Нечленораздельное мычание похмельной троицы взорвало Штайна. Это был удар похлеще провала группы Рейхера — затаившийся на время агент НКВД снова начал действовать. Штайн вскочил и в ярости заметался по кабинету. Райхдихт предпринял робкую попытку оправдаться, но она еще больше подлила масла в огонь. Рассвирепевший обер-лейтенант припомнил ему все: и уход к партизанам восьми курсантов, и провал групп под Туапсе, и позор в Краснодаре, и, наконец, действовавшего под самым носом шпиона Шевченко. Кончился разнос тем, что Венцика отправили под домашний арест, Петренко и Коляду заперли в камере, а личный состав вместе с Райхдихтом принялся переворачивать вверх дном комнаты общежития, учебные классы и даже туалеты с умывальниками.
Проверка продолжалась до глубокого вечера, но, несмотря на все усилия, ни к чему не привела: ни тайника, ни документов, ни тем более вражеского агента обнаружить не удалось. Умалчивать о происшествии Штайн не решился, так как подозревал, что Райхдихт наверняка уже успел обо всем доложить.
Непослушной рукой обер-лейтенант поднял трубку телефона и попросил подполковника Гемприха. С трудом подбирая слова, чтобы смягчить предстоящий удар, он начал издалека, но опытный служака уже по одной интонации догадался, что произошло ЧП, и потребовал говорить по делу. Не дослушав до конца, он разразился угрозами и грубыми оскорблениями. Штайн молча глотал их и как студень расплывался по креслу. Это был конец не только карьере, но и всей его службе в разведке. Ему вдруг стало все безразлично: и рык Гемприха, доносившийся из трубки, и крики курсантов на полигоне, и сама работа, которая теперь теряла всякий смысл, и его собственные амбициозные планы, и профессиональные принципы, которым он следовал сам и соблюдения которых требовал от своих подчиненных. Все провалилось в какую-то бездонную пропасть глухого, отчужденного безразличия.
После пропажи секретных документов жизнь в группе опять оказалась парализованной. Со дня на день в Вороновицы должна была приехать комиссия Штольце. Офицеры ходили как в воду опущенные, инструкторы и курсанты втихую попивали самогон и играли в карты. Вокруг Штайна образовался вакуум, он сутками не выходил из кабинета и вдарился в запой. Денщик Веньк только тем и занимался, что таскал ему бутылки с водкой. Поэтому встречать на городском вокзале приехавшую из Берлина комиссию отправился Краузе. Хитрый Райхдихт, чтобы не попасть под горячую руку начальства, нашел себе неотложное дело в местном отделении гестапо. Инструкторы и курсанты в классах старательно имитировали бурную деятельность.
Штольце налетел на них подобно урагану. Отказавшись от роскошного завтрака, накрытого Шойрихом в столовой, он решительно и беспощадно взялся за проверку. Первым же делом отстранил от должности Штайна и до окончания расследования с ним больше не встречался. Перед прибывшими розыскниками контрразведки и офицерами гестапо стояла серьезная задача — найти пропавшие документы и вычислить неуловимого агента НКВД. Круговорот обысков, допросов и очных ставок втянул в себя не только инструкторов, но и старших офицеров, вне подозрения не остался ни один человек, и к исходу вторых суток появились наконец первые результаты. В классе подготовки радистов был обнаружен тайник, а в нем — часть пропавших документов. Вскоре за этой находкой последовали и первые аресты. Громом среди ясного неба явилось разоблачение, казалось бы, проверенного вдоль и поперек Старовойта, занимавшегося изготовлением документов прикрытия для агентов. Сначала он упорствовал на допросах и отрицал явные улики — фотографии диверсантов, обнаруженные в двойном дне его тумбочки, — но в умелых руках мясников Мюллера он все-таки сломался и «поплыл». След от него привел к трем «абсолютно проверенным» курсантам. К ужасу Райхдихта и Штайна, в группе обнаружилась целая сеть вражеской резидентуры. По распоряжению Штольце всех четверых арестованных под усиленным конвоем отправили в Берлин. Вслед за ними на следующий день школу покинули Штайн и Райхдихт. Им предстояло давать показания специальной комиссии, назначенной Канарисом. Расследование подошло к концу, Краузе получил взыскание, а Петренко с Колядой, отделавшись испугом, вышли из-под ареста.
Жизнь в группе постепенно возвращалась в нормальное русло. Из Полтавы в Вороновицы изредка наезжали гестаповцы, продолжая что-то уточнять и перепроверять, но уже с гораздо меньшим пылом, а больше для проформы и чтобы подчистить некоторые факты в отправляемых наверх документах.
Штольце тоже задержался в группе. Перед ним стояла еще одна не менее важная задача, чем разоблачение агента НКВД, но о ней в Абвере знали только особо доверенные лица. Накануне операции «Цитадель», с которой Гитлер связывал большие надежды на возвращение стратегической инициативы на Восточном фронте, перед военной разведкой была поставлена задача добыть серьезную информацию о планах советского командования. Поэтому уже несколько дней специальные представители Канариса работали в абвергруппах и абверкомандах, подыскивая исполнителей для ее выполнения.
Штольце с присущей ему энергией неустанно работал в этом направлении. Он просмотрел от корки до корки дела на всех курсантов и инструкторов и с большинством из них провел обстоятельные беседы. К концу недели длинный список кандидатов сократился до семнадцати человек, из предложенных шести командиров разведывательных групп отбор прошли только четверо, а недостающих двоих пришлось назначить из числа инструкторов.
В ночь на семнадцатое мая две группы отобранных под командованием Коляды и Петренко заняли места в самолете, и экипаж взял курс на восток. Через полтора часа самолет пересек мерцающую рваным пунктиром линию фронта и темной стрекочущей тенью заскользил над лесом. В кромешной тьме летчики только по одним им известным приметам отыскали квадрат высадки. Первой десантировалась группа Коляды. Вслед за ней, спустя двадцать минут, борт самолета покинула и группа Петренко.
В ночном небе распустились четыре бледных тюльпана. Над головой Петренко выстрелили стропы, и лямки железным обручем мгновенно сдавили грудь. Тело привычно подскочило в плотной обвязке, приятное чувство полета заставило на мгновение забыть об опасности. Высадка разведгруппы пока проходила удачно — разброс оказался небольшим. Чуть ниже слева, в паре десятков метров, угадывались силуэты Погребинского, назначенного заместителем командира группы, и радиста Чумаченко, не исчезал из поля зрения и третий парашют с грузом. Справа тонкой серебристой лентой поблескивала излучина реки, обозначенная на карте. Острые, похожие на пики верхушки елей быстро приближались. Петренко прикрыл левой рукой лицо, чтобы не пораниться ветками, и напрягся. Легкий порыв ветра благополучно пронес его над самой макушкой и мягко опустил на поляне. Привычно спружинив, Петренко присел, разворачиваясь на спину, а затем заученным движением без помощи рук встал на ноги. Загасив купол и отстегнув стропы, он замер. Лес сумрачно молчал, и только где-то вглубине время от времени раздавался приглушенный крик филина. Свернув парашют, Петренко вытащил из кобуры пистолет и побежал туда, где приземлились Погребинский с Чумаченко. По его расчетам до них оставалось уже меньше сотни метров, как вдруг под ногами вздыбилась огромная валежина, и в следующее мгновение сокрушительный удар обрушился ему на голову. Действительность мгновенно исчезла из его сознания…
Пришел он в себя на холодном полу деревенской избы. Над ним нависал казавшийся настоящим великаном часовой с автоматом. Голова тупо отдавала болью от удара.
Петренко с трудом пошевелился. Связанные руки саднили и уже начинали затекать. Как сквозь вату он услышал строгий окрик:
— Лежать б… морда фашистская!
— Что, уже оклемался? — раздался голос из-за неплотно прикрытой двери, ведущей в соседнее помещение.
— Вроде как зашевелился, товарищ капитан!
— Тащи его сюда!
— Есть!
Удар сапогом пришелся Петренко в бок. Он сдавленно застонал и стал подниматься на ноги. Перед глазами поплыли разноцветные круги, а в ушах забарабанили тысячи невидимых молоточков. Голова предательски кружилась. Петренко покачнулся и, чтобы не упасть, оперся плечом о стену. Будто чужие, деревянные ноги отказывались ему повиноваться. Часовой, особо не церемонясь, грубо подтолкнул его прикладом автомата.
Петренко с трудом перешагнул через порог и оказался в просторной комнате. Здесь уже были его заместитель и радист, оба имели потрепанный вид. У Чумаченко гимнастерка напоминала лохмотья, а на открытых частях тела лиловыми рубцами вздулись ссадины и порезы. Не лучше выглядел и Погребинский. Вокруг его правого глаза, наливаясь багровым цветом, расплывался здоровенный кровавый синяк.
Петренко болезненно поморщился и повернулся к хозяину хаты.
Капитан — командир заградотряда, небольшого роста, кряжистый здоровяк с землистым от хронического недосыпания и усталости лицом, — оторвав взгляд от разложенных перед ним документов, внимательно посмотрел на вошедшего. Профессиональное чутье подсказывало ему, что, видимо, этот долговязый мужчина, одетый в форму старшего лейтенанта Красной Армии, и являлся главным в шпионской группе. Высокий, открытый лоб, крепкий подбородок, проницательные карие глаза с характерным хитроватым прищуром и твердо сжатые губы говорили об уме и сильной воле.
«Да, похоже, ты не дурак и, наверное, твердый орешек! Но ничего, и не таких раскалывали!» — подумал капитан, недобро усмехнулся и перевел взгляд на других агентов.
Эти были явно слабее. Радиста непрерывно била нервная дрожь. Передатчик и шифроблокноты не оставляли ему ни малейшего шанса на спасение. Второй пока еще держался, остекленевшими глазами он, насупясь, уставился в пол.
Капитан поднялся, взял со стола шифроблокноты, подошел к радисту и, потрясая ими, гаркнул:
— Твое, ублюдок гитлеровский?
Чумаченко задрожал еще больше, силясь что-то сказать, но страх парализовал его.
— Ты что, гнида фашистская, русский язык позабыл у фрицев?! — продолжал давить капитан. — Говори, падла ссучившаяся, пока я добрый!