Следующим Райхдихт выбрал мальчишку-партизана. Хорошо натасканный диверсант Асланидзе расправился с ним в считанные секунды. Он даже не взял тесака, а сразу кинулся наперерез жертве и настиг мальчишку у стены склада. Тот предпринял отчаянную попытку защититься, но силы были явно неравны. Заученным приемом Асланидзе выбил из рук парнишки тесак, а затем его лапищи мертвой хваткой сомкнулись на шее несчастного. Развернувшись к строю, он продолжал держать свою жертву на весу до тех пор, пока последняя конвульсия не затихла в маленьком, тщедушном теле. Райхдихт не смог скрыть восхищения, он подошел к диверсанту и похлопал его по необъятной спине.
Но и на этом конвейер смерти не остановился. Тонкий холеный палец гитлеровца ткнул в очередную жертву. Удар тесака настиг пленного у самого забора. Измученные, обессилевшие от голода и пыток красноармейцы были легкой добычей для диверсантов, вскоре еще трое были заколоты ими в коротких схватках.
В конце концов Рейхеру и Райхдихту наскучило наблюдать за расправой, они отошли в сторону, присели на скамью и закурили. Петренко топтался поблизости от них, а конвейером смерти остался командовать Асланидзе. Он в очередной раз выбрал палача и жертву, и тут произошло непредвиденное.
Жилистый красноармеец, вместо того чтобы, как все остальные, бежать за тесаком, сразу ринулся на своего врага. Нападение оказалось настолько стремительным, что растерявшийся диверсант Ромишвили не успел ничего предпринять. Сбитый с ног, он извивался, словно червяк, пытаясь выбраться из-под навалившегося на него тела. Напор бойца был столь яростным, что Ромишвили не успевал отвечать на удары. Красноармеец все сильней и сильней сжимал горло врагу.
Спустя минуту диверсанты пришли в себя, и двое из них бросились на выручку приятелю, но прозвучал резкий окрик:
— Хальт! Кайне бевегунг! Штеен бляйбен! (Внимание! Не двигаться! Оставаться стоять!)
Лязг затвора заставил всех замереть на месте. К месту схватки, потрясая в воздухе парабеллумом, бежал Райхдихт. Он остановился в паре метров от катавшихся по земле тел и стал наблюдать за борьбой. К нему присоединился Рейхер. Диверсанты затаив дыхание следили за исходом схватки. Ромишвили предпринимал отчаянные попытки вырваться, и в какой-то момент это ему удалось, но красноармеец изловчился, дотянулся до обломка кирпича и нанес диверсанту удар по голове. По земле расплылось бурое пятно, и сопротивление Ромишвили моментально ослабло. Петренко и Асланидзе порывались помочь ему, но каждый раз ствол пистолета Райхдихта угрожающе разворачивался в их сторону.
Красноармеец исступленно молотил кирпичом. Лицо, голова и шея диверсанта превратились в сплошную кровоточащую рану. Он уже не подавал признаков жизни, но его противник все никак не мог остановиться и продолжал наносить удары.
Выстрел из парабеллума отрезвил пленного, его рука обвисла бессильной плетью, пальцы разжались, и бесформенный, скользкий от крови камень с налипшими на него волосами вывалился на землю. Красноармеец отпрянул от распростертого под ним изуродованного безжизненного тела и с трудом поднялся. Его руки и ноги сотрясала неудержимая дрожь, грудь ходила ходуном, а по бледному, словно полотно, лицу ручьями струился пот. Он поднял голову и полным испепеляющей ненависти взглядом прошелся по своим врагам, уперев его в Райхдихта. Тот осклабился в презрительной гримасе и с усмешкой произнес:
— Русский, конечно, силен, но… глуп. — И злорадный смех эхом пронесся по притихшему заводскому двору. — Он не убежал — значит, я не виноват… — Парабеллум затрясся в руке фашиста в такт выстрелам.
Изрешеченное тело на долю секунды нелепо зависло в воздухе, а потом, как сломанная кукла, сложившись, завалилось на землю и замерло в неестественной позе рядом с поверженным врагом. Короткая агония прокатилась по телу героя, и он неподвижно замер, окрашивая все вокруг себя кровью.
Патроны в магазине уже давно закончились, а палец Райхдихта все еще продолжал давить на спусковой крючок. Очнувшись, он перезарядил парабеллум и приказал продолжить испытания. Всех оставшихся в живых пленных ожидал трагический конец. Лишь одному из них удалось вырваться за территорию завода, но, когда до спасительных зарослей вербы оставалось каких-то несколько метров, выстрел снайпера, засевшего на смотровой площадке, остановил отчаянного смельчака.
Спустя час после приезда Райхдихта на земле остались лежать двенадцать изуродованных тел. На этом очередная проверка агентов закончилась, и после короткого перерыва Петренко развел их по «точкам». Территорию завода снова стали сотрясать взрывы и канонада, а в перерывах слышались тяжелое надсадное дыхание и крики.
К обеду небо окончательно затянуло свинцовыми тучами, начал накрапывать мелкий дождь. Райхдихт, не задерживаясь более на полигоне, вместе с конвоем отправился на базу в Крымскую. После его отъезда Рейхер поручил Асланидзе зарыть трупы в карьере, а сам с Петренко возвратился на хутор. Там он долго и тщательно мылся в наспех построенной в углу конюшни бане, после чего приказал тетке Марии накрыть себе стол отдельно в комнате и больше из нее уже не выходил.
Петренко дождался возвращения диверсантов и вместе с ними сел за ужин. Проходил он в гробовой тишине — недавняя проверка вывернула всех наизнанку. Даже недалекому Белодеду стало очевидно, что немцы смотрят на них как на скотину, которую, когда подойдет время, можно безжалостно бросить под нож. Оживило обстановку только появление на столе трехлитровой бутыли самогона. Пили диверсанты, не зная меры, зло и без тостов. За первой бутылью последовала вторая, и ужин перетек в грандиозную пьянку.
Новый день на хуторе начался, как всегда, с зарядки, но на этот раз в группе не хватало троих. Один — Ромишвили — остался лежать под завалами в карьере кирпичного завода, а двое других — Манько и Гуцаев — со связанными руками и ногами под неусыпным присмотром охраны тряслись в подводе, выехавшей со двора и теперь катившей к хозяйству ефрейтора Шойриха. На дне подводы пластом лежал Манько и силился что-то сказать, но ничего, кроме нечленораздельного мычания, его заплетающийся язык произвести не мог. Гуцаев с опухшим лицом и красными, как у кролика, глазами, нахохлившись, будто сыч, сидел рядом с ездовым и с тоской смотрел на дорогу. Досрочное возвращение в Крымскую ничего хорошего не сулило. Вчерашняя пьянка, похоже специально организованная Петренко, добром не кончилась. Крепкий самогон развязал язык, и он не заметил, как его понесло. Досталось всем — в первую очередь пучеглазому Гитлеру, затем живодерам Райхдихту и Рейхеру. Поэтому утро для него началось не с огуречного рассола, а с зуботычины: рассвирепевший лейтенант не захотел слушать никаких объяснений и присоединил его к Манько…
Отрывистые команды, доносившиеся со двора, еще долго сопровождали двух штрафников. Это сердито покрикивал на диверсантов, вяло делавших зарядку, Петренко, но как только на них падал холодный взгляд Рейхера, они моментально оживали, силясь изобразить из себя гераклов. Сам лейтенант, раздевшись до пояса, с явным удовольствием поигрывал колесами от телеги, заменявшими ему гири. Грудь, спина и живот от напряжения бугрились клубками тренированных мышц. Большое мускулистое тело излучало энергию и силу. Многократный чемпион довоенного Берлина по борьбе джиу-джитсу, участник показательной программы Олимпийских игр 1936 года, один из немногих, кто смог одолеть основателя джиу-джитсу и дзюдо в рейхе легендарного Эриха Рана, Рейхер и сегодня находился в блестящей форме.
Закончилась зарядка тем, чем всегда. Диверсанты по одному прошли через «болевую мельницу» лейтенанта. На этот раз им досталось больше, чем обычно. Рейхер не скупился на жестокие броски с изощренными болевыми и оглушающими ударами руками и ногами, которые настигали противников из самых невероятных положений. Диверсанты в отчаянии старались увернуться от молниеносных движений этой немецкой мышечной машины, чтобы нанести хоть какой-то удар по натренированному телу. Только это могло спасти от полного поражения. Рейхер всегда поощрял тех, кто хотя бы вскользь доставал его. Ни одному из группы еще ни разу не удалось ощутимо «приложить» лейтенанта, но, будучи настоящим мастером борьбы, впитавшим самурайские традиции своих наставников, он всегда снисходительно поощрял любые, пусть даже и самые безнадежные попытки. Сегодня же подопечные Рейхера летали по двору, будто мешки с опилками. Двор оглашали крики и сдавленные стоны, жертвы долго корячились, держась за места, куда был нанесен мощный удар, а самые неудачливые, не выдержав болевого шока, стекали к ногам «германского Зигфрида». Достойное сопротивление оказывал лишь один гигант Асланидзе. Упорная позиционная борьба продолжалась несколько минут. Диверсант, пользуясь своей фантастической силой, попытался провести несколько приемов, но они провалились в пустоту — Рейхер, умело маневрируя, пропустил атаки противника мимо себя, прибегая к хитроумным подсечкам и заставляя противника чертить носом землю. Он не добивал Асланидзе, все более и более распаляя в нем азарт и злость. Напряжение нарастало. В какой-то момент во время очередной атаки Асланидзе лейтенант нанес ему молниеносный удар сапогом по голени, затем чуть проскользнул вбок и вперед и ткнул здоровяка большим пальцем руки в горло, а когда противник рефлекторно вскинул руки чуть вверх, почти моментально поймал его на болевой захват. Диверсант вскрикнул и, не в силах совладать с нестепимой болью, повалился вниз к ногам Рейхера. Тот не стал дожимать, а, лишь обозначив короткий удар по шее, отпустил его.
Возвращение группы гитлеровских диверсантов после выполнения задания в тылу Красной Армии. Часть диверсантов одета в советскую форму
Когда Асланидзе поднялся, он снисходительно похлопал его по плечу, посмотрел на диверсантов и с усмешкой сказал:
— Тем, кто еще не протрезвел, ведро воды из колодца! После этого всем завтракать!
— Яволь, герр лейтенант, — без энтузиазма отозвался Асланидзе, потирая ноющую руку, и, чуть прихрамывая, направился к колодцу. Вслед за ним уныло потянулись и остальные.