– Андрей Федорович утром приготовили для прогулки, да позабыли надеть, – сказала Даша, заметив мой интерес.
Я поспешила отойти, понимая, что веду себя глупо и опять подозреваю людей бог знает в чем.
– Натали уже вернулась? – обернулась я к Даше. – Она у себя?
– Да, барышня вернулись: очень уставшие были, переоделись, приняли ванну горячую и теперь, должно быть, спят, – подробно рассказала горничная. А потом не выдержала: – Уж такие измученные были Наталья Максимовна, голубушка наша… что там в лесу приключилось, Лидия Гавриловна, а?
В глазах Даши горело любопытство, которое она даже не пыталась скрыть.
– Ничего особенного, – отрезала я, – мы просто заблудились. Еще кто дома есть?
– Ильицкие оба на веранде чай пьют, – начала перечислять Даша, еще надеясь, кажется, что я расскажу что-то интересное, – Лизавета Тихоновна тоже вот вернулись недавно – у себя заперлись…
Дальше я уже не слушала, а, поблагодарив девушку, поспешила на второй этаж. Даша сказала, что Натали спит, но я все равно отыскала ее комнату. Дверь была не заперта, и я тихонько вошла – Натали и правда спала. Однако, едва я приблизилась, чтобы поправить ее одеяло, так как жгучее чувство вины все еще мучило меня, она открыла глаза – увидела меня и улыбнулась сонно:
– Лиди… слава богу, что ты нашлась. Ты прости меня, что убежала и тебя бросила. Посиди со мной немножко, ладно?..
Я согласилась было, но лишь присела возле нее, как поняла, что она снова спит. Я поцеловала подругу в лоб и бесшумно ушла.
Даша приготовила для меня ванну, за что я была ей невыразимо благодарна, потому как до костей продрогла в вымокшем платье. Окончательно согревшись, я лежала в теплой мыльной воде и наслаждалась тишиной купальни. Мысли мои текли плавно и неторопливо. Я пыталась решить, как мне дальше вести себя с мадам Эйвазовой. Ведь я видела ее за странным занятием – и она знает, что я ее видела. Спросить у нее прямо? Так она уже лгала мне, и довольно убедительно, с чего бы ей в этот раз говорить правду? Рассказать обо всем кому-нибудь? Да, наверное, так будет правильнее… Я все еще не предполагала, что этой женщины стоит опасаться всерьез: не верила я в разного рода магию. Но все же ее домашние должны знать, с кем имеют дело.
Только нужно сперва дать Эйвазовой хотя бы попытку объясниться: я решила, что переговорю с нею, как только появится возможность, а дальше буду действовать по обстоятельствам. И Натали уговорю молчать пока что, хотя это будет нелегко…
Еще я размышляла над тем, как вести себя с Ильицким после вчерашнего. Все же Андрей прав – он оскорбил меня. Но я не сдержала улыбку, вспомнив вчерашний свой задорный пляс и тот вихрь эмоций, что снова зажег мою кровь. Славно я утерла ему нос! Наверное, на этом следует и прекратить нашу глупую вражду. Тем более я уже сказала Андрею, что простила Ильицкого. Кроме того, Андрей поведал мне сегодня о своем друге несколько занимательных историй, которые, признаться, заставили меня посмотреть на Евгения Ивановича несколько иначе.
И впрямь глупо ожидать, что человек, воспитанный такой женщиной, как Людмила Петровна, будет иметь золотой характер. У Ильицкого были все шансы превратиться с годами в капризного, озлобленного тюфяка и «маменькиного сына», за коего мы с Натали и приняли его поначалу. Однако последующая армейская жизнь сделала перегиб в другую сторону, и Ильицкий вырос в человека до крайности циничного, черствого и едва ли способного к сочувствию. Характером-то он точно пошел в матушку.
А вот внешностью, вероятно, в отца…
В этот момент я призадумалась, потому как Ильицкий действительно совершенно не был похож на мать. Все Эйвазовы имели серые либо голубые глаза, светлые с золотым отливом волосы, невысокий рост и крайне субтильное телосложение; Ильицкий же являл собою человека смуглокожего и темноволосого, а глаза его были темно-карими, почти черными. Порой я ловила себя, что говорю ему какую-нибудь колкость лишь для того, чтобы он взглянул на меня этими своими глазами и я могла бы убедиться, что они действительно черны как ночь, и это не тень из-под его вечно нахмуренных бровей.
И уж точно его телосложение невозможно назвать субтильным. Даже если упустить из внимания широкие плечи, накачанные, очевидно, на армейской службе. Я начала вспоминать, как перекатывались его мышцы под белоснежной сорочкой в то утро, когда мы спорили о Крымской войне, и, не сразу очнувшись, поняла, что окончательно потеряла нить мысли…
Так вот, с родителями Евгению Ивановичу и вовсе не повезло. Батюшка его, Иван Ильицкий, был дворянского происхождения, причем дворянином родовитым и знатным. Однако чрезвычайно подверженным слабостям, наиболее губительными из которых оказались театральные артистки, на коих он тратил огромные суммы, и азартные игры, в кои проиграл остальное фамильное имущество. В результате к сорока годам батюшка Евгения Ивановича обнищал настолько, что, когда Максим Петрович Эйвазов, старый его знакомец, предложил ему взять в жены свою сестру – девицу двадцати пяти лет, не блещущую ни происхождением, ни красотой, ни воспитанием, но зато имеющую более чем приличное приданое, Ильицкий-старший был счастлив невероятно.
Женитьба, как и следовало ожидать, папеньку Евгения не образумила. Следующие шесть лет он большую часть времени проводил в Петербурге, вдали от семьи, занимаясь тем, что проматывал приданое супруги. Длилось это до тех пор, пока там же, в Петербурге, одной студеной и промозглой зимой он не умер скоротечно от воспаления легких, оставив жену и малолетнего сына уже на полном попечении Эйвазова.
Еще, к немалому своему удивлению, я узнала от Андрея, что романтическая история, предшествующая отъезду Ильицкого в армию, все же имела место быть. Оказывается, он даже был помолвлен однажды. И невеста его, подобно нам с Натали, являлась смолянкой. Нина Гордеева. Я даже имела удовольствие ее знать, хотя я только поступила в Смольный, когда она его оканчивала.
– Ильицкий долго ее добивался, – рассказывал мне с ностальгической улыбкой Андрей пару часов назад, – страшно был влюблен! Однако она, а прежде всего родители ее, из тех людей, которые, как говорится, с огромной щепетильностью подходят к вопросу выбора супруга. А тут Ильицкий со своими чувствами… Эта особа больше года морочила ему голову: то смотреть отказывается в его сторону, то на собраниях танцует с ним по три танца подряд. Все же Ильицкий хорошего рода да и всегда состоял в числе лучших курсантов Константиновского училища. Вероятно, девицам было приятно получать от него знаки внимания.
Я не сдержала ухмылки, представив Ильицкого, раздающего девицам знаки внимания. А Андрей, не замечая моих улыбок, продолжал:
– Именно ради нее он и поступил в столь пафосное учебное заведение, как Николаевская академия Генштаба, а не начал военную карьеру сразу после училища, как планировал. И все же Евгений не имел тогда ничего за душой, что делало его женихом совершенно бесперспективным в глазах Гордеевых. Однако, когда до семьи Нины дошли слухи, что дядюшка Евгения со стороны отца скончался и оставил ему довольно приличное состояние и апартаменты в Петербурге, их отношение к Ильицкому живо переменилось. В сердце прекрасной Нины проснулась любовь, и она дала согласие на брак. Впрочем, с очаровательной оговоркой, что о помолвке пока не будет сообщаться в свете. Ильицкого это не насторожило: он был влюблен и готов ждать сколько придется.
Стоит ли говорить, что не прошло и двух месяцев, как Гордеевы подыскали жениха более перспективного, чем Ильицкий, – какого-то юного графа, недавно осиротевшего, глупого и влюбленного. Вероятно, Гордеевы решили, что лучшей партии они для дочери не найдут: Нине на тот момент сравнялось уже двадцать лет, и она, увы, не молодела – да и юный граф мог в любой момент прозреть и внять разумным советам родственников повременить с женитьбой. Потому-то об этой помолвке было объявлено внезапно, но громко и по всем газетам.
Из газет о том узнал и Ильицкий, находившийся в это время на учениях под Петербургом.
– И что же сделал Евгений Иванович? – спросила я, заинтригованная сей историей.
– Да, собственно, он очень стойко принял эту новость – в тот же вечер поехал к актрисам… в театр, я хотел сказать – спектакль поехал смотреть. Он даже не дрался с тем юным графом, хотя некоторые наши друзья по корпусу сочли это прямо-таки необходимым. Евгений тогда ответил, что у бедняги вскоре после свадьбы и без его участия будет достаточно поводов расчехлить пистолеты. А через неделю он бросил академию и подал прошение в армию.
Признаться, эта история произвела на меня немалое впечатление. В первую очередь потому, что с Ниной я была знакома. Мне, девятилетней тогда девочке, она казалась невероятно красивой и неземной – любимица учителей и подруг, круглая отличница и лучшая во всем, за что бы ни взялась.
Очарование ею было развеяно однажды, когда Нина сперва вызвалась выполнить какую-то большую работу по вышивке – за что ее снова начали восхвалять учителя и даже освободили от занятий. Нина выпросила себе помощниц с младших курсов, в числе которых посчастливилось оказаться и мне. А после, сбросив всю работу на нас, малышню, засела в уголке с подругами и громко, никого не стесняясь, а как будто даже гордясь, обсуждала письмо от un de ses garçons[25], как она называла своих поклонников. Помню, что, слушая ее весьма вольные замечания, я тогда остро жалела автора письма.
Забавно, ведь вполне возможно, что это письмо было именно от Ильицкого.
Переодевшись после ванны и приведя в порядок волосы, я набралась храбрости настолько, что отправилась на поиски Евгения Ивановича. Твердо решила вызвать его на серьезную беседу и выяснить наконец, за что он меня ненавидит и постоянно изводит.
В конце концов, если Андрей с ним дружит, то, вероятно, в Ильицком и впрямь есть что-то хорошее… Он образован все же, хотя его суждения заставляют протестовать все мое существо. Он наблюдателен и умеет мыслить, что я обычно крайне ценю в людях. Он циник, каких мало, – это да, но он не жесток и не подл. Мне приходилось, увы, встречать подлецов в своей жизни, и я точно могла сказать, что Ильицкий к их числу не относится. Мне помнилось, как он укрывал Натали от дождя своим сюртуком; как ненавязчиво, но стойко не позволял собственной матушке третировать Эйвазову по любому поводу; как неподдельно радовался он приезду друзей. Помнилось и то, как всегда почтителен и терпим он с матерью. Со многими он бывал груб – даже с Мишей и с Лизаветой Тихоновной временами. Но с матерью – никогда. В его к ней отношении было даже что-то… трогательное.