На Лубянке сигнал оценили правильно, и в Ростов нагрянула новая комиссия. В ходе повторной проверки и следствия подтвердились предположения «смелого, не побоявшегося угроз врагов» коммуниста Абакумова: в управлении действительно «свила гнездо» целая «банда заговорщиков» во главе с начальником. Они готовили ни много ни мало как «подлый террористический акт» против самого товарища Сталина. Партийная принципиальность, чекистская бдительность и профессиональная зрелость тридцатилетнего работника были по достоинству оценены. С этого времени начался стремительный взлет в его карьере.
Пятого декабря тридцать восьмого года лейтенант Абакумов был назначен временно исполняющим должность начальника Управления НКВД по Ростовской области. А спустя двадцать три дня на его петлицы уже скатились капитанские кубари. До того засыхавший на тупиковой должности, он взлетел вверх с умопомрачительной скоростью.
На новом месте молодой, даже по меркам того сурового времени, тридцатилетний руководитель с удвоенной энергией взялся за порученное дело. Его рабочий день не имел ни начала, ни конца. Обновленный более чем наполовину аппарат сотрудников управления, подчиняясь его железной воле, меньше чем за полгода «выкорчевал» в области все контрреволюционные и вредительские организации. Площадь и прилегающие к управлению улицы вымирали не только ночью, но и днем. Случайные прохожие, попадавшие сюда, спешили поскорее унести ноги от ворот, которые часто распахивались, чтобы пропустить во внутренний двор зловещие «воронки» и «хлебовозки». В них, словно сельди в бочке, сидели и стояли «троцкисты», «бухаринцы» и прочие «турецкие шпионы». В подвалах внутренней тюрьмы бесследно сгинули свыше семисот «врагов народа». На свалку были вывезены сотни килограммов пенькового каната, истрепленного пулями. Впрочем, не только Ростов, но и вся страна в очередной раз захлебнулись в кровавой волне массовых репрессий, поднятой в Кремле.
Усердие Абакумова не осталось незамеченным. Испытательный срок в новой должности закончился, и двадцать седьмого апреля тридцать девятого года он был утвержден в ней. Спустя шесть месяцев после назначения управление вышло в число передовых в наркомате, а через год, в апреле сорокового, на груди Виктора засияла первая награда — орден Красного Знамени. Порой казалось, что ему неведомы ни усталость, ни слабость. Он пахал как вол и, проявив не по годам тонкое умение разбираться в людях, равно как и блестящие организаторские способности, заставил управление работать как часы. Фамилия Абакумов все чаще звучала в докладах всесильному наркому Лаврентию Берия. Дважды, в конце сорокового и начале сорок первого, его заслушивал сам товарищ Сталин. Это был знак, и вскоре последовало серьезное повышение — заместитель наркома НКВД. Но и на этой должности он долго не задержался. Вождю понравился немногословный и исполнительный великан-чекист. В отсутствие Берия во время докладов молодой его заместитель не терялся, толково отвечая на каверзные вопросы умудренного многолетним оперативным и политическим опытом вождя. Внешне спокойный и несуетливый в разговоре, Абакумов, когда вопрос касался дела, преображался и пер как танк. И новое назначение не заставило себя долго ждать. В воздухе уже носилось тревожное дыхание близкой войны с Германией, и вождю потребовался верный, бдительный и профессиональный глаз, присматривающий за Красной Армией.
Но война грянула раньше, чем Сталин пригляделся к Абакумову. Недавно назначенный на должность начальника Управления Особых отделов НКВД Анатолий Михеев был смелым и мужественным офицером, но непрофессионалом в контрразведке. Два года назад он, двадцативосьмилетний выпускник Военно-инженерной академии имени Куйбышева, мечтал о карьере армейского командира и вдруг совершенно неожиданно для себя очутился в Особом отделе Киевского военного округа. Не успев как следует осмотреться на новом месте, он совершил головокружительный прыжок и занял кресло начальника Третьего управления НКО СССР — военной контрразведки всей Красной Армии. Управления, которого фактически не существовало — большинство его сотрудников находились в лагерях или уже были расстреляны. На смену им пришли более-менее грамотные младшие армейские командиры и техники-инженеры, поэтому летом сорок первого контрразведка расплачивалась страшной ценой за маниакальные перегибы вождя. В тот трудный час Михеев, как человек честный и мужественный, понял, что возложенная ноша ему не по плечу. Написав рапорт, он ринулся в самое пекло на помощь подчиненным Особого отдела по Юго-Западному фронту. Там, у села Исаковцы, в составе подразделения он попал в окружение и геройски погиб.
А Виктор Абакумов девятнадцатого июля сорок первого года занял его кабинет на Лубянке. Начинать ему пришлось тоже на пустом месте. Фронтовые Особые отделы в первый месяц войны потеряли свыше сорока процентов оперативного и руководящего состава. Связь с большинством из них в круговерти отступления оказалась потерянной. В центральном аппарате положение дел было ненамного лучше. Многие сотрудники, выехавшие на фронт, обратно так и не вернулись. В пустых, неуютных кабинетах гуляли сквозняки, а в углах пауки плели свои хитроумные узоры.
Не теряя ни минуты, с присущей ему энергией и настойчивостью Абакумов принялся за восстановление боеспособности военной контрразведки. В течение августа и сентября в ряды военных контрразведчиков влилось пополнение из числа молодых и хорошо зарекомендовавших себя в боях командиров. Новому для себя делу им пришлось учиться на ходу. После краткосрочных, чаще всего недельных, курсов подготовки при Особых отделах армий они приступали к оперативной работе в частях. Самыми строгими учителями и экзаменаторами для них были война и те, кто уцелел после репрессий. И уже к концу сорок первого года гитлеровские агенты в расположении советских войск перестали чувствовать себя вольготно. Матерые шпионы все чаще попадались в сети военных контрразведчиков, а волна массовых дезертирств и предательств среди красноармейцев и командиров резко пошла на убыль.
Сталин был доволен этим назначением. Даже измена бывшего любимца и героя битвы под Москвой, командующего Второй ударной армией генерал-лейтенанта Андрея Власова, в июле сорок второго, которую «зевнули» особисты, не изменила его отношения к Абакумову. Вождь ценил в нем не столько преданность и смелость — таких было не мало, — сколько профессионализм и умение быстро и четко наладить дело. Особисты не только как следует «давали по зубам» хваленым шпионам Канариса, но, что не менее важно, исправно докладывали, чем дышит армия. «Свои люди», казалось, сидели под столами и койками командиров полков и дивизий, командующих армиями и фронтами, и не то что каждое неверное слово, но даже намек на него немедленно и точно докладывались вождю.
Однако быстрое возвышение Абакумова, а вместе с тем и усиление военной контрразведки вызывали ревность у всесильного Лаврентия Берия и наркома госбезопасности Всеволода Меркулова. Поэтому предстоящая реорганизация управления Особых отделов сопровождалась ожесточенной подковерной борьбой трех ведомств, руководители которых стремились перетянуть одеяло на себя.
Итак, в феврале сорок третьего года судьба будущей спецслужбы и ее начальника решалась в высоких кремлевских кабинетах, поэтому Виктор Абакумов на этом первом в родных стенах совещании был крайне осторожен в своих предположениях и оценках. Подчиненные затаив дыхание ловили каждое его слово, и появление Барышникова осталось незамеченным. Он тихо опустился на свободный стул, достал спецблокнот и приготовился записывать, но выступление уже подходило к концу. Абакумов завершил его лаконичным и жестким указанием:
— Предупреждаю всех, разговоры о предстоящей реорганизации должны умереть в этом кабинете! Нечего слухами и предположениями будоражить оперативный состав! Взаимодействие с подчиненными органами не должно прекращаться ни на минуту! Мы обязаны твердо держать руку на пульсе армии и горле врага! Все свободны. Николай Николаевич, Владимир Яковлевич, задержитесь!
Барышников подождал, когда выйдут остальные офицеры, и остался стоять у дверей. Абакумов внимательным взглядом прошелся по нему и шутливо заметил:
— Чего стоишь, Владимир Яковлевич? Как говорится, в ногах правды нет, давай присаживайся.
Шагнув к столу, тот занял место напротив Селивановского. Абакумов не спешил с вопросами, достав из пачки папиросу, он постучал ею по краю пепельницы, закурил, прищурился и, сделав глубокую затяжку, сквозь кольца дыма пристально, словно прицеливаясь, смотрел на собеседников. И Барышников, и Селивановский прекрасно знали это выражение и игру оттенков внешне спокойных глаз и с напряжением ожидали предстоящего разговора.
Абакумов начал издалека:
— Как обстановка в отделах Закавказского фронта, Владимир Яковлевич?
— Товарищ комиссар второго ранга…
— Перестань щелкать каблуками! — перебил Абакумов. — Давай прямо к делу!
— По большому счету работают ровно, без срывов, но и без особых взлетов. На главных направлениях есть перспективные оперативные наработки, но они требуют существенного развития, особенно в агентурном плане, — коротко сообщил Барышников.
— Как раз то, о чем мы с тобой говорили утром, Николай Николаевич. — Абакумов повернулся к Селивановскому и продолжил свою мысль: — Сейчас нам нужен не вал, а первоклассная агентура. Это самое главное! С ее помощью мы не только осиные гнезда Абвера разворошим — глядишь, самого Канариса за его длинный нос или яйца схватим. — Снова обратившись к Барышникову, он спросил: — Такая агентура в отделах есть?
— Хорошие наметки имеются, но их надо серьезно развивать.
— Мда… — неопределенно произнес Абакумов и, выпустив кольцо дыма, поинтересовался: — Что удалось прояснить по Гальченко?
— Так, кое-что, — осторожно начал разговор Барышников. — По крайней мере, двадцать седьмого января он еще находился в Краснодаре и был жив. — И далее подробно рассказал о надписи, обнаруженной в штабе «Абвергруппы 102».