Согласно My Dreams Guide, сон о переезде в Америку предвещает улучшение финансового положения. Разговор о религии во сне – признак беспокойства, а также внутренней силы и способности решать трудные задачи. Сон о друге – плохой знак, возможно, это сулит проблемы на работе или в школе. Сон о близком друге – верный сигнал надвигающейся беды!
Результат погружения в My Dreams Guide мало чем отличается от состояния, которое испытываешь, просыпаясь от навязчивого кошмара: я уже была здесь раньше, я напугана и расстроена. Но почему моя психика жаждет этой пищи? Почему я читаю эту страницу и мне не оторваться от чтения? Когда мне было пятнадцать и я жила в стране, которая выздоравливала после семидесяти лет тоталитарного режима, прибегая к помощи Анатолия Кашпировского, телевизионного гипнотизёра, чьи сеансы исцеления транслировались на Первом канале вслед за мультфильмами Диснея, в стране, где финансовые пирамиды и фондовый рынок выпекались в одной печи и где совсем недавно публичные высказывания на религиозные темы грозили неприятностями вплоть до уголовных, – когда я жила в этой постперестроечной России, я была растеряна так же, как и все остальные. Потребовались годы, чтобы развить критическое мышление и научиться отличать знание от теории заговора и факт от предубеждения. Тем временем моя подруга нашла Христа.
Мне очень хочется скопировать и переслать подруге это сообщение: «Сон о близком друге – верный сигнал надвигающейся беды», – чтобы дать ей почувствовать вкус лекарства, которое она мне подкинула. Но я решаю, что утро вечера мудренее, ложусь спать, а утром пишу: «Я тоже люблю тебя» – и в конце добавляю смайлик.
Колыбельная
Малыш, сам не свой от альбутерола, прописанного ему против астмы, вот уже час мечется в кроватке, не в силах заснуть. А мне и поддержать-то его особо нечем: я просто сижу рядом, положив на бортик кроватки руку, чтобы он мог схватиться за неё, если захочет. Иногда он так и делает. Вот он встаёт, глядит на свой ночник в форме синего светящегося лунного диска, грызёт перила, садится, цепляется за мою руку и, чтобы успокоиться, заводит свой бессвязный монолог.
– Mommy. Mommy. Mommy Leah. Bubbie. Bye-bye. Goburlsraoahjdaflghuweofladk. Tofu doggie. People. Zebra. Zip.
Переходит на русский.
– Зелёный. Красный. Корова. Кермит[12].
Рассказывает, что видит.
– Луна. Темно. Подушка. Телефон. Музыка. Музыка в телефоне.
Доходит до меня.
– Мама. Ручки. Руки. Мама. Мама упала. Мама упала. Мама упала.
Под соснами Торри[13]
Внезапная лихорадка…
кто знает сколько градусов по Фаренгейту
можно выдержать
руки-ноги распухли
кости ломит во всём теле
а всего-то отмыть пол
и ковёр в номере
после рвоты ребёнка
позвонки в пояснице срослись и окаменели.
Всему что привязывает:
спасибо трава ты зелёная и настоящая
спасибо солнце и ветер
вы такие калифорнийские
вирус спасибо
что одолел нас по очереди –
малышу уже лучше
а муж заболеет только завтра.
Сознание уплывает
летит подгоняемое звуками кларнета
из приёмника в чьём-то автомобиле
комариным роем
взмывающим из травы
минутами праздности
вырванными у календаря Google
летит чтобы выпрямить
эти изогнутые ветви сосен Торри
Чтобы превратить
сосны Торри в мачты столетних карельских сосен
не очень пригодных для мореплавания
исхлёстанных временем
битых непогодой
чьё покачивание покачивание
неделями месяцами веками
подгоняло фантазии
горячечные мечты о побеге.
Мой дом
так суров и тёмен так бесплодна земля
слишком холодная
слишком песчаная
чересчур много в ней глины
чтобы растить тут персики
сливы и груши
подсолнухи и помидоры и людей из человечьего семени.
И тогда
раздаваясь морщинистыми корнями
кривыми как ветви
сосны Торри
пробиваются
сквозь песок сквозь глину
сквозь океаны и континенты
сквозь босые подошвы
и только лёгкая дрожь выдаёт их мёртвую хватку…
Прости малыш
ты болен а у меня нет больше сил.
Футбол в джунглях
Гида по Амазонке звали Луисвальдо – имечко не самое сложное в Бразилии, но на языке всё время вертелось и чуть не срывалось с губ: Леонкавалло. Что-то в этом смуглом, представительном молодом человеке напоминало оперного певца: казалось, его звучный голос и преувеличенная жестикуляция предназначены для галёрки, а никак не для моторного катера на восемь человек. Луисвальдо передал управление своему помощнику Родриго – мальчику лет тринадцати, сидевшему сзади на руле, а сам глушил пиво и на приличном английском травил байки о жизни в джунглях и о своей сложной судьбе. И тут же c неменьшим энтузиазмом рассуждал о проходившем в эти дни в Бразилии чемпионате мира по футболу. Я примеряла к нему роль трагического клоуна из «Паяцев» и странным образом вспоминала Карельский перешеек и тамошнего моего приятеля Тёмку… Повернулась к Улли, чтобы поделиться впечатлениями, но он был погружён в свои мысли. Опера значила для него не больше, чем футбол. Мало надежды, что он меня поймёт.
– Представляете, а я ведь чуть не попал на первую игру в Манаусе. Двоюродный брат вкалывал бетонщиком на строительстве стадиона. Он достал парочку билетов, так мне с работы никак не вырваться. Я сейчас вроде как за главного, – хвастался Луисвальдо, сопровождая каждую фразу неподражаемыми жестами и непременным глотком пива.
…Вот босс – тот поехал, он страшный фанат… вы заметили гирлянды флажков у нас в столовой?
…А большой телевизор? Это он поставил, специально для чемпионата. Купил билеты на все четыре матча в Манаусе и взял отпуск. Впервые за двадцать шесть лет с тех пор, как начал своё дело… его мама живёт в деревне ниже по реке, так он её столько лет не видел!
Взмах рукой – глоток пива – лодка плавно скользит по широкой и тёмной глади – а Луисвальдо уже перескочил на новую тему:
– Бог с ним, с этим матчем. Его даже по телевизору смотреть не было смысла. Камерунцы без своего капитана так растерялись, как малые дети по полю бегали.
…А в Манаус мне сейчас и соваться не стоит. Бывшая караулит, денег на дочку требует. Думает, я тут их печатаю…
…Корову видите, да вот же, вот же, попить спустилась?! – прервался он на полуслове. – А там, левее, глядите, ещё левее, из воды два глаза торчат – кайман подстерегает!
Улли повернулся посмотреть, куда показывал Луисвальдо, и тяжело вздохнул. Готова поспорить, я знала, о чём он сейчас думает: по берегам широко раскинувшегося притока Амазонки паслись чудные коровы, мускулистые и горбатые, – главные виновники трагедии. Отвечая на приверженность человечества к говядине, местные жители разводили скот и нещадно вырубали леса под пастбища. Но Улли недолго предавался скорби: кайман выскочил из воды и попытался схватить корову за ногу. Мой друг аж подпрыгнул от неожиданности. Я засмеялась, а корова невозмутимо махнула хвостом и отбежала на несколько метров в сторону.
– Напрасно старается, коровы быстрее и сильнее кайманов. Зря пасть разевает, – прокомментировал Луисвальдо.
– И что смешного? – обиженно спросил меня Улли.
– А чего ты так за корову испугался? Она же экосистему разрушает.
– Не вижу повода для смеха.
Это было наше третье утро на Амазонке и, между прочим, памятная дата – 22 июня. Улли родился в Восточном Берлине, я – в Ленинграде. Мы познакомились в Калифорнии два года назад, в апреле съехались, сняли дом в городке под названием Маунтин-Вью примерно посередине между офисами наших компаний, и всё у нас складывалось неплохо. Улли не скрывал прошлого своей семьи, и мы с ним давно выяснили, что наши деды воевали друг против друга. Это как будто добавляло интриги в отношения, но мне до сих пор не представлялось случая спросить, что для него означает эта дата. Хотя допускаю, что ничего особенного: Германия начала воевать задолго до нападения на Советский Союз. Может, и не упомнишь даты всех нападений, но всё-таки…
Выспаться не удалось. Ночью донимали комары, а под утро в лесу принялись галдеть птицы и обезьяны. Погода стояла пасмурная, с утра дождя ещё не было, но нависшие над рекой тучи напоминали, что передышка временная. Накануне из-за ливня мы оказались заперты на базе; уж на что Луисвальдо и другие гиды пытались нас развлечь: то плод невиданный притащат, то адских жуков и пауков, то ещё какие-то диковинки местной флоры и фауны, – всё равно большую часть дня мы провели перед телевизором. Показывали подряд три матча чемпионата мира. Все сошлись у экрана: и проводники, и туристы из Чили, Южной Бразилии, Дании, Италии, Норвегии, Канады, даже Австралии – и все дружными криками встречали каждый забитый мяч. Так уж сложилось, что ни одна из наших национальных сборных в тот день не играла, поэтому все наблюдали за игрой с одинаковым энтузиазмом.
Все, кроме Улли. Когда начался матч между Германией и Ганой и народ заулыбался единственному среди нас немцу, он скрылся в домике.
– И чего он распереживался? У Германии сильная команда, реальные конкуренты бразильцам, – отреагировал Луисвальдо на бегство Улли. Открыл очередную банку пива, оглядел собравшихся под навесом и радостно выдохнул. – Счастье ещё, что среди вас нет англичан! На прошлой неделе их набилось как сельдей в бочке. Мы на своём веку всяких туристов повидали, но таких спесивых я ещё не встречал. Всё им не по душе. С самих пот в три ручья льёт, а в реку нырять отказываются: грязно, видите ли, и пираньи им недостаточно зубастые, и дельфины близко не подплывают, и птицы слишком громко кричат, спать не дают. Сам слышал, как тренер английской команды назвал Манаус диким местом. Вот и продули. И поделом.