Тем временем мой брат Арманду поступил на металлообрабатывающий завод в котельный цех. Он был трудолюбивый и быстро обзавелся друзьями. Вскоре он добился, чтобы приняли и меня. Тут для меня началась настоящая пытка. Мастером там был некий Силвину, из-за него жизнь в цехе была невыносимой. Но я все-таки выдержал там несколько лет. Подсобником.
Силвину я не понравился, потому что любил учиться и часто поступал не так, как ему было привычно. Например, когда он приказывал мне что-нибудь, я делал не так, как он велел, а по-своему. Обычно так сберегалось время. А он хотел, чтобы я работал, как в первобытнейшие времена. Казалось, мог бы он понять, если перестать махать молотом или мотыгой, если делать работу быстрее и с меньшими усилиями (и если машины при этом не ломаются), то это намного лучше. Лучше для всех. И все-таки этот самый Силвину считал, что я должен применять устаревшие методы, что нужно продолжать работать, как двадцать, тридцать лет тому назад.
Но и я упрямый. Мать постоянно ругалась: «Ты просто с приветом. Все время какие-то идеи…» Тогда я отвечал «да-да», «ладно», «хорошо», но когда на другой раз мне давали новую работу, все повторялось. Я дожидался, пока мастер отойдет, и делал по-своему.
День за днем он не отставал от меня, не отходил ни на шаг. Стоило мне поднять голову, как я слышал: «Чем ты тут занят?» У меня был хороший знакомый, мастер из котельного цеха, приятель моего брата. Силвину постоянно ему на меня наговаривал: «От этого типа никакого проку. Попусту тратит время!» Этот приятель как-то подошел ко мне и посоветовал набраться терпения. Через какое-то время он перевел меня к себе. Я многому научился в слесарном цехе и мог уже работать самостоятельно.
Перейдя в котельный цех, я начал работать в охотку. Мастер ко мне не цеплялся, я многое перенимал у других и старался все усовершенствовать. Мастер меня поддерживал. Тут я провел шесть месяцев, а потом, к неудовольствию моего шефа, попросился в сварщики. Меня привлекала эта работа. Я смотрел, как работали другие, и старался им подражать. Я пробыл в сварочном цехе около полутора лет. Мне было шестнадцать, а я уже работал наравне с опытными сварщиками. Видя мое рвение, они давали мне полную свободу. Я зарабатывал сорок эскудо, а опытные рабочие с шестнадцатилетним стажем — девяносто. Все было бы хорошо, если бы не жара. Я не знал, куда деваться. У меня появились гайморит и головные боли, от которых, несмотря на лечение, я страдаю по сей день. И никто не мог мне помочь. Доктор прописал мне очки, но я не мог к ним привыкнуть и выбросил, потому что от них у меня еще сильнее болели глаза. По праздникам, без сварки, я чувствовал себя гораздо лучше.
Я поговорил с шефом, объяснил, что со мною происходит. «Ладно, парень. Сходи к Силвину». Так я вернулся, на свое несчастье, в слесарную.
Перейдя в сварочный цех, я стал учиться по вечерам. Я плохо разбирался в чертежах, и мне было ясно, что надо учиться. Я начал посещать вечернюю школу. В пять я выходил с завода, ехал на велосипеде домой, ужинал, а в семь должен был являться в школу. От завода до дома пять километров, от дома до школы три. На все про все у меня было два часа. Я по-прежнему отдавал все деньги родителям, но мать начала входить в мое положение. Она совала мне деньги, а я не брал, знал, как нелегко нам живется.
Моя школьная жизнь протекала безоблачно. Я всегда получал хорошие отметки.
В тот период у меня возникли сложности с девушками. Но об этом не принято распространяться. Девушки относились ко мне с пренебрежением. Им нравились хорошо одетые парни. Но женился я в семнадцать лет.
Первую любовь мою звали Одилия, и ей было двенадцать. Мне казалось, что она моя. Детские выдумки! Мне не нравилось, когда она смотрела на других ребят, а она не любила, когда я смотрел на девчонок. Часто я даже ревновал ее. Мы были как дети. Это все происходило, когда мне было четырнадцать. Я больше ни на кого не смотрел. В то время начали устраивать танцы. Она выделялась среди подруг, ей не было отбоя от парней. Еще до начала этих вечеров была свадьба моей двоюродной сестры, которая пригласила одну девушку из Вила-Франка, и я с нею танцевал. Она не хотела меня отпускать и танцевала только со мной. Там же оказалась Одилия. Я не заметил, когда она пришла, а она меня увидела в обнимку с другою. Одилия очень расстроилась и пожаловалась моей тетке, которая все передала мне. «Она чуть не плакала».
Вскоре после этого и начали устраивать танцы. Одилия танцевала там с разными парнями. Я переживал, и это в четырнадцать лет! Время шло, и она все больше отдалялась от меня. Все это стало отражаться на работе, хотя смелости мне было не занимать. Я все время о ней думал. Только для нее билось мое сердце. Чем больше я старался ее забыть, тем тяжелее мне становилось. Что я делал, чтобы ее забыть? Старался работать быстрее. Чем больше я работал, тем больше ее забывал. Я просто выбивался из сил. Я начал влюбляться в других девушек. И все-таки в мыслях у меня была одна Одилия.
Чтобы покончить со своими страданиями, я решил объясниться ей в любви. Я ждал удобного случая, потому что не мог так больше жить. Я был как помешанный: ничего не понимал, ничего не слышал. Наконец отправился к Одилии и все ей рассказал. Мне перехватило горло. Я выдавливал слова с таким трудом, что она, конечно, возомнила о себе. Сказала, чтобы я подождал месяц, а через месяц она ответила мне «нет». Она-де никого не любит и не полюбит до двадцати лет.
После этого я начал понемногу приходить в себя. Почему я не мог без нее жить? Поди знай… Может, потому что у меня была тяжелая, безрадостная жизнь.
С Лидией-Марией я познакомился на танцах в Собралинью. Так случилось, что она переехала к брату в один из новых домов, которые построили позади нашего дома. Ее отец уже умер. Ей было четырнадцать лет. Я начал с ней гулять.
Мать Лидии-Марии прикинула, что я хорошая пара для ее дочери: работаю на заводе, у отца лавка. «Мать говорит, что снимет нам дом, и мы будем жить совсем одни». Вскоре, на мою погибель, они сменили жилье, и я помог им с переездом. Мы с Лидией-Марией безо всяких помех любили друг друга прямо у нее дома, когда мне только этого хотелось. Иногда я уходил от нее в четыре утра. Я оставался с нею наедине в комнате, а мать с кухни только предупреждала: «Не теряйте голову». Это была катастрофа. Через два месяца знакомства она мне отдалась. А мать тем временем на кухне, за стеной.
Я привязался к Лидии-Марии. Мало-помалу я ее даже полюбил. У нее была трудная жизнь. Отец умер. Она не ладила с матерью, они вечно грызлись. Мы привязались друг к другу. Потом, когда она стала моею, я словно очнулся и попытался освободиться. Две недели я ее не видел. Но до чего же мне хотелось с ней повидаться!
Мы с Лидией-Марией были как муж с женою. Попытавшись освободиться, я понял, как крепки стены моей тюрьмы. Мать, которая считала дело сделанным, обратилась в суд. Мне было семнадцать лет. Я обо всем узнал, когда меня вызвали в комиссариат. Под угрозою тюрьмы я женился. Женитьба не принесла мне радости. Я остался жить у родителей, в своей комнате, разве что обзавелся мебелью.
С того момента жизнь начала мне даже улыбаться. Положение моих родителей улучшилось. За четыре года работы в лавке отец сумел скопить десять конто. Я решил продолжить учебу. В дождь и ветер ездил я на завод и в школу на велосипеде. Мне приходилось вовсю крутить педали, и я здорово уставал. Тогда-то отец купил на эти десять конто мотоцикл, который пришелся мне очень кстати. Отец всегда был мне другом. А я вечно ходил недовольный дома и на работе. На заводе говорили, что я выполняю всю работу как положено. Но я от этого не менялся, я никогда не задирал нос, когда меня хвалили. Мне всегда хотелось пойти дальше, словно во мне сидели одна тоска и недовольство собою. Дома все было в порядке, я любил Лидию-Марию, а она любила меня. Но я жил или старался жить скорее тем, что за стенами дома. Я бывал дома и одновременно далеко от дома.
Как-то решили послать молодых рабочих на международный конкурс через Секретариат по делам молодежи. Это был конкурс слесарей, жестянщиков, медников и рабочих других профессий. Конкурс имел несколько этапов. Сначала соревновались в округе, а потом ехали на национальный конкурс. В предыдущие годы мои товарищи но работе уже участвовали в таких состязаниях. Некоторые занимали хорошие места — вторые и третьи. Скрепя сердце Силвину назвал мое имя. Я уже умел делать чертежи, а в школе старался побольше узнать о том, в чем не был силен. В конкурсе участвовали я и мой товарищ, который работал дольше меня, но жюри решило, что моя деталь сделана лучше.
Настало время национального конкурса, и я на него поехал. Мы разделили первое место еще с одним рабочим. Собрали новое жюри, чтобы не было ничьей, и первое место присудили мне. Это был Национальный чемпионат котельщиков для юношей до двадцати лет. Моему шефу было не по себе. Вот что значит плевать против ветра!
Я стал на заводе знаменитостью. То есть теперь меня знали не только товарищи по работе, но и начальники и сам управляющий. Конкурс длился целый год. Потом меня послали на международные соревнования в Шотландию.
В конкурсе участвовали рабочие разных профессий. Я представлял свою страну по металлоконструкциям, другие по слесарной части, по сварке, по электротехнике… Первая часть путешествия — из Лиссабона в Лондон — прошла удачно. А из Лондона в Глазго, где проходил конкурс, — уж лучше и не вспоминать. Самолет без конца трясло, думаю, оттого, что летели над горной зоной. Мы подлетали к Шотландии, а мне было так плохо, так тошно. Меня и еще других рвало до самого автобуса.
Мы приехали в гостиницу, которую нам заказали в Глазго, она была просто отличная. Нас очень хорошо приняли. Поначалу я ничего не ел из-за трудной дороги; к тому же еда была непривычная: жареная ветчина, жареные сосиски… Я ел только фрукты, которых было полно: апельсины, яблоки, груши, на каждом — особая наклейка. Меня показали врачу. Так продолжалось три дня. Я чувствовал себя разбитым, мне было трудно ходить. Скоро должен был начаться конкурс, и я собрал все свои силы, чтобы в нем участвовать.