А папа молчал. Он совсем не ругался, но был очень грустным.
– Папочка, скажи что-нибудь! – закричала я.
– Сонечка, мне кажется, ты стала какой-то неприятной девочкой, – печально сказал он.
И это прозвучало просто чудовищно, и вид у папы стал еще более уставший, чем обычно.
Петя попытался было что-то сказать, но мама велела ему не встревать.
– Мы купили тебе на день рождения планшет, но теперь придется сдать его обратно в магазин, – сказала мама. – Еще не хватало, чтобы ты говорила всем, что ты на него заработала, убираясь в папиной больнице.
Я заплакала. Потом я спросила у Пети, когда он уже уходил, почему все так несправедливо: ты сделаешь какую-то ошибку давным-давно, а неприятности из-за нее начинаются сейчас. Или могут всплыть еще в будущем и все тебе испортить, хотя ты давно уже так не делаешь. И если бы это было сейчас, то ты бы уже не стал так делать. Петя сказал, что это всегда так. Что за ошибки всегда приходится платить потом.
Вот я и заплатила.
6
После этой ужасной истории дома у нас установилась такая атмосфера, когда все вроде нормально и все ужасно милы и вежливы друг с другом, но при этом все какое-то такое хрупкое. Как будто если что-то громко сказать или сделать резкое движение, то вроде как можно что-то разбить. Как в музее.
А еще выпал снег. Тоже хрупкий. Его было мало, он только-только покрывал тонким слоем все темное и грязное вокруг – асфальт и бордюрчики, машины в серых разводах, шершавые серые ветки. Карл топал по этому тонкому снегу, уничтожая его подошвами своих ботинок, и искал следы птичьих лапок. Влез в лужу, чтобы похрустеть ледком, а никакого ледка там не было, и он весь перепачкался. Алеша щурился на «птичьи лапки» и жаловался, что стал плохо видеть.
– Это все от думанья, – сказал Карл. – Ты сильно думаешь, и у тебя напрягается голова, мозг расширяется и начинает давить на то место, где бывают глаза.
В жизни не слышала такой глупости. Но Карл только недавно узнал, что на самом деле глаза у человека большие и круглые и большая их часть скрывается под черепом. И теперь беспокоился, как быть тем, у кого не очень большая голова, – все ли у них в таком случае там умещается? И глаза. И мозг. И сопли из носа.
Через дорогу он стал переходить еще осторожнее, переживая, что Алеша не увидит машину, если не вопить на всю улицу и не висеть у него на руке.
А мама… мама со мной не разговаривала, и это было самое ужасное. Не совсем полностью не разговаривала, не так, как когда играешь в молчанку, но это все равно очень сильно чувствовалось. Всегда чувствуешь, когда человек тебе больше не доверяет и, видимо, тебя уже совсем не любит. Я вспомнила про зарубочки и все хотела у мамы об этом спросить, но никак не могла решиться завести такой разговор.
Зарубочки на сердце – это то, чего я в детстве боялась больше всего. Да и сейчас они меня здорово пугают, и если о них вспомнить, портят настроение очень надолго, пока не заставишь себя нарочно думать о чем-то другом. Как-то у бабушки была какая-то очень неприятная сцена, это было так давно, что я не помню, из-за чего вообще разгорелась ссора. Но я очень плакала и просила у мамы прощения.
«Я-то прощу, – сказала мама, – но, видишь ли, Сонечка, от каждого такого скандала, от каждой ссоры и плохого проступка у меня на сердце остается маленькая зарубочка. И она уже никуда не девается, остается там навсегда».
Я очень сильно испугалась. Выходит, мамино сердце внутри покрыто такими вот царапинами, и их становится все больше. Вылечить их невозможно. Я спросила у Пети, что случится, когда зарубочек станет очень много, и мы решили, что мамино сердце тогда разобьется. На всякий случай я попросила папу рассказать мне про то, как устроено сердце человека, но про зарубочки и их опасность для здоровья спросить не решилась, – мне было стыдно, что он узнает о них и о том, какой вред своим поведением мы, оказывается, наносим маминому самочувствию. Единственное, что я смогла у него выяснить, – то, что сердце не может разбиться, потому что это внутренний орган, а они небьющиеся. Но сердце может остановиться и перестать работать. И тогда человек умирает!
В общем, ужасно я боюсь этих зарубочек. А после моего последнего дня рождения у мамы на сердце, наверное, вообще уже места для новых зарубочек не осталось.
«Ничего, – думала я, – вот уеду в Англию, и наступит у мамы спокойная жизнь».
Для начала я подошла после урока к Любови Михайловне и сказала ей, что мне совершенно необходимо срочно выучить английский. Что доколе мне так жить. Я только и знаю, что глаголы в английском языке все почему-то неправильные, а почему они такие неправильные и в чем именно это выражается, толком даже и понять не могу. «Любочка» страшно обрадовалась, что я приняла такое волевое и взрослое решение. Завела долгий и нудный разговор о том, что английский всем сейчас совершенно необходим, потому что этот язык уже много лет как интернациональный, и все взрослые мира на нем общаются.
В общем, Любови Михайловне это все страшно понравилось, и она с радостью согласилась давать мне дополнительные задания. Но когда дошло до дела, из этого ничего не вышло – я и с такими-то уроками толком справиться не могла. Мне просто никогда на это не хватало времени. Ну а как можно спокойно заниматься, постигать чужой для тебя язык, если, как только ты пытаешься погрузиться в его сложную грамматику или хотя бы прочитать задание, бабушка входит в комнату и пристает к тебе с какими-то ставящими тебя в тупик вопросами из серии «где твои колготочки?». Ты не отвечаешь, а она опять спрашивает. Опять молчишь – спрашивает снова. И в итоге приходится разбираться, какие такие колготочки, где они и зачем они вообще бабушке нужны, причем именно сейчас.
Учебник, который мне дала Любовь Михайловна, был просто ужасным. К нему прилагалась еще тетрадка, чтобы в ней писать упражнения. Но и там, и там задания были написаны на английском. И когда «Любочка» выяснила, что я даже задание прочитать не могу, чтобы понять, что мне нужно в упражнении сделать, она очень разочарованно на меня посмотрела и сказала, что мне нужен репетитор.
На репетитора нужны деньги. У родителей попросить не было никакой возможности. Во-первых, они бы сразу стали спрашивать зачем и узнали бы про репетитора. После этого они сразу бы узнали про Англию. Я была совершенно не уверена, что меня отпустят, и решила эту проблему максимально оставить на потом – вот уже когда нужна будет их подпись или что там еще обычно требуется в таких случаях, тогда я им всем о моем отъезде и объявлю. Ох и удивятся же они! Думают себе, что я ленивая и неспособная, а тут на тебе – их дочь, которую они совершенно не ценили, приглашают за границу учиться! Это было бы прекрасно. Но я понимала, что до этого момента еще далеко и надо решить за оставшиеся полторы четверти кучу проблем. Первая из них – репетитор и деньги на уроки с ним.
Конечно, тратить деньги на учебу было очень обидно, но я понимала: сама виновата, что ухитрилась за столько лет ничего не понять в этом распроклятом английском.
Попросить денег у Пети тоже было нельзя – он бы, это уж точно, ну просто сразу рассказал бы обо всем папе с мамой. Я вспомнила про подарки на Новый год. До него оставалось всего ничего. У Карла, как выяснилось, денег на подарки не было. Он делал их своими руками и потому всегда дарил всем на все-все праздники какую-то чушь. В этот раз он при помощи Зюзина конструировал для мамы рацию, чтобы она могла слышать, что делает наш маленький, когда она в другой комнате.
Тогда я попыталась выпросить денег у Алеши. Рассказала ему не то что правду, но частично все же правду, чтобы не получилось, что я вру родному брату. Я ему сказала (по очень большому секрету), что у меня проблемы в школе (и чтобы честное слово дал, что не расскажет об этом маме) и мне ну просто очень нужен репетитор, чтобы учиться хорошо. И чтобы вообще это все не дошло до родителей, я хочу самостоятельно решить свои проблемы. Они же в этой проблеме не виноваты. Алеше такой подход очень понравился, он отметил, что это подход взрослый и заслуживающий восхищения и поддержки, и отдал мне деньги, припасенные на Новый год. Но их оказалось так мало, что едва бы хватило на две книжки из серии «Ужжжжа-стики» из Дома книги.
Но мне очень понравилась мысль о том, что я как взрослая и по-взрослому решаю свои проблемы. Поэтому я решила деньги заработать.
Приступить к заработкам я решила у моей Саши. Потому что у нее был свой компьютер, а у меня – нет. Я объяснила ей, что нам необходимо сделать мне сайт в Интернете, где я буду за умеренную плату оказывать людям услуги.
– Какие такие услуги? – испугалась моя Саша.
– Переводы с английского буду делать.
– Правда?!
– Нет, конечно. Я же по-аглийски не умею, балда. Нормальные такие услуги, людям совершенно необходимые. Гадательный салон, – пояснила я.
Глаза у Саши стали совсем круглые.
– Ты что, умеешь гадать? – очень удивилась она.
– А чего там уметь? Гадаешь – это когда точно не знаешь, а просто говоришь наугад. Типа… угадываешь. Это мне очень подходит, я как раз ничего не знаю. А в газете, где программа передач, куча таких объявлений. Исцеление от алкоголя, открытие какого-то денежного потока (мне бы, кстати, не мешало тоже его открыть), спасение семьи и брака. Нашу семью уже не спасти, я думаю. Даже методом гадания. Но другие семьи спасти можно.
Саша долго сомневалась. Ей эта моя идея казалась настолько подозрительной, что она даже предложила вместо этого попросить денег у ее родителей, но я уже загорелась мыслью заработать на все самой. Я уже так увлеклась, что представила, как куплю всем стоящие подарки. И может, даже себе планшет в качестве утешительного приза за такие адские муки.
– А мой компьютер тебе зачем? – наконец спросила моя Саша.
И стало ясно, что она уже склоняется к тому, чтобы помочь мне.
– Будет сайт гадательного салона. Что же мне, по-твоему, бегать по улицам и кидаться на людей с предложением открыть им денежный канал? Нас и так цыганами дразнят… Точно! Саш, точно! Все, это успех. Если в нас и правда есть хоть чуточку цыганской крови, я наверняка должна быть очень талантливой гадалкой!