к охранительный свет лампады. Ничего не подозревающая хозяйка выберет именно эту коробку, отнесет домой и, раскрыв там, увидит разлагающегося омара. Даже если бы наши три этажа холодильников являли сам ад, они бы не устояли под ее разгневанным взглядом. Да, мы сбываем скоропортящийся товар.
Работа шла своим чередом. Любой хоть немного оттаявший омар выкидывался. Наконец все было перепаковано. День кончился. Сэмми отправил последнюю тележку в морозильник.
— Может, надо было сообщить в отдел здравоохранения? — прошептала Мэй из-за своего невидимого угла. Но ее никто не поддержал. Если сообщить, дело завертится, прикроют это место, и мы останемся без работы. А кроме того, ведь ничего по-настоящему серьезного не случилось. Личинки появились здесь, но здесь же они и остались. Они не попали в американский магазин. Если бы они туда проникли, если бы они пробрались на американскую кухню, тогда другое дело, но им преградили путь там, откуда он у них начался. На рыбной фабрике.
Ивар Лу-ЮхансонНигилист
На мосту Риксбру над Потоком стоял человек и рыбачил. Он стоял, облокотившись на парапет, и пускал леску по течению. Позади расстилался Мэларен, сразу же за спиной начиналась лужа Раддармфьевдена, словно запертая на замок от остальной массы озера мостом Вестербру и островом Лонгхольмен; прямо перед собой рыбак видел набольшой кусок стокгольмского Истока. Тут же возвышался государственный банк, а справа виднелось старое здание рикстага с выглядывавшим из-за него королевским замком. Напротив моста — Национальный музей, Гранд-отель и Опера. Вид открывался внушительный. Человеке буквальном смысле стоял и ловил рыбку в самом сердце официальной Швеции.
Я шагнул к нему и встал рядом.
— Не нужно ли особого разрешения, чтобы рыбачить здесь, в Потоке?
Не много сыщется людей, столь занятых своим делом, как рыбаки Потока. И мало кто так привычен к праздным вопросам. Прохожие обычно останавливаются возле, глазеют на воду, а потом спрашивают, каков улов, хотя сами отлично видят, что ничего нет.
— Нет, не нужно. Еще королева Кристина[13] постановила: любой волен ловить рыбу в стокгольмских водах ручной снастью. Закон до сих пор в силе.
Зеленая нейлоновая леска рыбака, вытянувшись метров на десять, под косым углом уходила в быстрый пенящийся Поток. Снасть явно была ручной, так что старое постановление не нарушалось. Рядом на тротуаре рыбак разложил банку с червями, сумку с едой, сачок и полиэтиленовый мешок, предназначавшийся, как очевидно, для рыбы.
— Неужели закон до сих пор действует? — спросил я, удивленный древностью указа и еще больше широтой взгляда этого человека на свое занятие.
— Но вот сетями и другой стоячей снастью ловля запрещена, — поспешно добавил он.
Рыбы видно не было, хотя несколько чаек низко кружили над водой, зорко высматривая, не появится ли там что-то съедобное. Человек уперся взглядом в место на воде, где леску становилось не видно. Он держал ее в правой руке, на другом конце скорее всего болтался жирный червяк с церковного кладбища. Правда, в Потоке ловили еще на блесну и на другую наживку.
— Ну и как? — спросил я, не отставая.
Он, наверное, безработный, подумалось мне. Или из тех, кто не хочет работать. «На одном конце червяк, на другом — лентяй-рыбак» — так, кажется, говорит народная пословица о рыбаках-бездельниках. Впрочем, сейчас никто не работал. Стояла прекрасная июльская погода, был самый разгар отпускного сезона, и город словно закрылся на этот месяц. Я представился и объяснил, как смог, мое основное занятие, состоящее в изучении людей. Словно это хоть в какой-то степени могло извинить мою назойливость.
— Карл Гектор, — представился он. Тоном, явно означавшим, что ему по горло надоели любопытные, хотя, в общем-то, на них наплевать.
— Без работы?
— Да нет. Я работаю.
Я сразу же почувствовал себя бесполезным фланером. И, верно, фланер во мне продолжал спрашивать:
— Вы живете один?
— Да, хотя у меня есть семья. Они уехали в деревню.
Наверное, рыбалкой он лечит нервы, подумал я.
— Сейчас вы на лечении?
— Нет, я здоров как бык. По всем статьям здоров. Я в отпуску.
Наверное, его семейная жизнь сложилась нехорошо. Хотя спросить об этом было неприлично. Но он сам пошел навстречу моему любопытству.
— Я говорил, что зовут меня Карл Гектор. Но с таким же успехом можно сказать, что я Никто.
— Как так?
— Я — обычный работяга с чистым, без пятнышка, профбилетом, у меня жена, дети, квартира, и я нормально зарабатываю. А стою здесь потому, что у всех отпуск и у меня тоже. Осталось две недели, потом я опять пойду вкалывать на стройку.
«Все узнал, что хотел?» — с такой издевкой звучали его слова. Высоко в небе над мостом проползал военный самолет «ланс». Рыбак неохотно оторвал взгляд от воды и посмотрел вверх. В ту же минуту развод королевской гвардии под барабанный бой замаршировал по мосту Норбру вверх к королевскому замку. Скоро пробьет час дня.
— Я исправно плачу налоги, на эту штуку тоже, — сказал он с таким видом, словно хотел показать, что не из тех, кто привык изворачиваться, и добавил: — Он вроде бы летит в полскорости.
— А вам хотелось бы, чтоб побыстрее?
— Что я ему. Пускай летит как знает. Парни, с которыми я работаю, уехали в деревню, крутят баранку по дорогам. Дело знакомое, возятся с машинами, развлекаются. Я сам ездил, пока не надоело. Здесь, по крайней мере, нет комаров.
И я тоже подумал: какое благословение, что в городах не водятся комары.
— И вы каждое лето проводите отпуск в городе? Стоя на мосту?
— В прошлом году стоял. И еще пару лет. В обычные месяцы я хожу сюда по воскресеньям.
Я чуть было не спросил его, хотя вовремя спохватился: а зачем он ходит сюда? Уж, верно, не из-за рыбы.
Но такой вопрос показался мне слишком лобовым, преждевременным. И к тому же прежде мне нужно было уяснить кое-какие вещи для себя самого. И я попрощался с рыбаком, но перед уходом, как бы закругляя разговор, сказал:
— Я хожу мимо каждый день. Будем считать, что знакомы?
— Можно, — ответил он, не глядя.
Его взгляд был все так же прикован к воде. А правая рука чутко отвечала на малейшие подергивания лески, накрученной в несколько раз вокруг ладони.
— И давай перейдем на «ты», как заведено у нас в современной Швеции. Мы же, так сказать, живем одной большой семьей в нашем «доме для народа». Да и старик я уже.
— Мне сорок исполнилось.
На мой взгляд, выглядел он старше. Ну ничего, подумал я, в следующий раз познакомимся поближе. И медленно пошел своей дорогой.
Июль выдался в Стокгольме прекрасный. Воды сверкали. Зеленела обильная листва. Дули прохладные ветры. Воздух был свеж. Горожане выехали. Теперь они проводили все время на дачах, в палатках, в автомобилях. Стройки столицы застыли, снос и ремонт прекратился. Место обычного населения заняли путешествующие провинциалы, пенсионеры, туристы-иностранцы. Сопровождаемые гидами, с раскрытыми путеводителями в руках, они встречались повсюду, своими скоплениями выделяя достопримечательности города. «Сейчас мы находимся здесь, а если пойдем вон в ту сторону, то попадем туда-то и туда то», — бормотали они над картой и двигались дальше.
Особенно праздничным выглядел Старый город. Его узкие улочки наполнились цветастыми сарафанами и короткими юбками женщин. Для площади Стурторгет, нашего главного рынка в далеком прошлом, вновь наступили доходные дни. Площадь вся была заставлена скамейками для отдыха, пестрела цветами; кучки туристов рассыпались по ее окружности. Почти каждый здешний дом значился в путеводителях как чем-то примечательный. Средневековые здания важничали, словно большие коты, которых гладят по спинке.
И конечно же, неугомонные туристы без остановки щелкали своими сверкающими камерами, снимая фасады домов, импровизированные сценки, красивый рыночный колодец с изящной рукояткой и стилизованной оградой. Они снимали людскую суету, друг друга и что только не попадалось на глаза, фотографировали все солнечные дни напролет, не давая себе отдыха.
В это время я ходил обедать на открытую веранду Погребка. Я сидел неподалеку от выхода на площадь улицы Башмачников, ел блюдо под названием Ящик Башмачника и смотрел, как всамделишный башмачник трудится в будке рядом, подбивая дамские каблуки ожидающим на месте клиенткам. Красивые женщины пользовались у него особыми привилегиями, им не надо было снимать туфли, башмачник сам ставил обутую ногу на ящик и обрабатывал ее словно кузнец, подковывавший жеребенка. Иногда на улицу выглядывала жена башмачника, чтобы потрещать и излить свои чувства. Разве знал я, например, что старая королева Луиза в свое время самолично спускалась к мастерской: о, эта женщина держала обувь в порядке! Или что Шведская академия, собиравшаяся раз в неделю в старом здании биржи напротив, уже выехала из города и сейчас, должно быть, пасется где-то на веселых лужайках. Теперь по вторникам не видно, как ее члены, исполненные сознанием своей важности, шествовали мимо или выходили из такси.
Стокгольм летом прекрасен. Но он не был бы самим собой без Потока, бурлящие воды которого так основательно вошли в нашу литературу и искусство, что и на самом деле стали достопримечательностью города. «Странно все-таки, что великие реки протекают как раз по тем местам, где стоят великие города», — не так ли говорил еще Блаженной Памяти Тупица? Думаю, в словах его есть зерно истины.
Париж славится своей Сеной, Лондон — Темзой, Берлин — Шпрее, по Вене и Будапешту катит свои волны Дунай. Но все-таки немногие столицы обладают, подобно Стокгольму, рекой-стремниной, мчащей свои воды с такой скоростью. Понятно, откуда появилась легенда, что первым обитателем этих мест был старик мельник, сидевший у своего колеса и чутко вслушивавшийся в шум воды.
Спускаясь после обеда к Риксбру, я решил хотя бы ненадолго задержаться возле Карла Гектора и освежить свое знакомство с ним и его рыбалкой. На этот раз он стоял не один, а делил компанию с другими рыбаками Потока. Они расположились цепочкой в нескольких шагах друг от друга, чтобы не спутать снасть.