Барышников загадочно улыбнулся и уклончиво ответил:
— Помилуй меня, Андрей Иванович, я тебе не Вольф Мессинг, чтобы через стенку видеть, едем в отдел — там и поговорим.
— Что, так сразу и нельзя?! — не отставал тот.
— А сто грамм нальешь?
— О чем речь! За победу хоть резервную канистру раскупорю! Для хорошего человека ничего не жалко! — Иванов рассмеялся и, обернувшись к Коломийцу, распорядился: — Павел, оставайся на месте и еще раз проверь все как следует! Мы с Владимиром Яковлевичем заедем в отдел, посмотрим, как там наши обустраиваются, и сразу на аэродром.
— Есть, товарищ майор! — козырнул Коломиец и возвратился к солдатам.
Иванов и Барышников сели в машину и поехали в отдел военной контрразведки. За те несколько часов, пока они отсутствовали, бойцы и офицеры успели навести мало-мальский порядок в помещениях. Из еще не застекленных окон первого этажа доносился здоровый молодой смех. Планировалось, что там будут временные казармы. На втором этаже сотрудники секретариата и шифровальщики под руководством коменданта перегораживали решетками коридор, а следователи и оперативные работники устанавливали в кабинетах сейфы с секретными документами. Во дворе под охраной автоматчиков жались в кучку захваченные пленные гитлеровцы и с десяток местных полицейских. Отдельно от них понуро стояли дезертиры, членовредители и паникеры — таких тоже на фронте хватало. «Большое сито» военной контрразведки безжалостно отсеивало правых от виноватых, чтобы потом на суровых весах войны отмерить каждому свою долю.
Дежурный по отделу, издалека увидев машину, выскочил во двор и доложил об обстановке. Иванов, не дослушав рапорт до конца, на ходу дал указания и вместе с Барышниковым пошел по кабинетам. В одних уже полным ходом шли допросы задержанных, в других только-только успели разложить по сейфам пухлые тома, а в третьих связисты устанавливали и проверяли связь. Привычные к походной жизни контрразведчики успели наладить не только работу, но и армейский быт. На табуретках и тумбочках степенно попыхивали самовары или посвистывали закопченные чайники. В укромных местах лежал наготове дежурный фронтовой набор — фляжка со спиртом, кусок сала и буханка хлеба.
Пройдясь по коридорам, Иванов пригласил Барышникова в свой кабинет. Комендант отдела вместе с поваром успели на скорую руку приготовить обед. На сковороде шкворчала пересыпанная луком и чесноком яичница на сале. В тарелках дымилась только что снятая с огня мамалыга с запеченным в нее сулугуни. Посредине стола сиял надраенными боками пузатый самовар. В воздухе аппетитно пахло свежеиспеченным хлебом.
Широким жестом пригласив Барышникова к столу, Иванов кивнул коменданту. Тот, как фокусник, вытащил из кармана бутылку водки, наполнил до краев рюмки и только после этого вместе с поваром покинул кабинет. Барышников первым предложил тост за освобождение Краснодара. Они выпили и навалились на еду. Когда первое чувство голода поутихло, Иванов не удержался от вопроса, не дававшего ему покоя с того самого момента, как только они покинули бывший штаб «Абвергруппы 102».
— Владимир Яковлевич, ты мне все-таки скажи, а что означает буква «Г» в том ребусе на стене?
Барышников отложил вилку в сторону, но отвечать не спешил. Загадочно улыбнувшись, он спросил:
— Что, зацепило?
— А ты как думал! Теперь спать не смогу — буду ломать голову над твоей головоломкой.
— Согласись, умный ход, — продолжал интриговать Барышников.
— Толково придумано. Я так понял, это оперативный сигнал?
— Совершенно верно!
— Действует наш разведчик?
— Да! По крайней мере, двадцать седьмого января он был жив.
— Ну, слава тебе господи! — в шутку с облегчением вздохнул Иванов. — А то мы с замом головы ломали, чего это ты со своими «волкодавами» на наш отдел налетел. Теперь все понятно, кого искали.
— Не только это, пришлось отработать ряд проблемных вопросов и в других Особых отделах. В Москве готовится крупное совещание, а к нему нужна очень серьезная фактура.
— А с этим разведчиком, если на связь выйдем, кто, Центр или мы, будет работать? — спросил Иванов.
— Не мне решать — это компетенция самого Абакумова или его зама Селивановского. Сейчас главное восстановить с ним связь.
— Пожалуй, многовато времени прошло. Не хотелось бы говорить такое, но…
— Давай без «но»! Я надеюсь, что жив. С ним подобное уже случалось. Произошло это в Ростове, когда Гойера со всем шпионским выводком перебросили сюда, в Краснодар. Крупно он тогда рискнул. — Барышников, не удержавшись от восхищения, хлопнул рукой по столу. — Ты представляешь! Не побоялся оставить одной замечательной дивчине конверт с подробнейшим рапортом на три диверсионные группы.
— Думаешь, что и теперь все обойдется?
— Очень надеюсь! Он из таких переделок выбирался, что уму непостижимо.
— Наш? Кадровый?
— В том-то и дело, что нет. Зелёнка хозвзводовская в сапогах, но зато смелость, находчивость и импровизация поразительные. Как говорится, разведчик от бога.
— Бывают самородки.
— Не то слово! Если о нем книгу написать — зачитаешься!
— Да, война! — Иванов задумался, а затем произнес: — Бывает, она такие истории подкидывает, что ни один писатель не придумает.
— Это точно! Как тот аптекарь, каждому из нас свою меру отмерит, — согласился Барышников и, поддавшись настроению, продолжил: — Возьмем, к примеру, его. Вроде обыкновенный старлей, до войны служил интендантом. В общем, ничего особенного, разве что на язык бойкий, поэтому не раз с начальством цапался. Сам понимаешь, при таком раскладе в лучшем случае до самой пенсии ходил бы в вечных капитанах, а скорее всего, записали бы в антисоветчики и впаяли пятьдесят восьмую. К тому все и шло. Весной сорок первого ретивый полковой оперок уже дело на него шил, но война все похерила. Второй раз, уже в начале сорок второго, он чуть под «вышку» не попал. Вышел из окружения, а на пункте фильтрации к нему кто-то из наших прицепился. Хорошо, что начальник Особого отдела Рязанцев толковый и смелый оказался мужик: талантливого разведчика в нем разглядел и рискнул — обратно с заданием к фрицам отправил.
— Знал я Пашу Рязанцева, вместе на курсах в Новосибирске учились. Ничего не скажешь, правильный был мужик. В то время с такими, как твой старлей, особо не цацкались: через одного в расход пускали. — Иванов тяжело вздохнул и с горечью заметил: — Вот ведь черт! Сколько народу понапрасну покрошили. Вышел из окружения без оружия — трус и предатель, а значит, к стенке! Нет документов — фашистский шпион!
— Да, много чего и тогда, и в тридцать седьмом натворили, — мрачно кивнул Барышников. — Эта проклятая война только сейчас заставила на многое по-другому взглянуть.
— Выходит, Владимир Яковлевич, мы с тобой не там врагов искали?
— И там и не там. По-всякому было. Задним умом мы все сильны.
— Ну ладно, я в тридцать седьмом простым опером на Урале служил, а там, в тайге, мало что разглядеть можно. Но ты-то сидел на Лубянке! Объясни мне: как такое могло случиться, что почти всех командиров во враги записали? Двадцать тысяч под нож подвели и в лагеря загнали! Лучшего подарка Гитлеру и не придумаешь — в июне сорок первого ваньки-взводные командовали дивизиями! Я как вспомню…
— Стоп, Андрей Иванович, не перегибай! — с раздражением воскликнул Барышников. — Мы, что ли, с тобой одни виноваты? Не хуже меня знаешь, какая тогда обстановка была. Сколько среди краскомов фанфаронов появилось. Правую руку от левой отличить не может, а амбиции-то, амбиции! А как себя жены их вели… Да, были серьезные перегибы, но валить все в одну кучу тоже нельзя. Врагов всегда хватало, особенно скрытых. Чего далеко за примером ходить — в том же сорок первом, вспомни, сколько на сторону фашистов сразу перебежало?! А ведь какими смелыми вояками были до войны! Как грозились шапками врага закидать, да на чужой территории! Таких сволочей не одна дивизия наберется. И воюют они теперь против нас не хуже отборных эсэсовцев. Знают, что пощады не будет ни сейчас, ни после победы. Разыщем и всем до одного яйца наживую оторвем, а уж потом вешать будем, как они наших на площадях вешают.
— Да, это так. И откуда они только выползли, сволочье поганое, вроде каждый взвод, каждого бойца чуть ли не под микроскопом просматривали? — с ожесточением произнес Иванов. — А всё эти чертовы линии! Сколько под них народу как шпалы уложили, чтоб в светлое будущее въехать. Вот и приехали! Получается, вроде как новую страну строили, а про людей в ней забыли.
— Довольно, Андрей Иванович! Пора остановиться, а то так мы с тобой и до тюрьмы договоримся! — прервал опасный разговор Барышников. — Ты лучше скажи, сколько твоих агентов работает в тылу у фрицев и у кого из них есть перспектива проникнуть в Абвер и «Цеппелин»?
Иванов тяжело вздохнул, поняв, что хватил через край. Старая, проверенная временем и испытаниями дружба располагала к откровенности, но то, что они сейчас обсуждали, нельзя было произносить даже шепотом. В отделе контрразведки порой и стены имели уши. Он тяжело поднялся из-за стола, проверил, закрыта ли дверь в приемную, и прошел к несгораемому сейфу из крупповской стали. В нем хранились главные секреты Особого отдела.
Набрав код, Иванов повернул ключ, налег на ручку, и массивная дверца плавно отошла в сторону. За ней оказались две ячейки. В верхней, легко поддавшейся специальному ключу, лежали четыре тонкие кожаные папки. На обложках был оттеснен гриф: «Особой важности», а внизу шла предупреждающая надпись: «Уничтожить при угрозе захвата противником».
Взяв темно-коричневую папку, Иванов передал ее Барышникову. Тот раскрыл ее и достал документ — два листа, исписанные от руки. Это были перечень разведывательных групп с указанием мест дислокации в тылу противника и поименный список зафронтовой агентуры. Ее оказалось совсем немного: по признанию Иванова, только двое имели перспективу проникнуть в гитлеровскую разведку. Барышников не стал вникать в причины сложившегося положения — они были понятны и так. Потери оперативного состава, еще большие потери среди агентуры, а главное — недостаточно кропотливая работа по подбору и подготовке разведчиков пока не позволяли рассчитывать на серьезный результат. Однако разговор на эту тему между ними так и не состоялся. В кабинет вошел дежурный и доложил о готовности самолета к вылету в Москву.