с места. В первые секунды Гальфе инстинктивно пытался сопротивляться, но короткий удар в солнечное сплетение заставил его согнуться пополам и надолго затихнуть. До самой Москвы, а потом и в приемнике внутренней тюрьмы на Лубянке он так и не проронил ни слова, в нем, казалось, все закаменело.
Серые тюремные стены, забранное ржавой паутиной решетки крохотное оконце под самым потолком — к этому теперь свелся мир, окружавший Гальфе. Тридцатого марта сорок четвертого года массивная металлическая дверь навсегда захлопнулась за его спиной. Особая звенящая тишина этого холодного каменного мешка, словно едкая кислота, разъедала волю, плющила мысли и чувства.
В день ареста гитлеровский агент так и не вышел из охватившего его ступора, но после отбоя его заставили побеспокоиться. Через десять минут на двери камеры лязгнул засов, на пороге возник надзиратель и приказал:
— Поднимайся! На выход!
Гальфе, как автомат, подчинялся коротким отрывистым командам конвоя, который вел его по коридорам тюрьмы, на третьем этаже, после поездки в лифте, на его лице промелькнуло что-то похожее на любопытство, но он тут же замкнулся в себе.
Таким Гальфе и ввели в кабинет Абакумова. Кроме хозяина там находилась ставшая в последнее время неразлучной пара — Барышников и Утехин. Они молча разглядывали гитлеровца, а тот так же молча смотрел на них ненавидящим взглядом. Этот взгляд сказал им многое, если не все. Перед ними был не просто матерый шпион, а упрямый фанатик. Первые минуты допроса подтвердили их предположение, каждое слово приходилось вырывать из Гальфе буквально клещами, даже «разогрев» на второстепенных вопросах ничего не дал, и только под сильным, аргументированным напором Абакумова курьер «поплыл» и понемногу стал проговариваться. В конце концов он сам не заметил, как из него вытащили главное на сегодня: руководство агентурной группой «Иосиф» не переходило к нему, чего больше всего опасались контрразведчики, а по-прежнему оставалось за Виктором. Это было важное обстоятельство: в случае ухода Гальфе в «глухой отказ» оставалось поле для маневра.
Допрос, продолжающийся уже пятый час, порядком измотал всех, поэтому Абакумов распорядился отправить Гальфе в камеру. После этого контрразведчики подвели итог этого этапа операции. Несмотря на то что Гальфе вряд ли мог стать активным участником радиоигры, инициатива пока оставалась за ними.
На следующий день после допроса курьера в Малаховке заработала рация. Дуайт под диктовку Окунева отправил очередную радиограмму:
«Друг прибыл на станцию в 13.20. Инструмент в исправном состоянии. Благодарим за подарки. Передали их Л. Он охотно принял, но настаивает на паспорте. PR 7».
Глава 18
«PR 7
Гальфе поступает в ваше распоряжение. С его помощью активизируйте подготовку вербовки Л. Будем вам признательны, если в ближайшее время удастся привлечь его к сотрудничеству. В интересах вашей безопасности подыщите для Гальфе другую квартиру. Да поможет вам Бог».
После этой радиограммы на Лубянке не стали больше испытывать терпение руководителей «Цеппелина» и решили порадовать их долгожданным сообщением.
Приближался день рождения фюрера, и донесение от группы «Иосиф», направленное в Берлин накануне двадцатого апреля, оказалось, как никогда, кстати. Руководители операции передавали его друг другу, перечитывали по нескольку раз, и каждая строчка, подобно бальзаму, ложилась на их истомленные бесконечным ожиданием души. Курек радостно потер руки и не поленился в который уже раз зачитать радиограмму вслух:
«Вербовка Л. прошла успешно. В ближайшее время он пообещал предоставить подробные данные по американским и английским военным поставкам за январь, февраль и март 1944 г. Взамен он требует сообщить название банка, в котором открыт именной счет, точную сумму, перечисленную на него, и продолжает настаивать на предоставлении американского паспорта с открытой визой».
Курека нисколько не смутили столь беззастенчивая алчность и откровенный цинизм завербованного «товарища», которому большевистская власть, казалось, дала все — должность, открывающую прямую дорогу в Кремль, и вместе с ней привилегии, немыслимые для рядового коммуниста, а тем более для простого смертного. Старая как мир истина — деньги правят всем — еще раз подтвердилась на практике, ради них Леонов не побоялся ни Сталина, ни всесильного НКВД. Увязнув по самое горло в трясине предательства, он навсегда отрезал себе все пути назад. Курек, ликуя в душе и не стесняясь своих эмоций перед подчиненными, снова и снова повторял:
— Господа, я вас поздравляю! Это блестящая работа! Превосходно! Мы с вами сделали практически невозможное! Это только начало нашей грандиозной операции. Фюрер и рейх будут гордиться нами!
Ему вторили Курмис и Бакхауз:
— Вместе, господин штурмбанфюрер, мы сделаем еще и не такое!
— Это настоящий прорыв нашей разведки на Востоке!
— Наконец-то мы утерли нос всем этим скептикам! «Цеппелин» — это «Цеппелин», а не сборище интеллигентствующих армейских тупиц из Абвера!
Дежурный офицер, заглянувший в кабинет по неотложному делу, едва ли не впервые видел своих начальников улыбающимися. По праву это был час их торжества. Позади остались мучительные сомнения и опасения, изматывающе томительные дни и бессонные ночи, но работа стоила того — ведь в итоге произошло то, во что многие в «Цеппелине» уже перестали верить.
За девять месяцев, прошедших с начала операции, обстоятельства не однажды складывались так, что на грани провала оказывалась не только вербовка Леонова, но и сама группа «Иосиф». В начале года одно только упоминание о ней, как и о будущем агенте в Кремле, в кабинетах на Потсдамерштрассе, 29 вызывало издевательски-кривые ухмылки у руководителей других отделов управления, и даже сам Кальтенбруннер, до недавнего времени поддерживавший их, похоже, окончательно потерял интерес к этому делу. Один только штурмбанфюрер Вальтер Курек упорно продолжал надеяться на успех. И когда казалось, что операция окончательно зашла в тупик, а вербовка Леонова так никогда и не осуществится, успех все же пришел — ошеломляющий и невероятный в своей полноте. Этот успех заставил прикусить ядовитые языки многих завистников. За долгие годы службы в разведке ни самому Куреку, ни его подчиненным еще ни разу не приходилось слышать о столь удачной вербовке агента, да еще какого агента!
Под крылом немецкой разведки служили тысячи, десятки и даже сотни тысяч агентов — бывшие бойцы и командиры Красной Армии, бывшие белогвардейцы и их дети. Они шпионили, убивали большевиков, взрывали их фортификации и мосты, но все это — как комариные укусы слону. Красная Армия, подобно ужасному Молоху, пожирала одну за другой лучшие дивизии вермахта и как предвестник ужасного Армагеддона неотвратимо приближалась к границам рейха. Это неизбежно вызывало до поры скрытые чувства животного ужаса за содеянное. Час расплаты приближался, и душу охватывало смрадным холодом склепа. После разгрома на Курской дуге многие в рейхе стали трезветь, постепенно отказываясь от идей, которые в начале тридцатых годов задурманили им голову.
Что же касается добычи разведданных… Военные тайны России, хранившиеся в сейфах советских генералов, по-прежнему оставались недоступными для суперагентов Абвера, которыми накануне войны с большевиками не уставал похваляться перед фюрером тогда еще всесильный Канарис.
Вербовка Леонова могла в одночасье изменить все. Теперь в руках «Цеппелина», а точнее, именно в его, штурмбанфюрера Вальтера Курека, руках появилась та самая долгожданная козырная карта. С помощью Леонова германская разведка сумеет открыть дверцу, за которой скрываются самые сокровенные тайны верхушки большевиков. С таким суперагентом они, элита «Цеппелина» — офицеры отдела «ЦЕТ-6», теперь запросто смогут утереть нос этим надутым фанфаронам из «Абвера» и поставить на место многих скептиков из СД.
Неизвестно, сколько бы еще в кабинете Курека длилось это ликование, если бы не раздался требовательный телефонный звонок прямой связи с Кальтенбруннером. Шеф немедленно вызывал его к себе. По коротким репликам штурмбанфюрера Курмис с Бакхаузом догадались, что речь идет именно о Леонове и группе «Иосиф». Видимо, о ней уже стало известно самому Гиммлеру, и тот затребовал к себе все материалы дела.
Повесив трубку, Курек тут же выгреб из сейфа папки и принялся лихорадочно просматривать листы. Курмис и Бакхауз помогали ему. Время поджимало, и они практически на бегу совали ему неподшитые справки, сводки и донесения группы. Перед входом в приемную Курек на секунду остановился, привычным движением поправил растрепавшиеся волосы, одернул китель и исчез за массивными створками дверей всесильного шефа Главного управления имперской безопасности. Не покидая кабинета Курека, Курмис и Бакхауз с нетерпением дожидались возвращения шефа. Удивительно, но ждать долго не пришлось. Не успели они выпить по чашке кофе, как в дверях появился взъерошенный Курек. Его сияющий вид красноречивее всего говорил о том, что работа с Леоновым оценена по достоинству не только Кальтенбруннером, но и самим рейхсфюрером Гиммлером. Реакция последнего, как всегда, была быстра и решительна: он распорядился представить всех участников операции к наградам, а Волкова — под таким именем в сводках «Цеппелина» теперь проходил Дуайт — немедленно отозвать в Берлин для отчета, чтобы начать подготовку новой крупномасштабной операции. Не остался в долгу и Кальтенбруннер: он также пообещал Куреку похлопотать перед рейхсфюрером о самых высоких наградах, заверив в том, что Железный крест первой степени им с Курмисом уже обеспечен.
Все это вскружило им голову, и бутылка настоящего шотландского виски, которое пройдоха Бакхауз умудрялся доставать по каким-то свои каналам, оказалась весьма кстати.
Пили они почти что по-русски, закусывая постными бутербродами из столовой управления, чудом обнаружившимися у Курмиса лимоном и дежурной плиткой шоколада. Как и следовало ожидать, крепчайший шотландский градус победил железный немецкий желудок, после чего никто из них до самого вечера так и не взялся за работу. Уже в самом конце дня, когда кабинеты управления опустели, Курек титаническими усилиями вымучил из себя радиограмму, и в Москву полетело очередное сообщение: