Оставалось понять, почему сей портрет – бывшей хозяйки и крайне неприятной женщины – Эйвазовы за девятнадцать лет так и не догадались снять со стены? Потому, наверное, что им это не удалось – других причин я не видела.
Тогда я поднесла пламя свечи к раме картины, и у меня даже сердце забилось чаще, когда оно задрожало от сквозняка, который сочился сквозь щель между рамой и полотном. За картиной была пустота – потайной ход! Очевидно, что именно им Эйвазова пользовалась для своих прогулок, ведь ее комната крайняя от закутка. А вот пройти ночью по всему коридору до парадной лестницы и остаться незамеченной практически невозможно.
Я готова была спорить, что лестница за дверью в кухне починена уже давно – таким образом, Эйвазова спускалась по потайной лестнице в кухню, уже пустую ночью, оттуда на веранду и, незамеченная ни домашними, ни лакеями, ни сторожем, что сидел у парадного входа, уходила в парк.
Правда, у меня не получалось пока отворить потайную дверь, но это уже не столь важно…
У меня было еще одно дело. Некоторые сочли бы его крайне рискованным, но я позаимствовала на кухне нож, уложила его в ридикюль и считала, что обезопасила себя даже на самый непредвиденный случай. В этот же ридикюль я высыпала весь запас своих шпилек для волос и направилась в дальний угол парка – к фонтану.
Мною было сломано уже пятнадцать шпилек и два ногтя, но я не сдавалась и продолжала ковыряться в навесном замке на воротах. Три шпильки назад я наконец поняла механизм работы этого замка и рано или поздно должна была справиться – я не сомневалась.
– Вам помочь? – раздалось позади.
От неожиданности я ахнула и сломала очередную шпильку. У фонтана стоял, опираясь на трость, Ильицкий. Он снисходительно улыбался и смотрел на меня. Судя по всему, давно уже смотрел. Я чувствовала себя в глупейшем положении… Но, как говорят русские, решила сохранить хорошую мину при плохой игре.
– У вас есть ключ? – осведомилась я с натянутой улыбкой.
Он вздохнул и начал приближаться.
– Натали успела просветить меня, что вы нашли за этими воротами и за каким занятием застали Лизавету Тихоновну, – отозвался он вместо ответа. – Вы рассчитываете найти там что-то еще более интересное?
– Рассчитываю, – без тени сомнения ответила я. – Этих мышей кто-то должен был приносить в избу, а мадам Эйвазову, занимающуюся ловлей грызунов самостоятельно, я представляю с трудом.
Ильицкий помолчал еще немного, потом с ленцою и тяжелым вздохом оглянулся по сторонам. Убедился, что рядом никого нет, и просунул свою трость под дужку замка. Приложив усилия, нажал на нее, словно на рычаг, и что-то внутри механизма треснуло.
– Придется сказать, что кто-то из дворовых нахулиганил… – сказал он, проходя сквозь приоткрытую створку.
Я не знала, что делать, – ворота открыты, но идти по пустынному парку с этим человеком мне совершенно не хотелось.
– Откуда вы узнали, что я здесь? – спросила я, пытаясь скрыть волнение и мечтая, чтобы кто-нибудь вышел сейчас к фонтану – тогда прогулка сорвалась бы сама собой.
– Ваша сестра по науке совать свой нос в чужие дела, Дашутка, сказала, что видела, как вы уходили в парк. Вы мне нужны для разговора. Кроме того, мне тоже любопытно взглянуть на те бочки, наполненные кровью, что описывала моя кузина. Пойдемте же, я не кусаюсь.
Тут я вспомнила про нож, лежащий в ридикюле, прижала сумочку к себе, и мне стало несколько спокойней.
– Так, значит, Даша знает, что вы пошли за мной? – дрогнувшим голосом спросила я и шагнула все-таки меж железными створками. Потом подумала и солгала: – А Григория, цыгана, вы не встречали? Я видела его где-то здесь, в парке.
– Вам повезло… – помолчав, отозвался Ильицкий с каким-то злорадным весельем. – Теперь, если я убью вас здесь и закопаю, Дашка с Гришкой донесут, что я последний, кто видел вас, и меня, вероятно, посадят. Если я, конечно, не уговорю их молчать за небольшое вознаграждение… – Он обернулся и улыбнулся мне так, что я уже окончательно пожалела, что пошла. А Ильицкий, не успокоившись, продолжил: – И не цепляйтесь за свою сумку так явно… Что там у вас – нож?
Он, чуть прищурившись, пристальней взглянул мне в глаза и тут же удовлетворенно улыбнулся:
– Нож… наверняка кухонный. Надеюсь, что хотя бы не хлебный и с ограничителем на ручке, иначе сами же изрежете ладонь о лезвие, даже если умудритесь им кого-нибудь ранить. Скажите, и что, вы действительно сможете воспользоваться этим ножом, если я на вас нападу?
И снова обернулся, всерьез ожидая ответа. Я, крайне смущенная, отвечать не желала – я и думать об этом не желала! Спросила сама, стараясь перевести тему:
– Скажите лучше вы, зачем вы со мной увязались? Снова станете предлагать денег за молчание? Так вот, будьте спокойны, я не собираюсь рассказывать о вас с Эйвазовой на каждом углу. Да это и не важно теперь…
Ильицкий шагал впереди, молчал и не оборачивался больше. Тогда я решила признаться:
– Я сказала только Андрею. И то лишь потому, что это было необходимо.
Ильицкий все молчал, и это почему-то меня злило.
– Вы, Лидия Гавриловна, барышня сообразительная, – наконец ответил он вполголоса, – находчивая, но глупая. Наблюдательность у вас, опять же, развита, вот только выводы вы делаете совершенно дурацкие.
Я громко хмыкнула:
– Вы сейчас будете говорить, что у вас нет романа с Лизаветой Тихоновной?
– У меня нет романа с Лизаветой Тихоновной.
– Вы лжете, – отозвалась я безапелляционно, – я видела все своими глазами. Вы целовали ее, и это не было похоже на дружеский поцелуй.
– Да что вы понимаете в поцелуях? Это была шутка, ясно вам?
Он наконец обернулся – и я почувствовала, что теперь «веду» в этой беседе, а он вынужден оправдываться. И голос у Ильицкого сделался настойчивым, веским – будто ему не все равно, что я думаю. Я же молчала, давая ему возможность высказаться.
– Шутка дурацкая, согласен, но тогда мне показалось это забавным… В конце концов, ее муж – мой родной дядька! Он мне отца заменил, если уж говорить прямо! Только вы с вашей извращенной фантазией и могли усмотреть в шуточном поцелуе что-то большее! А Лиза, разумеется, поняла все верно…
– Не уверена, – тихо заметила я, но он не слушал.
– …Вы помните ту игру в фанты? Когда Лиза не стала забирать свои часы, потому что они были сломаны? В то утро, когда все случилось, я ездил в город, к часовщику, и починил их, а взамен ее фанта потребовал поцелуй. Довольны?! Лиза лишь выполнила мою прихоть!
Я отметила машинально, что история довольно складная: по крайней мере, это объясняло, зачем он ездил тогда в город. Но объясняло не все.
– Хорошо, вы ездили к часовщику, – допустила я, – но зачем перед этим вы полчаса мокли под дождем во дворе, почему не отправились сразу?
– Я ждал, пока Никифор, конюх, починит коляску… что-то там со спицей случилось, – не раздумывая, отозвался он.
– А почему на заднем дворе, а не у ворот?
– Потому что у ворот меня видел бы весь штат прислуги! – Ильицкий начал выходить из себя. – И каждый бы исподтишка допытывался, куда я еду да с какой целью. А на заднем дворе меня видели, я так понимаю, только вы… Вы можете, бога ради, не идти у меня за спиной с вашим ножом?!
Я покорно прибавила шаг, чтобы поравняться с Ильицким и заодно иметь возможность видеть его лицо. Я все еще не верила ему.
– Вы едете чинить часы, хотя Лизавета Тихоновна вас не просила, требуете за это поцелуй… – невзначай рассуждала я. – Вы что же – всерьез влюблены в нее?
– Это не важно. Важно, что никакого романа у нас с Лизой нет.
– Почему вы так стараетесь убедить меня, что романа нет? Разве вам не все равно, что я думаю?
– Можете думать что угодно – на что хватит вашей фантазии. Главное, лишнего не болтайте! Об этом я и хотел просить вас сегодня. Лизу в этом доме со свету сживут, если появится хоть намек на то, что она была неверна мужу. – Он помолчал, прежде чем сказать главное. – Сегодня утром вскрыли завещание… Эйвазов все свое состояние переписал на нее.
– То есть как? – опешила я.
Он пожал плечами:
– Видимо, Василий окончательно довел отца: тот давно грозился оставить сына ни с чем, если не одумается. Хоть никто и не верил, что Максим Петрович способен на это… Василию, разумеется, назначается содержание, Наташа получит вполне приличное приданое по достижении совершеннолетия, но все остальное – завод, усадьба, вклады в банках – достанется Лизе. Вы же понимаете, что родственнички ее в покое не оставят – особенно Василий с маман. Хотя и Наташка не отстает, должен вам заметить. Я не выдержал и уехал из Пскова один, а они остались доказывать, что завещание поддельное… Кстати, я все хочу спросить, вы что – загипнотизировали мою матушку, когда вынудили ее дать согласие на вскрытие? Как вам это удалось?
– Вероятно, ваша мать не так глупа, как вы о ней думаете, – отозвалась я, помолчав. Евгений Иванович смотрел в землю и выглядел уязвленным. Потом я спросила: – А вы не допускаете, что завещание и правда поддельное?
Ильицкий ответил не сразу:
– Буквально перед вашим приездом Максим Петрович вызывал нотариуса к себе и, по-видимому, вносил в завещание какие-то правки. Я помню, что это было после очередной шумной ссоры между Василием и дядей, – должно быть, в тот раз он и переписал все на Лизу. Если же говорить о подделке завещания… – Ильицкий скептически усмехнулся, – по моему мнению, это невозможно, поскольку подкупить пришлось бы не только нотариуса, но и свидетелей[27], которых Максим Петрович, заметьте, выбирал сам, и, разумеется, выбирал людей надежных.
– И кого же он выбрал? – тотчас спросила я.
– Увы, у меня нет вашей привычки следить за окружающими…
– Жаль, – не удержалась я. – А может быть, хотя бы помните, чьи подписи стояли на завещании, которое вы читали несколько часов назад?
Я скосила глаза на его лицо – Евгений Иванович улыбался, глядя себе под ноги, и, кажется, пытался что-то вспомнить: