Он сидел на широкой уютной софе в темном углу кабинета, наискось от меня, и, звеня ложечкой по стенкам фарфоровой чашки, помешивал чай. Напротив меня за столом сидел урядник с неаккуратными обвисшими усами и, старательно скрипя пером, вписывал мои показания в документ – именно этот «писарь» уже выяснил у меня полное имя, происхождение, имена живых родственников и прочие формальности. За его спиной, прислонившись к стеллажу с книгами, стоял Кошкин и глядел на меня хмуро и серьезно.
Севастьянов же был сама любезность, сама обходительность.
Я первым делом чуть развернула свое кресло, чтобы не только Севастьянов имел удовольствие разглядывать меня, но и я его. А потом, тоже располагающе, но неискренне улыбаясь, ответила на вопрос.
– Так случилось, что прошлой ночью я находилась в комнате горничной Дарьи и качала люльку с ее ребенком. Было половина двенадцатого, когда я – совершенно случайно, – выделила я голосом, – бросила взгляд за окно и увидела даму в белом плаще. Я думаю, это была Эйвазова.
– Та-ак, – вкрадчиво кивнул Севастьянов, ничем не выдав, что услышал эту информацию впервые. – А почему вы решили, что это Эйвазова?
– Потому что прежде я уже видела даму в таком же плаще, уходящую ночью в парк. И мне доводилось видеть ее лицо – это была именно она. Мои слова может подтвердить Наталья Максимовна.
Я уловила, как Севастьянов быстро переглянулся с Кошкиным – видимо, Натали действительно рассказала уже о наших ночных наблюдениях.
– И что она делала, эта дама?
– Она спустилась по ступеням веранды, постояла с минуту… а потом к ней подошел мужчина, которого она взяла под руку, и вместе с ним удалилась в парк.
– Та-ак… – Севастьянов не выдержал и порывисто, видимо от волнения, поднялся с софы. – Мужчину вы, должно быть, тоже узнали?
– Нет, мужчину я не узнала, – расстроила я его. – Было очень темно, и лица я не разглядела. Он был заметно выше Эйвазовой, одет в распашной темный плащ – фасон я, к сожалению, не рассмотрела – и шляпу-котелок… кажется, насчет модели шляпы я тоже не вполне уверена. А в руках он держал трость.
Пока я договаривала, Севастьянов уже подошел достаточно близко ко мне, заложил руки в карманы, забыв обо всех своих заученных манерах, и с прищуром неотрывно смотрел мне в глаза.
– Но мужчина тоже вышел из дома, так?
Я снова качнула головой:
– Этого я не видела. Он появился откуда-то сбоку и достаточно неожиданно… возможно, тоже спустился с веранды, а возможно, просто повернул из-за угла.
Снова и снова я прокручивала в памяти тот эпизод, но так и не могла понять, откуда именно он появился: все мое внимание занимала тогда фигура Эйвазовой.
– Так, говорите, это было в одиннадцать?
– В половине двенадцатого, – поправила я, хотя наверняка Севастьянов ошибся нарочно, проверяя меня.
– Ясненько… – Севастьянов вновь переглянулся с Кошкиным и, окончательно забывая о манерах, присел на край стола рядом со мной. – Лидия Гавриловна, а скажите-ка, какие у вас отношения сложились с Эйвазовыми и гостями дома? Были у вас с кем-то конфликты? Или, быть может, вам доводилось конфликты наблюдать?
– Эйвазовы, как и их родственники и гости, замечательные люди – я нашла в их лице множество друзей, и у меня со всеми ровные и теплые дружеские отношения.
Кажется, я чуть переусердствовала с патокой и два раза употребила слова с корнями «друг». Будь в этой комнате Ильицкий, он непременно бы ухмыльнулся и вставил какой-нибудь едкий комментарий.
– Да? – изумился в ответ Севастьянов. – А один… из свидетелей сказал, что у вас с господином Ильицким постоянно случались эти самые конфликты. Каждый день буквально.
Пристав смотрел на меня испытующе, но на губах играла все та же неискренняя улыбка. В ответ и я улыбнулась как можно безобиднее:
– Так те конфликты были из-за политических убеждений. А разве знаете вы русскую семью, в которой не ссорились бы за столом из-за политики? Евгений Иванович замечательный человек, у него отличное чувство юмора, которое, правда, не все понимают…
– Ну да, ну да, – покивал Севастьянов. – А с остальными членами семьи у Евгения Ивановича какие отношения? Много таких, кто его чувство юмора не понимает?
Да что ж он к нему прицепился, к Ильицкому?! Я уже начинала нервничать…
– Насколько мне известно, у него со всеми были ровные и теплые отношения, – осторожно сказала я.
– И дружеские еще, наверное? – уточнил Севастьянов.
– Да… – Надо мною, кажется, уже явно издевались.
– А вот у нас имеются другие сведения… – Севастьянов выдержал паузу, поднявшись на ноги и пройдясь к противоположной стене. Мне в это время огромных усилий стоило не озираться испуганно на Кошкина, не впиваться ногтями в ладони и вообще вести себя так, словно мне дела нет до Ильицкого и до их сведений. Севастьянов продолжил: – Вы разве запамятовали, как однажды вошли в столовую и застали весьма пикантную сцену между господином Ильицким и убиенной Елизаветой Тихоновной?
Он снова впился в мои глаза цепким взглядом, а я, по-прежнему не показывая волнения, думала о том, что если сейчас примусь выгораживать Ильицкого – мне все равно не поверят. Еще и друга в лице Кошкина потеряю. Но и «топить» его, разумеется, было нельзя: пристав и так невзлюбил Ильицкого.
– Вы о поцелуе?.. – Я наклонила лицо, всем видом показывая, как смущена. – Право, я уже тысячу раз пожалела, что имела неосторожность рассказать об этом Андрею Федоровичу. Он домыслил бог знает что, а я всего-то видела, как они стояли рядом возле камина… Прошу вас, не будем больше об этом, мне ужасно стыдно, что я невольно оговорила Елизавету Тихоновну.
– Нет уж, голубушка, придется нам на эту тему договаривать…
Сквозь напускную любезность Севастьянова чувствовались железные нотки, и я поняла, что мой маневр не удался: судебный пристав не собирался щадить чувства юной девицы. А возможно, и вовсе не поверил мне.
– Так что же – не было никакого поцелуя? – спросил он прямо.
Первым моим порывом было применить все свои актерские таланты, чтобы пылко крикнуть: «Богом клянусь, не было!» – размашисто перекреститься и смотреть на Севастьянова честным взглядом. Уверена, у меня бы получилось. Но в этот момент я некстати вспомнила последний разговор с Андреем и его вопрос, такой простой и безыскусный – могла бы я за Ильицкого поручиться?
Я смешалась, отвела взгляд и, не в силах больше разыгрывать хладнокровие, молвила едва слышно:
– Я не знаю…
Севастьянову этого хватило, он вновь бросил взгляд на Кошкина, и мне показалось, что он уже распоряжается об аресте. Потому заговорила пылко, понимая вместе с тем, что мои слова уже не будут услышаны:
– Даже если этот поцелуй был – это всего лишь поцелуй, это ничего не значит. Я знаю, что Евгений Иванович очень хорошо относился к Елизавете Тихоновне, он любил ее… – выпалила я отчаянно.
– Любил?! – задрал брови на лоб Севастьянов, и я поняла, что опять сказала лишнее.
Хотя, собственно, почему лишнее?
– Да, любил, – повторила я уже спокойнее, – мне так казалось. Он всегда очень нежно к ней относился, я уверена, он не мог бы причинить ей зла. Я ручаюсь за это.
Последнюю фразу, к моему удивлению, я произнесла совершенно искренне и даже не задумываясь. И сразу я почувствовала, как легко мне стало – он ведь действительно не мог этого сделать.
Севастьянов, однако, меня уже и не слышал – я говорила в пустоту.
– Да-да, хорошо, у вас есть еще какие-то сведения для нас?
– Нет…
– Тогда вы свободны, благодарю за помощь следствию.
– Что это было? – не прошло и пяти минут, как меня нашел в парке урядник Кошкин и, понизив голос до страшного шепота, задал вопрос. – То вы видели, как они целовались, то не видели! Вы шутить вздумали с Севастьяновым?!
– Мне совершенно не до шуток, Степан Егорович, – ответила я мрачно.
– Чего вы добиваетесь?
Я подумала, что это даже к лучшему, что он нашел меня, – оглянулась по сторонам, убеждаясь, что поблизости никого нет, и ненавязчиво взяла Кошкина под руку, решив прогуляться с ним, а заодно поговорить.
– Я добиваюсь прежде всего, чтобы следствие вычислило убийцу. – Волнение мое давно прошло, теперь я была спокойна и могла трезво рассуждать. – А Севастьянов, взявшись за Ильицкого, идет по ложному пути. Ведь он подозревает именно его?
– Подозревает, – подтвердил Кошкин, – но для этого и оснований полно: вы лучше меня знаете этого Ильицкого – это же ужас что за человек! А руки его вы видели? Расцарапаны в кровь!
Видела… Я почувствовала, как к щекам приливает кровь, и стыдливо наклонила голову. К счастью, Кошкин этого, кажется, не заметил.
– …И с Эйвазовой у него определенно какие-то отношения были, – запальчиво продолжал он. – И не просто какие-то, а любовные! Уж извините, что так прямо говорю. И про драку его с Миллером нам все известно, и про то, какой он вспыльчивый и несдержанный. А самое главное, никто не может с точностью сказать, где он был в ночь убийства. Он исчез в то же самое время, когда вы видели этого загадочного мужчину рядом с потерпевшей. Ведь вы его видели, Ильицкого! Разве не очевидно?!
– Не очевидно, – упрямо возразила я. – А… где был хотя бы Миллер в ту ночь – тоже ведь никто подтвердить не может! Наверняка он сказал вам, что спал, но…
Кошкин во время моего запальчивого монолога даже не смотрел на меня.
– Что? – не выдержала я. – У него есть алиби?
– Да, есть, – подтвердил неохотно Кошкин. Помялся и добавил: – Одна из дам сказала, что была с ним в ту ночь.
Наверное, в этот момент у меня было очень глупое выражение лица.
– Какая дама?
– Дама, словам которой можно верить. В общем, Севастьянов в его алиби не сомневается.
Я же лихорадочно соображала, о какой даме он говорит. Едва ли о ком-то из горничных или дворовых девушек – увы, дамами их Кошкин называть бы не стал, а Севастьянов не поверил бы их слову так безоговорочно. Разумеется, это и не Ильицкая. Кто тогда – Натали?..