В советский период ситуация с языками прибалтийских республик была гораздо лучше: самая высокая в истории численность литовцев, латышей и эстонцев была именно в последние годы «советской оккупации». Однако именно тогда, в конце 1980-х годов, активисты сепаратистских движений объявили об угрозе местным языкам, исходящей от повсеместного распространения русского.
В результате и началась многолетняя кампания по спасению литовского, латышского и эстонского, по итогам которой перспектива неизбежного вымирания этих языков просматривается уже вполне отчетливо.
Но это не значит, что вдохновители прибалтийской языковой политики, видя спустя четверть века её сокрушительный провал, пересмотрели свои подходы и начали бороться за сохранение государственных языков путём стимулирования их носителей к тому, чтобы жить и работать на родине, а не улетать в поисках лучшей жизни в Великобританию. Ничего подобного: в последние несколько лет полномочия языковых инспекций в Латвии и Эстонии были только расширены, в Латвии штрафы за неиспользование латышского языка подняли в 4 раза для физических лиц и в 10 раз – для юридических, а коренное население, к плохо скрываемому облегчению правящего класса, по-прежнему эмигрирует, избавляя тем самым родные государства от проблем с безработицей.
При этом вопиющую для современной Европы практику, когда язык, на котором говорит половина страны, не имеет в странах Балтии не только государственного, но вообще какого-либо официального статуса (русский язык не признается ни региональным, ни традиционным языком национальных меньшинств), продолжают объяснять защитой местных малораспространенных языков от вымирания. Остальные объяснения не работают: в Прибалтике, например, пытались оправдать свой отказ подписывать Европейскую хартию о региональных языках тем, что их русскоязычное меньшинство является иммигрантами, а не автохтонным населением (чистой воды ложь). Однако, кроме «спасения» государственных языков, есть еще одна, сугубо практическая причина, по которой языковая политика в странах Балтии проводится настолько жестко, что её описывают в терминах «террор» и «инквизиция».
Наряду с лишением гражданства, государственный язык – это средство, с помощью которого производится сегрегация русскоязычного меньшинства, выдавливаемого с государственной и муниципальной службы: благодаря жестким языковым требованиям чиновниками в странах Балтии являются преимущественно представители титульных наций.
В Латвии 80 % государственных служащих составляют этнические латыши, причём по мере продвижения вверх по бюрократической лестнице их процент в госаппарате становится всё выше. В Эстонии по подсчетам эксперта Центра информации по правам человека В. Полещука, доля неэстонцев в органах исполнительной власти республики в 2007 году составляла 3–5 %[68]. В Литве основатель постсоветского политического строя Витаутас Ландсбергис, выступая в 2014 году на заседании Сейма, приуроченного к событиям 13 января, заявил о необходимости принять «пару уточнений к госслужбе, чтобы нелояльные лица, сознательно порочащие законы страны, просто не работали на государственных должностях, включая самоуправления». Слова Ландсбергиса прямо относились к скандалу в населенном поляками Шальчининкском районе, где самоуправление повесило на улицах таблички с названиями на литовском и польском языках – явный намек на то, что литовское руководство, если его разозлить, может начать административные чистки на языковой основе.
В Латвии и Эстонии, где численность «нетитульного» населения больше, а опасность, исходящая от него политическим режимам – выше, такие чистки были проведены еще в 1990-е годы. В 1995 году эстонский парламент Рийгикогу, а в 1999 году Сейм Латвии приняли законы о государственном языке, в которых были указаны уровни знания государственного языка («категории») и перечислены несколько десятков профессий, для занятия которых нужно знать государственный язык на том или ином уровне. Для занятия государственной должности требуется знание языка на высшую категорию ЗВ, на котором язык знают разве что доктора и профессора филологии. Однако кандидатам на административную должность, закончившим среднюю школу с латышским/эстонским языком обучения, сдавать экзамен на знание языка не нужно вовсе.
Таким нехитрым способом и достигается этническое доминирование в государственном и муниципальном управлении: иноязычные сдать языковой экзамен на требуемую высшую категорию, как правило, не могут, а представителям титульной нации экзамена сдавать вообще не нужно.
«Регулярно составляемый отчет о человеческом развитии Эстонии в 2007 году констатировал дальнейшее усугубление различий между эстонцами и «неэстонцами» в оплате труда и, как следствие, рост недоверия к государственным институтам. Как сообщали эстонские СМИ в 2004 году доходы «неэстонцев» в возрасте 15–30 лет составляли на каждое домохозяйство лишь 75 % от доходов эстонцев той же возрастной группы, в 2006 году этот показатель еще снизился до 70 %. Отчет однозначно констатировал, что представителю национальных меньшинств с высшим образованием труднее получить работу руководителя или высшего специалиста в «публичном секторе» именно из-за принадлежности к национальным меньшинствам. Именно поэтому удельный вес «белых воротничков» среди эстонцев выше, чем среди «неэстонцев», и в публичном секторе это различие более значительно, чем в частном секторе. Исследование подтвердило, что молодым русским гражданам Эстонии, свободно владеющим эстонским языком, все равно трудно устроится на работу в государственные учреждения», – пишет журналист из Эстонии Илья Никифоров[69] о результатах дискриминационной национальной политике в Эстонии.
Впрочем, языковые требования предъявляются не только к государственной службе, но и к частному сектору: список профессий, в которых требуется знание государственного языка, включает себя и коммерческую деятельность. В Латвии этот список первоначально включал в основном профессии, связанные со сферой услуг, состоящие в работе с людьми, а в последние годы список профессий, для которых нужно удостоверение о владении латышским языком на требуемую категорию, был расширен с 48 до 1200 наименований: в него включили практически всех. А для регуляции и контроля трудящихся за знанием государственных языков в Латвии и Эстонии действуют Центр государственного языка (Латвия) и Языковая инспекция (Keeleinspektsioon, Эстония), известные в народе как «языковая полиция» и даже «языковая инквизиция». Их деятельность, соответственно, зачастую именуется как «языковые репрессии» и «языковой террор».
Языковые инквизиции активно пользуются своим правом проводить плановые и неплановые проверки на знание государственного языка, в произвольном порядке врываясь на любое понравившееся предприятие с орфографическими словарями, срывая рабочий день, выписывая штрафы, лишая лицензии.
Можно себе представить открывающееся пространство для служебного произвола, злоупотреблений и коррупции: можно потребовать с предпринимателя взятку за то, что в его ресторан в неурочное время не нагрянут филологи-опричники, можно натравить языковую полицию на конкурента или обидчика – допустим, официант в такой-то закусочной старого Таллина неграмотно говорит на эстонском, благодаря за чаевые. И всё – выездная проверка официанта и всего персонала на знание эстонского языка.
Так что языковая политика в странах Балтии, в теории работающая на сохранение их местных малораспространенных языков, на практике никак не препятствует их вымиранию, а работает на воспроизводство этнократического строя, способствуя тому, чтобы не только политическая элита, но и бюрократия принадлежала исключительно к титульной нации. Эта же языковая политика даёт этнической бюрократии возможность неплохо заработать. В результате государственная служба превращается в майорат и систему кормления для представителей титульных наций. В Латвии, например, согласно отчету экспертов Еврокомиссии, в докризисном 2007 году около половины экономически активного латышского населения работала на госслужбе, а на каждую тысячу производящих добавочную стоимость рабочих мест приходилось 420 мест бюджетных. Причем латышские чиновники еще и имели почти что легальные возможности дополнительно зарабатывать на бизнесе: тем же «языковым террором» – внеплановыми выездными инспекциями Центра государственного языка. Такая система в конечном счете просто не могла не рухнуть. Она и рухнула.
3. Czy łatwo być Polakiem na Litwie: литовская нация и поляки Вильнюсского края
Согласно последней переписи населения, поляки составляют 6,5 % населения Литвы (около 300 тысяч человек). Это крупнейшее национальное меньшинство в Литовской республике, компактно проживающее на юго-востоке страны. Польское население составляет большинство в столичном Вильнюсском районе Литвы (60 %) и в Шальчининкском районе (75 %). В самом Вильнюсе поляки составляют 17 % жителей столицы.
Польское население на юго-востоке Литвы и сама история Вильнюсского края – это один из главных конфликтных узлов и в прошлом, и в настоящем Литовской республики, во многом определяющий её национально-государственное строительство и внешнюю политику (отношения с Польшей). Исторически поляки считались в Литве доминирующей социальной группой: если на политическом уровне территория современной Литвы была частью Российской империи, то на бытовом уровне литовцы находились под властью польского пана, и память об этом периоде еще живет в литовской глубинке. Поляки обратили литовцев в христианство, религиозной властью в Литве столетиями обладали польские ксёндзы, а коренное сельское население находилось в кабале у польской шляхты. Социальное доминирование усиливалось культурным превосходством: польская культура несравненно превосходила литовскую.
Поэтому литовский национализм, национальное пробуждение и национально-освободительное движение литовского народа носили прежде всего социальный, антипольский характер.