— А это, — громко проскрипел Хардвик, — возвращает нас к моему вопросу, который Шерлок наш Гурни недавно охарактеризовал как самый важный: кто входит в список одиннадцати тысяч потенциальных жертв?
Гурни поднял руку:
— Пока мы не начали искать на это ответ, давайте я напомню всем, что одиннадцать тысяч — всего лишь предположение. Это правдоподобное количество писем, которое поддерживает нашу гипотезу о цифре 658. Иными словами, это просто удобное нам число. Но, как сержант Вигг упоминала ранее, число может быть от пяти до пятнадцати тысяч. Любое количество в пределах этого интервала будет либо слишком малым, чтобы о нем говорить, либо достаточно большим, чтобы у нас было несколько человек, которые случайным образом выберут число 658.
— Есть, конечно, еще вероятность, что вы вообще не о том думаете, — заметил Родригес, — и все эти ваши спекуляции — просто колоссальная трата времени.
Клайн повернулся к Холденфилд:
— Что скажешь, Бекка? Мы что-то нащупали? Или зря тратим время?
— Некоторые аспекты этой теории меня искренне восхищают, однако я бы хотела повременить с выводами, пока не услышу ответа на вопрос сержанта Хардвика.
Гурни улыбнулся — на этот раз искренне:
— Он редко задает вопросы, если у него уже нет ответа. Поделись с нами, Джек.
Хардвик несколько секунд тер лицо руками — это был еще один тик, который страшно раздражал Гурни, когда они работали над расследованием дела матере- и отцеубийцы Пиггерта.
— Если посмотреть на самую главную черту, присущую всем жертвам хотя бы в прошлом, — черту, о которой говорится в стихах с угрозой, — то можно предположить, что их имена были в списке алкоголиков. — Он помолчал. — Вопрос в том, что это мог быть за список.
— Список членов «Анонимных алкоголиков»? — предположил Блатт.
Хардвик покачал головой:
— Такого не существует. Они всерьез относятся к анонимности, по крайней мере официально.
— Может быть, список, составленный из каких-то официальных данных? — предположил Клайн. — Аресты, связанные с алкоголем, судебные разбирательства?..
— Такой список можно было бы составить, но как минимум две наших жертвы в нем не значились бы. Меллери никогда не арестовывали. Священника-педофила арестовывали, но арест касался совращения малолетнего — алкоголь там не фигурировал. Однако бостонский детектив рассказывал мне, что святой отец позже сумел снять с себя это обвинение, решив покаяться в меньшем грехе: он свалил свое поведение на пьянство и согласился пройти курс реабилитации.
— Это мог быть список пациентов реабилитационных центров?
— Возможно, — сказал Хардвик, растирая лицо с такой яростью, что было понятно, что это невозможно.
— Давайте рассмотрим этот вариант.
— Да легко, — отозвался Хардвик, и его хамский тон создал неловкое молчание, которое нарушил Гурни:
— Я пытался понять, есть ли какой-то общий территориальный признак у жертв, и рассматривал вариант с реабилитацией. К сожалению, это завело меня в тупик. Альберт Шмитт провел двадцать восемь дней в реабилитационном центре в Бронксе пять лет назад, а Меллери провел двадцать восемь дней в центре в Квинсе пятнадцать лет назад. Ни один из этих центров не проводит долгосрочной терапии, а значит, священник был в каком-то третьем центре. Так что даже если наш убийца работал в одном из этих центров и имел доступ к спискам пациентов, в этих списках значилось бы имя только одной из жертв.
Родригес развернулся на стуле и обратился к Гурни:
— Ваша теория полагается на существование гигантского списка — пять тысяч имен, может быть, десять тысяч, Вигг, кажется, даже говорила про пятнадцать, — цифра все время меняется! Такого списка просто не могло быть. И к чему мы пришли?
— Терпение, капитан, — мягко произнес Гурни. — Я бы не сказал, что такого списка не могло быть, просто мы еще не поняли, что это за список. Похоже, я больше верю в ваши возможности, чем вы сами.
Родригес покраснел:
— Верите в мои возможности? Это вы о чем?
— Правильно ли я понимаю, что в тот или иной момент все жертвы были на реабилитации? — спросила Вигг, не обращая внимания на выпад капитана.
— Я не знаю насчет Карча, — сказал Гурни, который был только рад вернуться к теме. — Но я бы не удивился.
Хардвик подхватил:
— Детектив из Созертона присылал нам его дело. Это был портрет настоящего придурка. Хулиганство, домогательства, шатался пьяный в публичных местах, буянил, сыпал угрозами, угрожал кому-то оружием, приставал к женщинам, водил машину в нетрезвом состоянии, несколько раз сидел в окружной тюрьме. Пьянство, особенно вождение в нетрезвом виде, почти гарантированно обеспечило ему срок в реабилитационном центре, хотя бы однажды. Могу попросить, чтобы в Созертоне уточнили.
Родригес отъехал на стуле от стола.
— Если жертвы не встречались в одном и том же центре и вообще не были в одном и том же центре даже в разное время, какая нам разница, проходили они реабилитацию или нет? Половина безработных лентяев и так называемых творческих личностей в мире в наши дни проходят реабилитацию. Это классическая обдираловка налогоплательщиков. О чем это нам говорит, если даже они все и проходили чертову реабилитацию? Что кому-то их за это хотелось убить? Вряд ли. Что они были алкоголиками? Мы это и так знали!
Гурни заметил, что ярость стала его обычной реакцией, она перебрасывалась с темы на тему, как пожар.
Вигг, которой адресовалась эта тирада, никак на нее не отреагировала.
— Детектив Гурни говорил, что все жертвы, по-видимому, связаны каким-то еще образом, помимо алкоголизма. Я полагаю, что реабилитационный центр мог бы быть связующим звеном или частью такого звена.
Родригес брезгливо рассмеялся:
— Мог быть то, мог быть се. Сегодня постоянно звучат слова «возможно», «предположим», но никаких реальных зацепок я не вижу.
Клайн выглядел расстроенным.
— Давай, Бекка, скажи нам, что ты думаешь. Мы на верном пути?
— Это сложный вопрос. Не знаю, с чего и начать.
— Я упрощу тебе задачу. Ты согласна с теорией Гурни? Да или нет?
— Да, согласна. То, как он описал терзания Меллери из-за записок, — я верю, что это может быть запланированной частью ритуала убийства.
— Но ты, мне кажется, все же в чем-то сомневаешься.
— Дело не в этом. Просто… это уникальный подход. Мучить жертву — достаточно частая составляющая поведения серийного убийцы, но я никогда не сталкивалась с тем, чтобы это происходило на расстоянии, так методично и хладнокровно. Обычно мучение жертвы подразумевает физическое воздействие, благодаря которому убийца чувствует свою власть. Однако в нашем случае мучитель воздействовал на сознание жертвы.
Родригес наклонился к ней:
— Вы хотите сказать, что это не совпадает с паттерном серийного убийцы? — Его тон напоминал адвоката, нападающего на враждебно настроенного свидетеля.
— Нет. Паттерн понятный. Я просто говорю, что у него свой уникальный способ этот паттерн реализовывать. Большинство серийных убийц отличаются высоким интеллектом. Некоторые — очень высоким. Наш убийца, возможно, и вовсе не знает себе подобных.
— Хотите сказать, что он умнее нас?
— Я этого не говорила, — невинно произнесла Холденфилд, — но вы, скорее всего, правы.
— В самом деле? Давайте-ка я это запишу для протокола, — сказал Родригес ледяным тоном. — Итак, ваша профессиональная позиция такова, что бюро криминальных расследований не способно постичь логику этого маньяка?
— Еще раз: я этого не говорила, — улыбнулась Холденфилд. — Но, скорее всего, вы снова правы.
Желтоватое лицо Родригеса снова сделалось пунцовым от ярости, но тут вмешался Клайн:
— Бекка, но ты ведь не хочешь сказать, что мы тут бессильны.
Она вздохнула как учительница, которой достался класс тугодумов.
— Факты по этому делу пока что подталкивают нас к трем выводам. Во-первых, тот, кого мы преследуем, играет с нами в игры и ему это прекрасно удается. Во-вторых, он сильно замотивирован, хорошо подготовлен, внимателен и дотошен. В-третьих, он знает, кто следующий в списке жертв, а мы нет.
Клайн выглядел как человек, которому дали пощечину.
— Однако, возвращаясь к моему вопросу…
— Если ты ищешь свет в конце тоннеля, то есть один фактор в вашу пользу. Дело в том, что преступник — крайне организованный тип, однако есть шанс, что вскоре он потеряет контроль.
— Каким образом? Почему? Что значит «потеряет контроль»?
Пока Клайн задавал свои вопросы, Гурни почувствовал тяжесть в груди. Тревога настигла его вместе с кинематографически ясной картинкой: рука убийцы берет лист бумаги с восемью строками, которые он так опрометчиво отправил по почте накануне:
Передо мной твои дела лежат, как на столе.
Ботинки задом наперед, глушитель на стволе.
Таит опасность солнце, таит опасность снег,
Опасен день, опасна ночь, закончится твой бег.
Игру, что ты затеял, сыграем до конца,
Ножа дождешься в горло от друга мертвеца.
Как только его тело в могилу опущу,
Его убийцы душу до ада дотащу.
Медленно, словно бы с презрением, рука скомкала лист в крохотный комочек, и когда комочек стал не больше сжеванного куска жвачки, рука разжалась и дала ему упасть на пол. Гурни попытался прогнать тревожный образ из головы, но сюжет еще не исчерпал себя. Теперь в руке убийцы оказался конверт, в котором пришел стих, — стороной, на которой был написан адрес, с ясно различимой маркой, со штампом Уолнат-Кроссинг.
Уолнат-Кроссинг… Господи! В груди у Гурни похолодело, руки и ноги онемели. Как же он не предусмотрел очевидной проблемы? Так, надо успокоиться. И подумать. Что мог убийца сделать с этой информацией? Могла ли она привести его к их дому, к Мадлен?.. Он почувствовал, как глаза его расширяются, а кровь отливает от лица. Как он мог так отдаться маниакальному желанию написать письмо? Отчего он не задумался о штампе? Какой опасности он подверг Мадлен? Его мысли крутились вокруг последнего вопроса как лошадки на горящей карусели. Насколько серьезной была угроза? Насколько близкой? Нужно ли позвонить ей, предупредить? Но предупредить о чем? Разве что испугать до полусмерти… Боже, что еще он забыл предусмотреть из-за своей слепоты ко всему, кроме врага, войны с ним, поиска разгадки? Чью еще безопасность — чью жизнь он мог поставить под угрозу из-за упрямого желания выиграть схватку? От вопросов у него закружилась голова.