— Как бы не так,— злорадно усмехнулся Могутченко.— Сегодня, после заутрени, он так взбубетенил покровских попов, что они теперь боятся к церкви подходить,— сообщил Могутченко и вдруг громко крикнул:
— Ваня, пришли попы?!
— Пришли, товарищ начальник,— ответил из-за двери секретарь.— Я их приказал до поры в свободную камеру запереть.
— Да ты что, с ума спятил!— загремел Могутченко.— Люди у нас защиты ищут, а ты их в камеру.
— Они с радостью согласились, товарищ начальник,— ответил Ваня, появляясь на пороге кабинета.— Я им велел подождать на улице у крыльца, но они просят спрятать их куда-нибудь. Этот, который их излупил, тоже сюда пришел. Похоже, хочет еще добавить. Куда же им было деваться?
— Немко в Узловой?— удивился Могутченко. И затем, взглянув на Ивана, убежденно сказал:— Значит, и нашему попу влетит под завязку,— и помолчав, добавил:— Ну в этом деле я ему мешать не буду. У нас здесь поп настоящий контра, но умен. Никак его не прищучишь.
Могутченко помолчал и, взглянув на все еще стоявшего в дверях Ваню, сказал:
— Давай их сюда.
— Обоих?— спросил тот.
— Обоих.
Через минуту за дверью послышалось басовитое «Во имя отца и сына» и голос оторопевшего Вани:
— Валяйте без молебнов. Начальник ждет.
В узкую дверь кабинета боком протиснулся здоровенный мужчина с длинными волосами и широкой окладистой бородой. Ему было лет пятьдесят. Следом за ним проскользнул человек лет двадцати пяти, тоже длинноволосый, но без бороды. Оба были в черных рясах. Оба привычно обшарили глазами комнату и, не найдя иконы, истово закрестились на Могутченко, стол которого стоял в переднем углу.
— Садитесь,— пригласил Могутченко, кивая на стулья перед столом.
Оба подошли к стульям, потоптались, но не сели, а стали, опершись руками на спинки.
Могутченко уже пальцем указал им на стулья.
— Не можем,— прогудел бородатый.— Неверный филистимлянин аки Голиаф сокрушал наши чресла ботожьем, доколе сам не изнемог.
— Что же, он вас обоих сразу сокрушал?— заинтересовался Могутченко.
Бородатый, метнув на него взгляд исподлобья, промолчал. Зато молодой, не найдя ничего странного в вопросе начальника отдела, заговорил молодым свежим баском:
— Он, в ярости своей, ополчился на одного отца Игнатия. Я же, как диакон этого храма, кинулся на помощь отцу Игнатию. Ну тогда и мне досталось.
«Работать бы тебе где-нибудь на заводе, так ты своим басом в «синей блузе» всех девчат с ума бы свел. А ты в церкви канителишься»,— подумал Полозов.
Но Могутченко интересовало другое.
— В общих чертах мне уже доложили о том, что натворил у вас этот самый Немко. Кстати, это же ваш контингент. Церковный элемент, так сказать. Вы все время его обхаживали. Святость в нем искали. Но мне непонятно, с чего он вдруг на вас ополчился. Расскажите подробнее, как это было.
Бородатый, пропустив упрек мимо ушей, заговорил:
— Я, как положено, правил богослужение. Вижу, среди молящихся стоит этот сумасшедший. Стоит и меня рассматривает. Потом уже, в конце службы, вижу, он отошел и в правом приделе образ Николая Угодника рассматривает. Николай Угодник у нас на образе в ризах изображен. Посмотрел Немко на образ и опять впереди всех молящихся стал и на меня глаза таращит. Только с лица темнее сделался, аки сатана, что у нас около входа в храм изображен. Окончил я служение и не успел еще облачение снять, как он в ризницу вламывается. Отец дьякон хотел его остановить, так он отбросил отца дьякона как кутенка.
— Истинно так,— подтвердил безбородый.— Кулачищем под ребро двинул. Без дыхания оставил.
— Подошел этот идиот ко мне и начал что-то бормотать. Не пойму, что, но догадываюсь, что про Николая Угодника спрашивает и по-матерному лается, хотя и во храме находится. Потом схватил меня за бороду и начал дергать. Выдрать, видать, ее хотел нечестивец. Я для успокоения неразумного еретика благословлять его начал. Но, видать, сатана вселился в этого окаянного, и он почал меня избивать.
— Истинно так,— подхватил дьякон, едва бородатый умолк.— Вцепился этот ирод во власы отца Игнатия и давай его ивняковой палкой охаживать. Я сунулся, и меня четыре раза перекрестил окаянный. С плеча бил, нечестивец. Чудо великое, что мы живы остались.
— Постойте,— перебил дьякона Могутченко.— Ведь у вас ризница маленькая. Как же Немко мог в ней с плеча палкой размахивать?
— А это уже не в ризнице, а посередине храма происходило,— объяснил дьякон.— Аки лев агнца этот нечестивец вытащил отца Игнатия во храм и там начал творить свое греховное глумление.
— Да-а,— протянул Могутченко.— Знатная у вас получилась баталия. А что, народу в церкви уже не было?
— Народу было еще достаточно...— начал дьякон, но под суровым взглядом бородатого умолк.
— Ну, нам все ясно, граждане попы,— начал Могутченко.
— Отец Илларион дьякон,— поправил начальника отдела бородатый.
— Ладно, дьякон, так дьякон,— буркнул Могутченко.— Идите, граждане, домой. Мы примем меры.
— Но вы его арестуете? Посадите?— чуть не в один голос спросили оба.
— Его нельзя сажать,— объяснил им Могутченко.— Он больной, нищий духом, по-вашему,— с немалой долей ехидства добавил он.— Идите домой. Мы примем меры.
Священнослужители ушли. Подойдя к окну, Полозов увидел, как они спустились с крыльца отдела на дощатый тротуар и, оглядевшись, дружной рысцой двинулись по улице, ведущей к выезду из местечка.
— Примем меры,— раздался за спиной Полозова голос Могутченко.— А какие меры принять, не придумаю.
— Знаешь, что,— повернулся от окна Полозов.— Поручи это дело Леоненко. Он сумеет чем-нибудь отвлечь Немко. А потом хорошо бы дать Немко какую-то постоянную работу. Конюхом, что ли, куда пристроить. Говорят, Немко коней любит. А то ведь он впроголодь живет.
— Пожалуй, ты прав, пошлем к Леоненко,— согласился Могутченко.— Это ведь с его агитации Немко начал угодников лупить. И работу найдем. Будет в нашем кавэскадроне дневальным помогать конюшни чистить.
— Верно,— рассмеялся Иван.— Только боюсь: как бы в благодарность за постоянную заботу Немко тебя в угодники не зачислил. Он ведь, хоть и идиот, а доброе отношение к себе понимает и ценит.
— Отстань,— отмахнулся Могутченко.— Меня — в угодники? Буровишь невесть что. Тут одно дело есть. Ты Логунова сейчас в лицо узнаешь?
— Артамона Феоктистовича?! Этого гада я на всю жизнь запомнил. Где он?
— Скоро приведут.
— На деле взяли?
— В том-то и вопрос, что еще не брали. Он даже не знает, что к нам идет,— ответил Могутченко и вытащил из кармана трубку. Но это была уже не пенковая красавица, а обычная, простая трубка. Могутченко с горьким недоумением взглянул на нее, повертел и, вздохнув, начал набивать.— Не брали еще,— повторил он.— Арестовывать пока нельзя, но на короткий повод взять нужно.
— Как же вы из лесосеки его сюда вытянули?— удивился Иван.
— Сам приехал. У него дома жена больная. Нашлись люди, посоветовали красавскому врачу направить ее сюда на освидетельствование. Здесь уж мы посоветовали врачам положить ее в больницу и лечить.
— Постой,— перебил начальника Полозов.— Ведь говорили, что у него старуха умерла. Значит, это молодая жена.
— Ну, не очень молодая. Ей около сорока.
— Артамону сейчас далеко за пятьдесят.
— Для него значит молодая,— улыбнулся Могутченко.— Она у него раньше за деньги работала, батрачкой называлась, а сейчас как жена бесплатно батрачит. Дело в том, братишка,— понизив голос, продолжал он,— что в Красаве все материалы в двадцать четвертом сгорели. Документов о художествах Логунова во время революции у нас нет, свидетелей разыскивать — дело долгое, а времени всегда не хватает. Логунов же, конечно, крутить будет. Но при тебе ему врать трудно будет. Ты про него много знаешь.
— Ясно,— кивнул Полозов.
— Только ты сядь вон в том углу, разверни газету так, чтобы Логунов тебя не узнал, и читай. Пусть он вначале поврет малость.
— В чем ты его подозреваешь?
— Во многом. Брехню про мертвого Когута он пускал не от своего ума. Кроме того, за три недели два раза в Богородское ездил.
— Скажет, что на базар надо было.
— Скажет,— согласился Могутченко.— Сдается мне, что базар — это только прикрытие. На базаре он и полчаса не был, зато больше двух часов торчал в квартире, куда лучше бы ему не ходить. Подозрительно и то, что в Богородском все парни его артели побывали, причем не в базарные дни.
— В общем, полное покушение на подозрение,— иронически начал Иван, но Могутченко не дал ему договорить.
— Кажется, идет,— перебил он.— Садись, читай газету. Повышай уровень.
Едва Иван в дальнем углу развернул свежий номер «Известий» и отгородился им от кабинета, предварительно проткнув в газетном листе дырочку для наблюдения, как за дверью послышался голос Вани: «Входи, папаша! Ждут!»
Через отверстие в газете Ивану хорошо было видно, какое изумление отразилось на лице Могутченко, когда Логунов вошел в кабинет. Иван с трудом удержался от смеха. Видимо, начальник отдела, до этого не видавший Логунова, рассчитывал, что в кабинет войдет сильный старик, способный на шестом десятке лет, в стужу и по пояс в снегу валить под корень столетние сосны. А вместо этого перед ним стоял худощавый, хотя и жилистый, мужичок, не более двух аршин ростом. Узенькая сивая бородка, торчавшая клинышком вперед, красные с мороза щеки и хитроватые глаза, блестевшие из-под низко надвинутой лохматой шапки, делали Логунова похожим на мужичка-боровичка из детской книжки с картинками.
Логунов мелкими, но быстрыми шагами прошел почти до половины кабинета, сдернул с головы огромный треух и огляделся. Не найдя икон, он повертел шапку в руках, пощупал, крепко ли засунуты за опояску рукавицы, и успокоено взглянул на Могутченко.
— Логунов?— спросил начальник отдела.
— Логунов,— согласился старик и объяснил:— То ись Логунов Артамон Феоктистович. А есть еще Парамон и Ксенофонт — братья мои, потом родственники наши мужского пола. Логуновых в Красаве проживает шестнадцать домов. Самостоятельных хозяйств то ись.