того проводились различные мероприятия, в т. ч. и «правового» характера: в апреле 1990 г. Верховным Советом СССР было принято решение о повышении статуса автономных образований до уровня республиканских.
Отметим дополнительно, что для СССР другими альтернативами могли бы стать: постепенное поглощение другими странами (исторический пример — полный раздел Речи Посполитой в конце XVIII века); военный вариант — в том случае, если бы военная элита играла более заметную роль (Китай в начале XX века); чисто этнический вариант с элементами деления по религиозным конфессиям (Индия и Пакистан), тогда разделение прошло бы по границам: Прибалтика (Латвия, Литва, Эстония), Великая Россия (РСФСР, Украина, Белоруссия), Закавказье (Азербайджан, Армения, Грузия) и «Великий Туран» (Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения, Узбекистан). Мусульманский Азербайджан мог войти сюда же. В этом случае остается открытым вопрос с Молдавией. Рассматривался такого рода проект в заокеанских штабах перестройки или нет, сказать со всей очевидностью трудно.
Окончательно произошел захват информационно-управленческого центра. Специалистам по управлению легко было идентифицировать этот факт: центр перестал реагировать на запросы снизу или же выдавал неадекватную ситуации информацию.
Произошло усиление центробежных тенденций, ослабление центростремительных. Впервые центробежные тенденции проявились на уровне союзных республик (Казахстан, декабрь 1986 г.).
В 1988–1991 гг. внутри союзных республик шли процессы формирования качественно новых элит. Сложились новые региональные административные, идеологические, экономические (а через банки — и финансовые), силовые элиты. Туда попали люди, возымевшие большие претензии, чем это предписывалось центром ранее, теперь же это поощрялось. Депутатские группы, военные переприсягали новым «атрибутам» власти. В Литве даже раньше, чем была провозглашена «независимость», возник т. н. Департамент охраны края. Это напоминает методы формирования государственных структур Израиля — МОССАД считается старше самого государства.
При этом в самой Москве возник независимый центр управления, который перетягивал на себя в том числе и общесоюзные функции — то есть стал параллельным центром власти, а потом избавился от старого в обмен на территориальные потери. Шло, как уже говорилось, лавинообразное разрушение связей — информационных, финансовых, материальных потоков со старым центром. Республиканские элиты перестали отдавать ресурсы, в т. ч. финансы, в общесоюзный бюджет. Прибалтика сначала установила у себя таможню, а затем, чтоб не вызывать лишнего скандала, на «законных основаниях», согласно Постановлению I Съезда народных депутатов об экономическом эксперименте, провела и другие меры. Особые усилия прилагались к тому, чтобы получить все причитающееся из союзного бюджета. В ответ в Москве разводили руками и говорили то же, что говорят до сих пор: нет ресурсов. Поскольку теперь вопросы, которые раньше первый секретарь обкома решал в Москве, стали решаться на более низком уровне.
Особую роль — в силу характера самого внутреннего устройства СССР — играл не столько раскол всего социума, сколько разгром единого системообразующего стержня, каким была Коммунистическая Партия Советского Союза[29], путем санкционирования многопартийности и лишения легитимности (в России легитимность формируется не через правовые процедуры, а через историческое право на власть; и КПСС таким правом владела именно исторически — через борьбу с царизмом в подполье, через революции, через гражданскую войну, чистки, успехи в деле индустриализации и коллективизации, жертвы в годы Великой Отечественной, восстановление, космос и ядерный щит).
За 1988-1-ю половину 1991 гг. прежде, казалось бы, нерушимая система через медленное сползание (подобный термин у С. Е. Кургиняна звучит как «механизм соскальзывания») была доведена до состояния неустойчивого равновесия. Теперь ничего не стоило слабым, но точно рассчитанным ударом по сложной системе вывести ее из этого состояния. Одним действием нужно было решить несколько задач, в частности, собрать вместе элиту Центра, противодействующую разгрому, и вывести из игры, лишив возможности действовать. Предстояло передать всю власть другому, параллельному центру, который до этого и пробовал через зондаж заявить о себе. Это было сделано в августе 1991 г.
После этого оставалось только оформить «развод по-советски», начав с наиболее чуждых западных республиканских подсистем, окончательно разорвать оставшиеся связи, завершить создание новых центров, юридически их оформить и, наконец, отчитаться перед «нанимателем».
Баланс центростремительных и центробежных тенденций устроен так, что маломощные системы, оторвавшись от прежнего слабеющего центра, попадают в поле влияния иных, более сильных центров. В данном случае, уйдя от центростремительного влияния Москвы, новообразованные государства неизбежно попадали под колониальную зависимость внешнего мира: республики Прибалтики, Украина и Молдавия «легли» под Берлин, республики Закавказья, Средней Азии и Казахстан — под Анкару и Эр-Рияд, а все вместе и Россия — под Вашингтон. Однако центростремительные тенденции в силу мощных многовековых исторических связей «не умерли» до конца и даже до настоящего времени отмечается тяга центростремительных «консервативных» подсистем к, увы, уже изменившейся Москве: это Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Белоруссия.
Почему вообще это удалось в 1985–1991 гг.? Да потому, что еще раньше (1953–1985 гг.) скрытым врагам удалось занять ключевые позиции в информационно-управляющем центре, изменить распорядительные функции в свою пользу, занять страховую сферу, перекрыть сложившиеся каналы информации и снабжения материальными ресурсами, изменить механизм управления, проконтролировать, чтобы не появилось параллельного патриотического центра, и к тому же создать свои параллельные центры.
Особую роль сыграло при развале СССР наличие «внешнего фактора», что тоже имело глубоко системный характер. «Встроенность» одной системы в другую (иногда можно указать и во множественном числе, но мы здесь будем разбирать «один к одному», имея в виду Запад-СССР) имеет как бы несколько полутонов от самых видимых до столь невидимых, о которых не догадываются даже сами авторы «глубокого проникновения». Не догадываются потому, что они не входили в их изначальный замысел (по крайней мере, не до такой степени), и лишь по истечении какого-то периода времени, после реализации планов, эти эффекты могут быть отслежены ими как самоорганизующиеся явления. Такими явлениями на отрезке 1985–1991 гг. в рамках официальных встреч М. С. Горбачева с западными лидерами были его тайные контакты: «У него были частые встречи „под разными флагами“, но никто не должен был про это знать» [4.10.С.5]. Эти контакты привели к тому, что в советской печати стало появляться гораздо больше материалов о бывших явных врагах, вдруг ставших «друзьями», и это вполне закономерно — нельзя же поливать грязью тех, к кому регулярно «ходишь в гости». Последние, правда, не собирались отказываться от своих прежних военно-политических доктрин, и изменения во взаимоотношениях были унизительно односторонними. Так, например, в одночасье произошло смягчение режима допуска к нашей секретной информации под тем предлогом, что «у них это все открыто!». Другим показательным примером является атака на литературном, культурном, туристическом (для единиц), телевизионном (для всех) фронтах. В этом ряду — разрешение «самиздата», телемосты с В. В. Познером.
Наконец, на сцене незаметно появляются лица, которые прямо работают на США, периодически, по мере необходимости, взаимодействуя с внешней средой (т. н. «агенты влияния»). При этом следовало ожидать, что в США произойдут адекватные процессы, но на деле в Штатах всячески боролись с проявлениями внешнего влияния, особенно с «левой заразой» [4.11.С.316]. Постепенно «агенты влияния» занимают практически все информационное пространство, в самых необходимых ключевых точках у них есть даже дублеры. Весьма показательно и то, что время от времени ими зондируется общественное мнение на предмет выявления реакции населения на нарастание тревожных тенденций, и если таковая может выйти из-под контроля, проводятся акции успокоительных заверений о правильности выбранного курса. К числу подобных приемов зондирования можно отнести периодические выступления по телевидению о предстоящей катастрофе (например, выступление Председателя КГБ СССР генерала армии В. А. Крючкова в декабре 1990 г. или обращение группы деятелей культуры «Слово к народу»). В ответ — равнодушие наиболее активной части населения, смирившегося с захватом и думающего лишь о том, как оказаться «встроенными» в ту же заграницу: в плане экономическом, географическом, потребительском. Сюда же можно отнести появление враждебной символики: сионистской, фашистской, американской, масонской. В результате вместо массовых протестов и возмущений — непростительная толерантность.
Интеграция чуждой системы прошла через закрытые подсистемы, оторванные от основной, материнской системы и так же внутренне глубоко ей чуждые: партноменклатуру (руководящую элиту, принимающую своекорыстные решения и контактирующую больше с внешней средой, чем со своим народом); через КГБ СССР (секретоносителей фактической информации); научные кадры (секретоносителей методической информации); еврейскую диаспору (поддерживающую предпочтительность связей с Израилем); через страны Прибалтики (подсистему западной цивилизации под советской юрисдикцией), советских теневиков (легализовавшихся в кооператоров), национальные интеллигенции. Все эти подсистемы явились катализаторами процессов, они вовлекли в свою орбиту через посредство журналистов наиболее активную часть населения.
Многие специалисты-системщики сообщают об объектах, «…способных осуществлять координацию различных действий, происходящих в системе. Координирующими объектами данной группы могут быть объекты как из этой же группы, так и из других групп.