В обеих этих сферах проецированию силы России за ее законные рамки должен быть положен конец, если достижение первой из перечисленных выше целей осуществляется эффективно. Странам в спутниковой зоне должна быть дана возможность фундаментально освободиться от доминирования России и от чрезмерного русского идеологического вдохновения. Миф, заставляющий миллионы людей в странах, удаленных от советских границ, видеть в Москве выдающийся источник надежды на улучшение человечества, должен быть основательно подорван, а его наработки — уничтожены.
Следует отметить, что в обоих случаях цели вполне можно достичь, не поднимая вопросов, затрагивающих престиж советского государства как таковой.
Во второй из этих двух сфер полного удаления чрезмерной русской силы можно достичь без обязательного затрагивания наиболее жизненных интересов русского государства; ибо в этой сфере власть Москвы подрывается по тщательно скрываемым каналам, существование которых сама Москва отрицает. Следовательно, схождение на нет властной структуры, известной прежде как Третий Интернационал и пережившей изъятие из употребления этого названия, не требует никаких формальных унижений московского правительства и никаких формальных уступок со стороны Советского государства.
То же самое по большей части справедливо для первой из этих двух сфер, но не полностью. В спутниковой зоне, безусловно, Москва так же отрицает формальное советское доминирование и старается скрыть его механизмы. Как показали инциденты с Тито, уничтожение контроля Москвы не обязательно является событием, влияющие на соответствующие государства как таковые. В данном случае оно рассматривается как частное дело обеих сторон; и особо подчеркивается, что престиж государств не затронут никоим образом. То же самое предположительно может случиться где-нибудь еще в пределах спутниковой зоны — не затрагивая формального достоинства советского государства.
Однако мы видим более трудную проблему в действительных размерах границ Советского Союза после 1939 года. Ни в коем случае нельзя сказать, что эти размеры угрожают международному миру и стабильности; а в определенных случаях, вероятно, следует считать, с точки зрения наших целей, что их следует полностью признать ради сохранения мира. В других случаях, особенно в случае балтийских стран, вопрос более труден. Мы не можем действительно проявлять безразличие к дальнейшей судьбе прибалтийских народов. Это нашло отражение в нашей нынешней политике признания в отношении этих стран. И вряд ли мы можем полагать, что угроза международному миру и стабильности действительно уменьшилась, пока Европа стоит перед фактом, что для Москвы возможно сокрушить эти три маленьких страны, которые не виноваты ни в какой реальной провокации и продемонстрировали свою способность прогрессивно управлять своими делами, не угрожая интересам своих соседей. Поэтому было бы логично считать частью целей США помочь этим странам вернуться по меньшей мере к приличному состоянию свободы и независимости.
Однако ясно, что их полная независимость потребует реальных территориальных уступок со стороны советского правительства. Что, в свою очередь, непосредственно затронет достоинство и жизненные интересы советского государства как таковые. Напрасно воображать, что этого можно добиться невоенными средствами. Поэтому, если мы считаем, что указанные выше цели действительны как в мирное, так и в военное время, то логически следует, что вряд ли мы заставим Москву разрешить вернуться в соответствующие балтийские страны всем насильственно изгнанным оттуда их гражданам и установить в этих странах автономные режимы, отвечающие в общем культурным запросам и национальным чаяниям данных народов. В случае войны мы могли бы, если это будет необходимо, пойти дальше. Но ответ на этот вопрос зависит от характера русского режима, который бы установился в этой зоне после очередной войны; а нам нет необходимости пытаться решить это заранее.
Следовательно, говоря, что нам следует сократить силу и влиятельность Кремля до пределов, когда они больше не представляют угрозы для мира и стабильности международного сообщества, мы имеем право полагать, что эту цель мы можем преследовать не только в случае войны, но также и в мирное время мирными средствами и что в последнем случае это вовсе не обязательно затронет вопросы престижа советского правительства, что автоматически сделало бы войну неизбежной.
2. Изменения в теории и практике международных отношений Москвы
Наши трудности в отношениях с нынешним советским правительством заключаются главным образом в том, что его лидеры воодушевлены концепциями теории и практики международных отношений, которые не только радикально противоположны нашим, но и отчетливо несовместимы с любым мирным и взаимовыгодным изменением в отношениям между этим правительством и другими членами международного сообщества, как индивидуально, так и коллективно.
Самые примечательные из этих концепций следующие:
a) Что мирное сосуществование и взаимное сотрудничество суверенных независимых правительств, рассматривающих друг друга как равных, иллюзорны и невозможны;
b) Что конфликт является основой международной жизни повсеместно, подобно тому, как в случае между Советским Союзом и капиталистическими странами, одна страна не признает превосходство другой;
c) Что режимы, не признающие авторитета и идеологического превосходства Москвы, безнравственны и вредны для прогресса человечества и что долгом здравомыслящих людей во всех странах является добиваться свержения или ослабления подобных режимов любыми средствами, доказавшими тактическую пригодность;
d) Что в долгосрочной перспективе взаимное сотрудничество не принесет никакой пользы интересам коммунистического и некоммунистического мира, ибо эти интересы в основе своей несовместимы и противоречивы; и
е) Что спонтанное общение между отдельными людьми в управляемом коммунистами мире и отдельными людьми вне этого мира вредно и не может способствовать прогрессу человечества.
Ясно, что недостаточно добиться прекращения доминирования этих концепций в советской, или русской, теории и практике международных отношений. Необходимо также заменить их чем-то противоположным.
Этими противоположными концепциями могут быть:
a) Что для суверенных и равных стран возможно мирно существовать бок о бок и сотрудничать друг с другом, без всякой мысли или попытки доминирования одной над другой;
b) Что конфликт вовсе не обязательно является основой международной жизни и что люди могут иметь общие цели, не разделяя общей идеологической платформы и не подчиняясь единым авторитетам;
c) Что люди в других странах имеют законное право добиваться национальных целей, расходящихся с коммунистической идеологией, и что долгом здравомыслящего человечества является проявлять терпимость к идеалам другим, щепетильно соблюдать невмешательство в чужие внутренние дела на основе взаимности и использовать только приличные и достойные методы в международных отношениях;
d) Что международное сотрудничество может и должно приносить пользу интересам обеих сторон несмотря на различие в идеологической базе двух сторон; и
e) Что общение отдельных людей за пределами международных границ желательно и должно поощряться как процесс, способствующий общему прогрессу человечества.
Тут же возникает вопрос, является ли принятие подобных концепций Москвой целью, к которой мы можем серьезно стремиться и надеяться достичь, не прибегая к войне и к свержению советского правительства. Мы должны признать тот факт, что советское правительство, как мы его знаем сегодня, является и будет продолжать являться постоянной угрозой для спокойствия нашей нации и всего мира.
Совершенно очевидно, что нынешние руководители Советского Союза сами никогда не станут рассматривать концепции, подобные перечисленным выше, как по определению здравые и желательные. Равным образом очевидно, что для того чтобы подобные концепции стали доминировать в русском коммунистическом движении, потребовалась бы, учитывая нынешние обстоятельства, интеллектуальная революция внутри этого движения, что было бы равнозначно изменению его политической индивидуальности и отказу от его базовой цели — существования как отдельной и жизненно важной силы посреди идеологических потоков мира в целом. Такие концепции могли бы стать доминирующими в русском коммунистическом движении, только если, в результате длительного процесса перемен и разрушений, это движение переживет те толчки, которые дали ему жизнь и жизненную силу, и приобретет совершенно иное значение в мире, чем то, которое оно имеет сегодня.
Следовательно, можно заключить (и московские теологи наверняка быстро примут такое толкование), что говорить, что мы стремимся к принятию этих концепций Москвой, равнозначно тому, что нашей целью является свержение советской власти. Отталкиваясь от этого положения, можно доказать, что оно, в свою очередь, является целью, не достижимой невоенными средствами, и что мы тем самым признаем, что нашей целью в отношении Советского Союза является конечная война и насильственное свержение советской власти.
Было бы опасной ошибкой придерживаться такого хода размышлений.
Прежде всего, не существует временных границ достижения наших целей в мирных условиях. Здесь мы сталкиваемся с отсутствием установленной периодичности войны и мира, что не позволяет нам заключить, что мы должны достичь наших мирных целей к определенной дате. Цели национальной политики в мирное время никогда не следует рассматривать в статических рамках. Поскольку они являются основными и ценными целями, их нельзя достичь полностью и в четких пределах, подобно конкретным военным задачам в ходе войны. Цели национальной политики в мирное время следует рассматривать скорее как направления действия, а не как физические цели.
Во-вторых, мы полностью правы и не должны испытывать чувство вины, добиваясь разрушения концепций, несовместимых с миром и стабильностью в мире, и замены их концепциями терпимости и международного сотрудничества. Мы не обязаны просчитывать внутренние перемены, к которым может привести принятие подобных концепций в другой стране, равно как не должны чувствовать ответственности за эти перемены. Если советские руководители решат, что растущее преобладание более прогрессивной концепции международных отношений несовместимо с существованием их внутрен