И улыбаться она не собирается, и не хочет быть виновницей торжества, как чувствуют себя все, кому поют эту песню. И фотографироваться тоже не будет, особенно если для фотографии надо снова зажигать свечки. Тем более она не намерена помогать маме нарезать торт, украшенный мудрой совой, которую придётся распилить на куски. Нет, она не будет есть торт – после него обязательно захочется пить, а потом снова захочется торта, а разрешают всего один кусок. И вообще, она ничего не хочет, но самое ужасное – она знает: хочешь не хочешь, а ей придётся пройти через эти мучения, потому что сегодня её день и все эти дети и взрослые собрались специально посмотреть, как она выкрутится.
Снова вошла мама и стала подталкивать её в гостиную.
– Неужели тебе всё так не нравится? – спросили девочку, когда закончилась песня.
– Да, – серьёзно ответила та, не в силах отвести взгляда от маминой руки, кромсавшей сову.
Да, всё плохо, думала она позднее, когда торт был уже съеден, фотографии сделаны и она вернулась в комнату и подошла к дивану, продолжая додумывать свои мысли. Она выложила на подушку все самые любимые вещи: лысого пупса, записную книжку с наклейками, подаренную ей на прошлый день рождения, и сломанные часы с остановившимся временем. Девочка обняла их вместе с подушкой и загадала желание, про которое она знала точно, что сбудется. Потому что теперь это настоящий секрет и уже никто не сумеет её обмануть.
Там, где живут драконы
Маленький мальчик спотыкается и падает в песочницу, и внезапно всё вокруг оказывается в крови. Няня, совсем ещё молоденькая, кидается к нему: «Что, деточка? Ты не ушибся?»
Рядом никого, только мы с дочкой. Солнце едва взошло. Дочка проснулась в пять тридцать пять и не смогла больше заснуть. Мы только что пришли и возимся у коляски, вынимаем свои совочки и формочки.
– Ляля. Бо-бо, – говорит дочка, поглядывая на меня и делая руками такой жест, словно она утешает и укачивает малыша. Мы знаем этого мальчика, он на месяц или два младше моей девочки. Они с няней часто приходят на эту площадку с утра пораньше.
Мальчик плачет. Няня вынимает его из песочницы и прижимает к себе, пытаясь понять, что происходит. Я замечаю у неё ярко-красный маникюр. Цвет ногтей точь-в-точь как цвет крови. Только кровь ярче.
Голова мальчика, глаза, нос – всё это в порядке. Кровь льётся изо рта. Нянька щупает челюсти, тычет пальцем ему в рот.
– Открой ротик! Открой же! – повторяет она. Он рефлекторно закрывает. А крови так много, что ничего не разглядеть.
Придерживаю за плечо дочку и замираю на месте. У меня большой родительский опыт – целых полтора года, но столько крови мне ещё не приходилось видеть. Даже дыхание перехватывает.
Мальчик перестаёт кричать и широко раскрывает рот, будто зевает. У него нет передних зубов. Что это значит – зубы всё ещё режутся или его новенькие зубки сломались? Я сжимаю телефон в кармане куртки. Мне-то что делать – вызывать скорую? Нет, не стоит вмешиваться в чужие дела. У этой няни, возможно, гораздо больше опыта, чем у меня. Правда, она намного моложе. А меня будто заклинило – вот как оно бывает, когда теряют дар речи.
– Вам помочь? – мой голос похож на писк, когда я, наконец, умудряюсь задать вопрос.
– Весь рот в крови, – говорит няня. – Дайте мне, пожалуйста, вон ту бутылку с водой.
– Кьови, – говорит дочка. Она сейчас повторяет всё, что слышит.
Девушка запихивает мальчика в коляску, льёт воду ему в рот. Он что-то проглатывает, что-то сплёвывает. У него исследовательское выражение лица, можно подумать, он анализирует свои ощущения. Замечает кровь у себя на руках, на курточке, на руках у няни. Опять открывает рот, глаза округляются, наливаются слезами. Крови, кажется, стало ещё больше.
– Кьови. – Дочка пальчиком указывает на все красные пятна на белой рубашке няни. Откуда девочка, которой всего полтора года, знает, на что похожа кровь? Но я рада, что она понимает и мне не надо ничего объяснять.
Дочка отпихивает мою руку, хочет подойти к мальчику. Я удерживаю её. Понятия не имею, что происходит у неё в голове в этот момент.
– Ничего страшного, – говорю я ей. – Малышу больно, но он поправится.
Няня толкает коляску к выходу с детской площадки. «Мы пойдём домой и позвоним маме», – говорит она.
– Надо бы к врачу, – говорю я ей. Не уверена, что она смогла хорошо осмотреть его рот. А вдруг ребёнок проглотил что-то острое и у него внутреннее кровотечение?
Дочка бежит за ними и, когда калитка закрывается, хватается за прутья решётки.
– Пока-пока! – кричит она вслед малышу.
А вдруг опасный предмет, о который порезался малыш, всё ещё в песочнице? Дочка прилипает к забору, а я незаметно отхожу взглянуть, не лежат ли там стёкла, острые палки, сломанные совки.
Ничего не нахожу, но это не значит, что там ничего нет. Пока ищу, вижу, что дочь общается с огромной серой собакой. Собака сопит ей в лицо через прутья решётки. Страшенная порода, но девочка даёт собаке облизать ей лицо и пальцы и хихикает. «Кьови», – говорит она. Собака зевает, скаля зубы.
Вот именно, крови. На сегодня хватит. Я оттаскиваю дочку, не обращая внимания на её вопли, сажаю в коляску и защёлкиваю пряжку. Понятия не имею, куда нам пойти, надеюсь только, что соображу, когда отдышусь.
Смотрю на телефон. Ещё только восемь утра.
«B–»
Кто-то сказал, что вы – плохая мать? Вы и сами обеспокоены?
Тест на материнство состоит из пяти устных и пяти письменных частей.
Ваша оценка: «B –»
Baby shower[17]
Cроки поджимали, строчку за строчкой Ирина прогоняла код в поисках ошибки. Домработница Неуза вкатила в комнату пылесос.
– Я перейду в гостиную, – сказала Ирина, отрываясь от экрана. Перед глазами всё ещё плыл текст программы.
Широко улыбаясь, Неуза протянула ей карточку. «Приходите, пожалуйста, – проговорила она. – Приглашаю всех своих старых клиентов».
– Что это?
– Праздник в честь моего малыша. Я заказала зал на двести человек. Сестра делает торт в виде замка, мама – кексы с коронами. Пусть мой беби родится принцем.
– Сочту за честь. – Ирина выключила компьютер и встала. – Американский принц. Очень поэтично.
– А на следующей неделе УЗИ. Родные собираются приехать – я узнавала у доктора, сколько человек может поместиться в комнату для УЗИ. Тёте обязательно хочется увидеть, специально летит из Бразилии, и моим родителям, само собой, и родителям мужа из Пуэрто-Рико.
Пора звонить маме, вспомнила Ирина, кивая Неузе. Она взглянула на часы – ну да, самое время до обеда. Новая сиделка следит, чтобы Ирина звонила каждый день в одно и то же время; по её словам, пациенты с деменцией, как младенцы, очень зависят от соблюдения распорядка. Дождавшись паузы, Ирина ещё раз кивнула Неузе и вышла в гостиную.
Голос новой сиделки звучал очень профессионально: рассказала Ирине, что мать ела и какие принимала лекарства, предупредила, что та сегодня в агрессивном настроении, и передала трубку матери.
– Кто это? – спросила мать по-русски. – Откуда мне знать, что это моя дочь?
– Как ты, мама?
– Как я? А что у меня может быть хорошего, если моя дочь поручает заботиться обо мне чужим людям? Вынуждена тебя огорчить, я требую, чтобы из моей комнаты убрали телевизор. Он жрёт всё электричество. Я не желаю его смотреть. И не хочу, чтобы кто-то другой включал его без спроса.
– Кто же его включает?
– Все эти люди, которые постоянно приходят и уходят. Они не знают ни слова по-русски. У них ужасные манеры. Даже не представляют, что мне нужен нож, я привыкла есть ножом и вилкой. Они абсолютно невежественны. Ничего не читают, ни книг, ни газет, зато всё время включают телевизор. А я его не смотрю. Он потребляет электричество. У меня от него болит голова. Мне нужно, чтобы они вытащили его отсюда.
– У меня проект горит, мама. Я приду в среду.
– Очень мило. Моя дочь никогда не навещает меня. Никогда не звонит.
Когда позже Ирина вернулась к работе, она нашла на столе приглашение от Неузы.
Она читала приглашение и исполнялась непомерной гордости за приютившую её страну. Они с Неузой – две иммигрантки из разных уголков мира, и им обеим выпал жребий попытать судьбу в Соединённых Штатах. С детства в ней воспитывали веру в бесклассовое общество в Советском Союзе, а оказалось, что идеал существует здесь, в США. Каждую неделю Ирина вызывала Неузу помочь по хозяйству – помыть уборную и полы в доме, постирать, рассортировать мусор. В Америке Неуза от этого не становилась неполноценной в глазах Ирины. Как раз наоборот. Уборка была такой же работой, как и любая другая. Во многих отношениях Неуза была даже более американкой, чем Ирина, более равной, что ли, если такое может быть.
Ирина приколола приглашение на доску объявлений над рабочим столом и зашла в интернет-магазин, чтобы купить подарок. Наверное, приятно будет, думала она, подержать на руках новорождённого. Оставалось надеяться, что она переросла тот возраст, когда чужие дети вызывают сожаление, что у неё уже не будет своих.
Недели шли, живот рос, но Неуза продолжала работать. Выносливость домработницы удивляла Ирину. Теперь они виделись мимоходом – Ирина всё чаще навещала мать, чьё состояние резко ухудшилось; появление Неузы служило Ирине сигналом, что пора отправляться в пансионат.
– Всё болит, – сообщала Неуза, – спина, ноги. Ужасная изжога.
– Может быть, заплатить вам, чтобы вы не работали? – как-то раз пошутила Ирина, когда переживания за маму переполняли её.
Она и впрямь подумывала об этом – ей хотелось сделать для Неузы что-то такое, что облегчило бы её положение. После двадцати лет жизни в Кремниевой долине Ирине всё никак не верилось, что она смогла добиться успеха. Она была ведущим специалистом в растущем стартапе. Вечера и выходные чаще всего проводила дома, в своём кабинете за большим белым столом, освещённым тремя мониторами. У неё был собственный дом. После того, как мать оказалась в доме престарелых, Ирина в полном смятении обновила облик квартиры: купила в спальню два дорогущих «щучьих хвоста»