недотягивает до коммерческой: и оборудование не то, и зарплаты ниже. Всё равно все выживают по-разному. Одно могу сказать, я уверена, что Света, как бы тяжело ей ни пришлось, никогда не станет заниматься поборами. Разве что примет коробку конфет.
Света перескакивает на воспоминания о матери, рассказ о корабле уступает место ностальгии по юности. Такие яркие моменты всплывают в Светиной памяти, что невозможно оторваться, – я и сама тут родилась, вот разве что страна с тех пор перестала существовать…
Вскоре после того, как Света перебралась в Минск, мать приехала из Могилёва её навестить. Спала с ней в одной кровати, наготовила на неделю густого картофельного супа со шпиком и картофельных драников с луком и шкварками. Молоденькая доктор с гордостью водила её по больнице, которая была построена ещё до революции, разрушена во время войны, а в пятидесятых восстановлена. Представила маму коллегам, попросила сестру сделать ей анализ крови и измерить давление. «Тебе бы отказаться от мучного и сладкого, жирного мяса и сала, – сказала она матери, – а то инфаркт заработаешь…»
– Какую только чепуху не вспомнишь! – говорит Света. – Моё увлечение греблей мать не одобрила. Как-то хотела покатать её на двухместной байдарке, а тут как раз дождь зарядил, и она отказалась наотрез. «Ещё доктором называешься! Ты ведь молодая женщина! Это же надо придумать – в такую погоду в воду лезть! Смотри, потом родить не сможешь!» Тогда это считалось верхом мудрости.
– Уж в чём в чём, а в этом все матери одинаковые, – жалуюсь я и оглядываюсь, не хочу, чтобы мама услышала наш разговор. Её место пустует; она на другом конце зальчика, готовит микрофоны для выступающих. Я с родителями больше не могу спокойно общаться на эту тему. Они не слушают никаких доводов. Я – их дочь, и на этом простом основании мой долг перед ними – родить детей.
– В общем-то, они правы! – Света немедленно переходит на сторону врага. – Не смотри на меня, моя жизнь ни для кого не пример. Придёт время, захочешь детей так, что зубы сведёт, да будет поздно.
– А в моём возрасте ты тоже так рассуждала?
– Нет, конечно, – вздыхает Света. – Только о работе и думала, о своём блестящем хирургическом будущем. Ну и о гребле ещё. Просто бредила олимпийской медалью. Объяснить что-то маме было невозможно.
– Это было до или после того, как тебя призвали на корабль?
– Конечно, до! Сказали, езжай в Ленинград, вручили билет на поезд, и всё! Я и понятия не имела, чем буду заниматься и надолго ли забирают.
Покидая Минск, Света сообразила взять с собой зимнее пальто и пачку газет «Советский спорт»; оставила квартирной хозяйке записку. Как она объяснила свой внезапный отъезд? «Отправляют в военно-морскую командировку государственной важности». Она надеялась, что хозяйка проникнется и сохранит её старые учебники и одежду. Маме она послала телеграмму, в которой, как ей казалось, уместила всё, что маме требовалось знать: «Вызвали в Ленинград. Скоро напишу». И очень быстро пожалела, что так коротко написала. Но к тому времени судно уже выходило из Балтийского моря…
Начинаются тосты. Меня, к счастью, в семье по-прежнему считают ребёнком и не заставляют выступать, а родственники, коллеги, благодарные пациенты – многие за эти годы стали друзьями – передают друг другу микрофон и с бокалом в руке произносят речи. Кто-то декламирует: «Все профессии нужны, все профессии важны, но важней труда не будет, чем нести здоровье людям». Кто-то пытается петь. После каждого тоста тётя встаёт и театрально обнимает оратора, а то и всю его семью, по три раза целует в обе щёки. У меня мурашки по коже: вдруг показалось, будто она со всеми прощается.
Когда микрофон добирается до Светы, та съёживается. Не любит выступать; до сегодняшнего дня я вообще не слышала, чтобы Света о себе говорила. Вместо речи шепчет что-то тётке на ухо и целует её, та кивает и проходит дальше, утирая слезу.
Однажды, когда мне было лет пять, тётя взяла меня в больницу, где работала доктор Света и где я родилась. Посетителей в акушерское отделение тогда не пускали, но тётю все знали, и нас пропустили. Мы пришли, когда доктор Света готовилась принимать роды. Она вышла к нам в белом халате, а руки у неё – я увидела их совсем близко, когда она наклонилась, чтобы обнять меня, – были опухшие и красные… Тут мне почудилось, что злой дракон хочет похитить меня у тёти и разорвать на куски. Света, которую я перестала узнавать, явилась передо мной в необычайном всевластии: когда-то она дала мне жизнь, а теперь, если захочет, может и отобрать! Я спряталась под подол тётиной юбки и, перепугав всех до смерти, заорала так, словно от этого зависела моя жизнь. Вслед за мной завопили все местные младенцы, и нам с тётей пришлось ретироваться.
Света ест, а я смотрю на её руки: почему, спрашивается, мой детский взгляд угадал в них власть даровать жизнь и смерть? Теперь они в морщинах и пигментных пятнах; ногти так коротко острижены, что пальцы похожи на сосиски; проще всего представить себе доктора Свету за какой-нибудь прозаической работой: вот Света чистит картошку, вот моет пол, вот гребёт на лодке, – но только не со скальпелем в руке.
Она не спеша подбирает с тарелки еду и старательно её пережёвывает. Обвожу взглядом уставленные закусками банкетные столы и понимаю, что есть мне совершенно не хочется. Надкусываю солёный огурец и пробую лосося – ошибка. Его передержали в духовке – во рту какая-то клейкая масса. А салаты – сколько же килограммов майонеза понадобилось, чтобы угробить хорошие продукты! В Америке я совсем по-другому питаюсь. Даже шампанское, столь любимое тётиными сверстниками, слишком сладкое и совсем не подходит к еде. Но, пресекая ненужные пересуды, бокал свой я всё-таки допиваю.
История с кораблём ждёт своего продолжения. Шум вокруг нарастает, тосты плавно переходят в караоке – тётина компания любит под хмельком попеть. Я выжидаю и поглядываю на Свету; наконец она откладывает вилку с ножом и вытирает губы: «Так на чём я остановилась?»
– И вот посреди Атлантики разразился шторм!
Путешествие тянулось уже более двух недель, и женщины в Светиной каюте, не переставая, гадали о конечном пункте назначения. Иногда над ними пролетали самолёты, и тогда командиры, чтобы сохранить операцию в тайне, приказывали экипажу не высовываться из кают и трюмов. Девицы играли в карты, бесконечно гоняли чаи и строили догадки. Исключили Арктику, потому как никому не выдали зимнего обмундирования, – пальто, которое доктор Света захватила в последнюю минуту, пошло дополнительной подстилкой под матрас, – и укреплялись во мнении, что они, скорее всего, идут в Индию или Индонезию. Как же, как же, Хрущёв и Джавахарлал Неру недавно нанесли друг другу визиты и обсуждали сотрудничество в сельском хозяйстве; «Хинди руси бхай бхай»[11] – был такой популярный лозунг. C другой стороны, Сукарно начал воевать с голландцами за Западное Папуа, и мы обещали ему помочь деньгами и оружием.
– А что на самом деле?
– Прошли мы Ла-Манш, и вот парторг собирает нас всех в кают-компании. Хорошо помню, крупный такой мужчина был, с проблемной кожей. Когда вошли в тропики, никто не понимал, как переносить жару при недостатке пресной воды, а у него в паху вылезла крупная сыпь. Долго же он стеснялся попросить у меня мазь.
– Света, ну же! Собрал он вас, и что?!
– Разворачивает листок и читает: Куба, порт Гавана. Родина надеется, что вы с честью выполните свой долг!
– Куба?!
– Ну да, Куба. Вот что это было. Потом стали говорить: «Карибский кризис».
– Кроме шуток, Куба?!
– Сейчас смешно даже подумать, как мало мы об этом знали. А тогда вернулись к себе в каюту и давай ходить взад-вперёд – надо же хоть что-то вспомнить про Кубу. Конечно, мы знали о Фиделе Кастро, Че Геваре, кто ж про них не знал. Знали, что у них революция, что они друзья Советского Союза, воюют с американским агрессором и всякое такое. Сахарный тростник, рабство, ром… Я про сальсу слышала, румбу – я танцы любила.
– А ракеты?! Ты их видела?!
– Я-то думала, мы с мирной миссией. Не могла же я предположить, что все эти агрономы и доярки – засекреченная ракетная бригада. Даже когда объявили, куда мы идём, они рты на замке держали. Думали маскировкой американцев обмануть, боялись, что те захотят перехватить наше судно. А я же была их товарищем по экспедиции – так нет! Я тоже ничего не подозревала! Да ладно, на меня скоро навалилась такая тьма работы, что некогда стало сидеть без дела и сплетничать…
Они шли на юг, жара с каждым днём нарастала, и с гигиеной становилось всё сложнее. Мыть и стирать приходилось в солёной воде – пресной на всё не хватало. Судно не было приспособлено для такого количества людей, к тому же снаряжалось в условиях строгой секретности, отсюда масса промахов. Например, бочки с квашеной капустой – больше всего они пригодны для путешествий по северным морям, а в тепле капуста забродила и бочки стали взрываться одна за другой. А ещё на борту не осталось ни клочка бумаги, пригодной для туалета! Доктор Света берегла «Советский спорт» до последнего, но в конце концов и это уважаемое издание было по кусочку спущено в гальюн.
Корабль попал в шторм, и все на борту, кроме команды и доктора Светы, оказались прикованы к койкам. Люди были измучены жарой, нехваткой воздуха, скудным питанием. Немногие имели опыт морских путешествий, были и такие, кто страдал от качки с самого начала. Доктор Света таскала вёдра с блевотиной и помогала убирать помещение; а чем ещё она могла им помочь? Шторм, говорили, восемь баллов; волны перехлёстывают через борт! У большей части «сельскохозяйственной» бригады сил хватало только на то, чтобы держаться за койки и стонать.
– А мне хоть бы хны, даже голова не кружится, – точно извиняясь, говорит Света. – Спасибо гребле.
– Откуда ты знала, что делать? Ты ведь хирургии училась, а не военно-полевой медицине?
– Корабельный фельдшер помог. Научил меня любое заболевание врачевать этиловым спиртом. Чистым, девяностопятипроцентным. Вот уж в чём у нас недостатка не было.