раковой опухоли Города этот Мир выздоравливал, но болезнь всегда может дать осложнения.
Мерседес и Диего устали, но эта была приятная усталость — такая, которая приходит после хорошо выполненной работы. И Маги отдыхали, ожидая, когда можно будет скинуть свои изношенные оболочки, словно рабочую одежду в конце трудового дня. Они ни о чём не жалели — разве можно о чём-то жалеть, если они нашли друг друга и прочли Рукопись своей Памяти? Теперь им оставалось только ждать, и уже недолго — они это чувствовали.
В светлеющем небе бисеринки звёзд сделались едва различимыми — наступало утро.
«…Звёзды, звёзды, звёзды… — услышал Диего-Рой — тот, чьё настоящее имя было совсем другим, — и понял, что слышит то, что звучит в сознании Сирин-Мерседес — той, чьё настоящее имя было совсем другим. — Звезды без счёта… Голубые молнии и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…»
— А там, дома, мы узнаем друг друга, эскиня?
— Мы очень постараемся, эск.
На горизонте вспыхнула золотистая точка, растеклась и превратилась в яркую узкую полоску — в краешек сияющего жёлтого диска.
Всходило солнце.
Громадный многомерный Кристалл — копия Познаваемой Вселенной, уменьшенной в несчётное число раз, — ожил. Заполнявшее его туманное нечто, неосязаемая субстанция, не подчиняющаяся никаким законам Привычного Мира, пропиталось живым звучащим светом, и смутные очертания двух человеческих фигур — мужской и женской, — проступавшие сквозь эту светящуюся дымку, обрели законченность творений мастера.