Генрих Гиммлер во время инспекции разведывательно-диверсионных школ
Решение созрело мгновенно.
— Только не убивайте! Только не убивайте! Я все, все расскажу! Дайте бумагу и карандаш! — крикнул он и подался вперед.
Неожиданное признание пленного не вызвало у того подозрений. В глазах «командира» на мгновение блеснули злорадные огоньки, и он, предвкушая скорую развязку, с плохо скрываемой радостью протянул:
— Вот так бы давно, а то — я не я и хата не моя. — Потом он распорядился: — Мыкола, а ну поищи что-нибудь для нашего писателя.
Верзила вразвалку подошел к комоду, отыскал в ящике старую ученическую тетрадь, огрызок химического карандаша и положил на стол.
— Садись пиши! — торопил Виктора «командир».
— Мужики, может, хоть руки развяжете — я ногами писать не умею. — Виктор тряхнул перед ним веревками.
— А мы-то думали, что в вашей шпионской школе и не такому учат, — хмыкнул главный актер этого смертельного спектакля и сделал знак своему подручному.
Тот достал из-за пояса нож и разрезал веревки, они упали на пол. Виктор сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, покрутил кулаками, поводил плечами, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, и наткнулся на взгляд главаря.
— Ты че! А ну… — осекся тот, и его лицо перекосила судорожная гримаса. Правая рука дернулась к пистолету, но уже было поздно.
Невиданная ярость умножила силы разведчика. Он, даже не почувствовав тяжести деревянного стола, одним рывком поднял его в воздух и припечатал к стене врага. Провокатор так и не успел навести на него пистолет — раздавленное тело бесформенным кулем сползло на пол. Голову верзилы размозжил сокрушительный удар табуретки. Не мешкая ни секунды, Виктор подхватил оружие своих врагов, распахнул окно и выпрыгнул в палисадник. Коротким броском он метнулся под сеновал и оглядел двор. Часовой по-прежнему продолжал безмятежно лузгать семечки. Внутри сеновала чуть слышно погромыхивали вилы. Путь на свободу был открыт. Виктор оттолкнулся от стены, перемахнул через плетень и изо всех сил понесся к лесу. В ушах его свистел ветер.
Глава 12
Полковник Утехин с трудом сдерживал нарастающую брезгливость к захваченному оперативной группой СМЕРШ Волховского фронта диверсанту Псковской разведшколы «Цеппелин». Здесь, в камере внутренней тюрьмы наркомата, он даже отдаленно не напоминал того затравленного зверя, который, попав в западню, отказываясь сдаваться, ожесточенно сопротивлялся до последнего. Группа захвата, потеряв одного убитым (еще двоих ранило, но легко), взяла диверсанта в плен, лишь когда удалось незаметно подкрасться к нему с тыла и оглушить прикладом. На первых допросах он еще пытался хорохориться, но впереди замаячила угроза расстрела, и он поплыл как студень. Надеясь выторговать себе жизнь, арестованный с собачьей преданностью ловил каждый взгляд и жест следователя. Бывший сержант и бывший заместитель командира взвода Красной Армии интересовал Утехина только по одной причине — он проходил подготовку в Пскове, где, по данным Петренко, должен был находиться разведчик Северов — Бутырин.
За все время допроса — а он продолжался уже битый час — ничего обнадеживающего услышать не удалось. Диверсант Бурый, уже третий курсант Псковской разведшколы, специально доставленный на Лубянку, чтобы перепроверить данные нашего разведчика, спасая свою шкуру, с готовностью называл имена, фамилии и клички агентов, перечислял известных ему инструкторов и преподавателей, но Виктора Бутырина в их числе не оказалось. Утехин в который уже раз пытался наводящими вопросами вывести на него Бурого, но тот как заведенный твердил о своей невиновности; из него, как из дырявого решета, сыпались подробности о звериных нравах в «Цеппелине» и прочие малосущественные мелочи, но только не то, что в первую очередь интересовало контрразведчиков.
Утехин тщетно пытался вытащить из Бурого хоть что-нибудь, но различные приемы и уловки не давали результата. Информация Петренко об отправке Северова из Глухова в «Цеппелин», похоже, оказалась ошибочной. Помимо Бурого и двух других, ранее захваченных в плен гитлеровских агентов, это, к сожалению, подтверждала и направленная недавно в Псков специальная оперативная группа СМЕРШ, — она также не смогла обнаружить никаких следов разведчика. Ситуация зависла, и он мысленно смирился с тем, что ни Бурый, ни кто другой ее уже не прояснит.
В это самое время дверь в камеру приоткрылась, и дежурный пригласил Утехина к телефону. Вместе они прошли на пост, и полковник наконец получил радостное известие: шифровальщик доложил о срочной радиограмме, поступившей от псковской разведгруппы. По его бодрой интонации Утехин догадался, что связь с Северовым установлена, поэтому он немедленно прервал допрос и отправился в Восьмой отдел.
Специалисты-криптографы не отрываясь сидели над донесениями. Дежурный, поджидавший Утехина на входе, тут же провел его в отдельную комнату и положил перед ним расшифровку радиограммы.
Утехин, забыв про стул, склонился над ней, бегло прочитал текст, и от сердца сразу отлегло. Операция «Дядя», несмотря на, казалось бы, непреодолимые трудности, возникшие в самом начале, все-таки имела шансы на успех. Северов, судя по донесению, времени даром не терял: он не только сумел закрепиться среди постоянного состава школы, но и активно начал готовить почву для будущей операции. Лишним подтверждением тому являлись перечисленные им в шифрограмме фамилии: Босс, Дуайт-Юрьев, Глазунов и Рутченко. Торопясь наверстать упущенное, разведчик срочно запрашивал в Центре все имеющиеся на них материалы.
Бланк шифрограммы, содержавший всего десять — зато каких! — строк, жег руки Утехину, его так и подмывало немедленно отправиться к Абакумову, но, когда волна первой радости улеглась, он решил не торопиться с докладом. Хорошо зная, как тот относился к сырым, не проработанным как следует предложениям, он возвратился в свой кабинет и прежде всего позвонил в архив. Его просьба срочно вытащить оперативные материалы на проходивших по шифрограмме Северова фигурантов вызвала у архивистов лишь горестный стон. Накануне Курского сражения тайная война между разведками приобрела невиданный размах, и работники архива захлебывались в потоке обрушившихся на них запросов. Утехину с трудом удалось уговорить их проделать эту поистине титаническую работу к исходу текущего дня.
Оставшись один, он отложил в сторону текущие дела и попытался разобраться с тем, как в сложившейся ситуации, когда рядом с Северовым не было Гальченко, решить задачу, которая находилась на контроле у самого Сталина. Но в суматохе дня он так и не смог сосредоточиться — телефонные звонки и доклады подчиненных постоянно сбивали с мысли, — и лишь поздно вечером, когда на стол легла справка из архива, он снова вернулся к ней.
Архивисты добросовестно отработали свой хлеб. «Прошерстив» даже довоенные дела, и они кое-что накопали. Лица, указанные в шифрограмме, были известны органам контрразведки, и хотя материала на них оказалось негусто, можно было понять, на что рассчитывал Северов. Он пытался найти у врага уязвимое место, но, к сожалению, констатировал Утехин, все они оказались матерыми шпионами. Тем не менее, полковник решил сам просмотреть дела фигурантов, чтобы вникнуть в них и найти хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы Северову.
Вскоре на стол легли четыре тощие папки с дежурным набором документов: довоенные фотографии, сводки наружного наблюдения, сообщения агентов НКВД, протоколы допросов разоблаченных шпионов. Он положил перед собой чистый лист бумаги, взял в руки карандаш и принялся внимательно перечитывать материалы. Но звонок от дежурного по главку так и не дал ему завершить работу — срочно просил зайти Абакумов. Заперев папки в сейф, Утехин бегло просмотрел ежедневную сводку донесений по главку, чтобы быть готовым к неожиданным вопросам, и отправился в приемную.
Несмотря на поздний час — время приближалось к одиннадцати, — Главное управление контрразведки СМЕРШ неустанно продолжало работать. Тренированное ухо улавливало дробный стук пишущих машинок, пронзительную трель телефонных звонков и приглушенно звучащие голоса. В коридорах стоял монотонный, чем-то напоминающий гул пчелиного роя шум, в который вкрадывался резкий металлический стук, — это конвой с арестованным, бряцая ключами по стальным бляхам ремней, предупреждал о своем приближении. И только глубокой ночью, когда Сталин отправлялся спать, в здании ненадолго наступала хрупкая тишина, которую нарушали лишь перекличка часовых и гулкое эхо чеканных шагов.
Спустившись по лестнице на четвертый этаж, Утехин прошел в приемную. Там он застал двух начальников отдела, но дежурный, едва увидев вошедшего полковника, торопливо пропустил его вне очереди. Бросив взгляд в зеркало, он поправил сбившуюся набок портупею, решительно взялся за ручку двери, шагнул в кабинет и остановился у порога.
Абакумов был один, он сидел за столом и сосредоточенно читал документы; в уголке его рта была зажата неизменная папироса. Он приподнял голову на стук двери, отложил в сторону граненый красный карандаш, который к концу недели, а то и раньше превращался в малюсенький огрызок, с хитроватым прищуром посмотрел на Утехина и спросил:
— Ты чего, Георгий Валентинович, как новая копейка сияешь?
— Есть хорошая новость, Виктор Семенович! — не смог сдержать радости полковник.
— Хочешь сказать, что твой Северов нашелся? — Абакумов улыбнулся ему в ответ, закрыл папку с документами и пригласил: — Ну, садись и рассказывай.
Утехин догадался, что ему уже сообщили о шифрограмме и, заняв место за столом, сразу перешел к главному:
— Не только нашелся, Виктор Семенович, но и, кажется, приступил к выполнению задания.
— Знаю — читал! Ничего не скажешь — молодец! Выходит, не ошиблись мы в нем.
— В нем — да, а вот с планом операции не совсем гладко получается! Кто бы мог подумать, что «Цеппелин» перехватит его у Абвера? — с горечью заметил Утехин.
— Перехватит, говоришь? — задумчиво произнес Абакумов, перекатил папиросу из одного уголка рта в другой и продолжил: — А мне кажется, что это еще не худший вариант. У Канариса с Абвером в последнее время дела идут неважно, что вызывает раздражение у гитлеровской верхушки, зато у Гиммлера и Кальтенбруннера просто в гору прут. Они в последние недели особен