воречащую понятиям этнографии, статистики и истории“.
Хрущев рассвирепел и со злостью стал кричать: „Ага, Вы ученым не верите, Вы что, больше других знаете? Да что Вы знаете? А слышали ли Вы о том, что, начиная со средних веков, на территориях, которые вы хотите включить в состав Белоруссии, жили и продолжают жить украинцы, что Наливайко, Богдан Хмельницкий и другие включали население этих территорий в свои войска, что исторические книги вовсе не упоминают в связи с этими районами о белорусах и т. д. и т. п“.
Я ему ответил: „Товарищ Хрущев, меня сейчас больше всего волнует то, в каком тоне и в какой грубой форме вы разговариваете со мной. Это ведь не личный вопрос. Даже, если вопреки нашим предложениям эти районы включат в состав Украины, никакой катастрофы не произойдет. Мы одна страна, а Украина тоже советская. Но я обязан защищать интересы Белоруссии и имею на этот счет свои предложения, которые опираются на обоснованные данные“.
В этот момент нас позвали к Сталину. Он сидел в кабинете один. После нашего приветствия он ответил: „Здорово, гетманы, ну, как с границей? Вы еще не передрались? Не начали еще войну из-за границ? Не сосредоточили войска? Или договорились мирно?“
Потом Сталин предложил нам сесть и доложить свои варианты. Хрущев и я вытащили тексты предложений и схемы. Первым докладывал Никита Сергеевич. Он развернул на столе схемы, но, излагая содержание своего проекта, ни разу не сослался на них.
Сталин выслушал, поднялся, принес свою карту и попросил Хрущева показать на схеме, как пройдет граница.
После моего выступления и ответов на ряд вопросов Сталин твердо заявил: „Граница, которую предлагает товарищ Хрущев, совершенно неприемлема. Она ничем не может быть обоснована. Ее не поймет общественное мнение. Невозможно сколько-нибудь серьезно говорить о том, что Брест и Беловежская пуща являются украинскими районами. Если принять такую границу, то западные области Белоруссии по существу исчезают. И это была бы плохая национальная политика“.
Потом, обращаясь к Хрущеву, чтобы несколько смягчить свое заявление, он заметил: „Скажите прямо, выдвигая эти предложения, вы, наверное, имели в виду другое: вам хотелось бы получить лес, его на Украине ведь не так много?“
На это Хрущев ответил: „Да, товарищ Сталин, все дело в лесе, которым так богато Полесье, а у нас леса мало“.
„Это другое дело, — заметил Сталин, — это можно учесть. Белорусы предлагают правильную, обоснованную границу. Объективность их варианта подчеркивается, в частности, что они сами предлагают район Камень-Каширска отнести к Украине. Мы утвердили границу, в основном совпадающую с проектом товарища Пономаренко, но с некоторой поправкой в соответствии с желанием украинцев получить немного леса“.
Он взял карту и прочертил линию границы, почти совпадавшую с нашим предложением. Только в одном месте сделал на зеленом массиве карты небольшой выгиб к северу и сказал: „Пусть этот район отойдет к Украине“» [2.07.СС.110–113].
Я умышленно привожу такой пример, когда во всех деталях раскрываются амбиции и поползновения конкретных исторических лиц, как происходили подобного рода операции, принятие окончательного решения. Посеять вражду между народами, оказывается, довольно просто — достаточно правящей верхушке принять решение, нанеся одной из сторон ущерб.
В годы же своего правления страной Н. С. Хрущев развернулся в полную силу — под видом тех или иных невинных на первый взгляд событий на самом деле скрывалась очень извращенная национальная политика, таящая в себе опасный потенциальный заряд. Здесь и передача Крыма (и Севастополя) Украинской ССР в 1954 г. (об этом в свое время много писалось, были слушания по этому вопросу в российском парламенте — т. к. это послужило причиной известных в начале 1990-х годов правовых споров с украинской стороной). 9 января 1957 г. восстановлена Чечено-Ингушская АССР, в которую включили три русских района: Наурский, Каргалинский, Шелковской, зато часть Пригородного района осталась в составе Северо-Осетинской АССР. Кроме Кавказа подобного рода «инициативы» были и в других регионах. Вспоминает член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК КП Казахстана Д. А. Кунаев: «Под руководством Хрущева я проработал около десяти лет. <…> Одна из первых стычек у нас произошла, когда он предложил мне передать несколько хлопкосеющих районов Узбекистану. Я выступил категорически против. Как раз в это время первый секретарь Южно-Казахстанского краевого комитета партии Юсупов Исмаил написал письмо Никите Сергеевичу, в котором выступил с подобным предложением. Несмотря на мои возражения, Хрущев обязал меня в партийном порядке передать Узбекской ССР Жетисайский, Кировский и Пахтааральский районы. Впоследствии все они были возвращены назад.
Кроме того, Хрущев внес предложение об организации Целинного, затем Западно-Казахстанского и Южно-Казахстанского краев. Я опять не согласился. Время показало, что я был прав — позднее все эти края упразднили.
Не сошлись наши мнения и о будущем Мангышлака. Как-то Хрущев сказал: „Мангышлак — полуостров несметного богатства. Освоить нефть там могут только туркмены. Надо его им отдать“. Мои контраргументы он пропустил мимо ушей, поэтому я попросил его переговорить с министром геологии Сидоренко. Тот поддержал меня, и Хрущев был вынужден оставить Мангышлак Казахстану» [2.08.С.11].
Застой потому и называется «застой», что решения насущных проблем всегда откладывались на «потом». Бывший Председатель КГБ В. Е. Семичастный вспоминает, что «Брежневу не раз советовали: вместо института марксизма-ленинизма создайте при ЦК КПСС институт по национальным проблемам. У нас достаточно разных марксистских университетов, институтов, кафедр, научных учреждений, а вот национальные вопросы по-настоящему никто не изучает и не разрабатывает, поэтому руководители в центрах и на местах часто творят отсебятину» [56.С.1]. А по свидетельству другого весьма информированного генерала КГБ, «США и <…> НАТО, уделяли национальной проблеме в СССР огромное внимание» [40.С.204].
Надо указать и на то, что другие деятели действовали таким же методом. Бывший первый Народный Комиссар по делам национальностей в Совнаркоме РСФСР И. В. Сталин в 1945 году существенно расширил границы Польши за счет Германии. Немцы стали уезжать в ФРГ. Пока существовало социалистическое сотрудничество, не было и не могло быть конфликтов. Но как только существующее положение было нарушено, немцы предъявили свои права [2.09.С.5].
УПРАВЛЕНИЕ В СССР. 1953-1985
За годы Большого Застоя управление в СССР проделало длительную и не во всем удачную эволюцию: от бизнес-плана построения коммунизма к конкретному сроку (Третьей Программы КПСС), от хрущевских экспериментов, не имеющих ничего общего с элементарным здравым смыслом, через отставание экономики от общемировых и в особенности западных показателей к предкризисному состоянию. В первую очередь за это должна еще в полной мере ответить управленческая элита. Как происходил набор в основном случайных людей в вершине информационно-управленческого контура СССР и социалистического полумира? «Системе нужен был руководитель-робот, любой ценой выполняющий заданный план, который им не разрабатывался, привнесенный ему сверху. Под этот план он получал фонды на ресурсы. Ему не нужно было искать поставщиков. Под этот план он получал перечень предприятий, которым надо отправить продукцию в таком-то квартале. Ему не надо было рыскать по рынку. За него решали, что нужно потребителю, имея в виду, что даже сам потребитель не дорос до того, чтобы понять, что ему необходимо. А если он и хотел поощрить кого-то, он тоже не мог это сделать, потому что был зажат в „тиски“ строгих лимитов. Всякая незапланированная инициатива была недопустима» [2.10.С.3].
И хотя внимательные наблюдатели констатируют некие «чистки» за срыв планов, но они не делали погоды: «В 1982 г. по требованию профсоюзов были освобождены от своих должностей 9,8 тыс. хозяйственных руководителей» [55.Т.1.С.7].
Социализм (с его важнейшим экономико-управленческим атрибутом — планом) по сравнению с капитализмом (рынком) требует более грамотных, подготовленных, неслучайных руководителей, особенно верхнего звена. У нас же нарушались основные управленческие принципы. Так, отсутствие института надежной обратной связи между субъектом и объектом управления обернулось в конечном итоге катастрофой. Надежная обратная связь правительства с массами — вот залог того, что информация будет доведена до нужного участка, что будет корректировка курса, будут решены проблемы. Ни одно правительство не способно само по себе «объять необъятное» море информации. Только народ в массе своей способен дать широкое подлинно свободное толкование происходящих процессов. Недаром в памяти именно Русского народа мы находим столько сакраментальных умозаключений, что их предостаточно для любой теории. Часть работы информационного центра страны можно вполне сократить: передоверь ряд полномочий на места, прислушивайся к мнению снизу, успевай гибко реагировать — исправишь все ошибки и свои, и предшественников, освободишь скованную (отсутствием ли средств, излишними бюрократическими барьерами, идеологическими или правовыми — все зависит от провозглашенных приоритетов — рамками) волю людей к творческому труду и получишь результат, который потребует намного меньше затрат аппарата. Отсутствие такого механизма обернулось в конечном итоге крахом. Как известно, запаздывание сигнала в высшей нервной деятельности доисторического ящера приводило к тому, что от хвоста до головного мозга информация проходила за восемь минут. Столько времени какой-нибудь хищник мог его есть от хвоста, не опасаясь последствий. Нашу страну сознательно превратили в такого ящера. Только «ели» ее хищники не восемь минут, а гораздо дольше. В управлении страной не соблюдался принцип адекватности в многообразии субъекта управления и объекта управления. Что это значит в первую очередь? Наиболее важные решения принимались аппаратом ЦК КПСС. И хотя в его структуре были отражены все стороны жизни государства, но в полной нужной мере управление было неадекватно.
Неадекватным было прежде всего положение между числом объектов управления и числом управленцев: «…В аппарате ЦК КПСС было всего две тысячи работников-функционеров. А в одном международном валютном фонде, в одном здании — восемь тысяч функционеров. Так что мало у нас было бюрократизма. В государственный аппарат США нанимают от 17 до 20 процентов всего населения, а у нас в СССР управленцев было всего до 12 процентов» [2.11.С.4].[14] То есть поток информации был таков, что нам просто требовалось увеличить главный штаб страны в десяток раз. «В послевоенные годы <…> буквально в десятки раз увеличилось число предприятий, учреждений, организаций, произошло усложнение общества в таких масштабах и с такой скоростью, какой никогда до этого не было в истории человечества для объединения таких огромных размеров, каким был Советский Союз. Усложнились все аспекты общества <…>
Сущность надвигающегося кризиса заключалась в том, что сложившаяся и нормально функционировавшая до этого система власти и управления советского общества стала неадекватной новым условиям. <…> Необходимо было увеличить аппарат власти и управления, особенно партийный аппарат. <…> Необходимо было усилить систему планирования и ввести более строгий контроль за выполнением планов. Необходимо было повысить квалификацию работников системы власти и управления именно как работников коммунистической системы, <…> усилить централизацию экономики и управления ею и т. д.» [22.С.3]. Как это делалось и делается на «загнивающем» Западе? Там существуют консалтинговые конторы, которые в состоянии дать иногда просто шокирующую по своей простоте консультацию: «Деятельность многочисленных американских консультационных бюро по вопросам организации и управления весьма многообразна. Обращается в бюро, скажем, завод, изготовляющий точные приборы: „Не понимаем, в чем наша ошибка. Применяем самую лучшую технику, инженеры у нас знающие, себестоимость продукции ниже, чем у конкурентов, цены на наши продукты выгодные, и все же прибыль маленькая“. Неделями, а иногда и месяцами сидит консультант из бюро на заводе. Плывущие по конвейеру детали приборов его не интересуют, да он их и не знает. Он смотрит, как идет работа, расспрашивает рабочих, молча сидит на заседаниях директоров, изучает бухгалтерские книги, читает корреспонденцию. Проходит время. Консультант подает отчет-предложение. Директор ожидал услышать какие-то необыкновенные советы, а консультант говорит ему: „Реорганизуйте отдел информации и корреспонденции. К вашим людям попадает такое количество бумаг, что если человек весь день читал, то все равно бы не успевал все прочесть. Письма лежат неделями, и нарушается синхронизация в работе“. Директор скептически пожимает плечами, но все же внедряет предложение, и… прибыль идет вверх!» [2.13.СС.175–176].
Весь СССР нуждался только в одном таком консультанте, и нельзя сказать, что его не было: «У некоторых государственных чиновников, имевших прямое отношение к информационным делам, особенно разведок, знакомых с их организацией в западных странах, время от времени возникали проекты создания у нас государственного органа <…>, который бы осуществлял координацию работы ведомств и способствовал выработке разумной системы доклада информации главе государства. Но таким проектам не давали хода» [40.С.108]. Вот именно, что все было устроено так, чтобы такие люди не могли пробиться со своими идеями на «Самый Верх» и чтобы к их мнению никто не прислушивался!
Разумеется, что известное отставание по количественным параметрам от Запада, о котором все знают — и это при наличии в стране природных кладовых и потенциале социализма, который позволяет аккумулировать средства и информацию на решающих направлениях, — имеет еще и качественную сторону. Количественную компоненту можно еще нарастить, а вот то, что ущерб был глубоко внутри системы и тщательно затушевывался, впоследствии возымело огромные разрушительные последствия. На него потом указывали сами разрушители. Вот вам готовый ответ на вопрос: может ли существовать социализм, раз позволяет себе, например, такое: «Предсовмина Косыгин, озабоченный жалобами на ухудшение качества обуви, посетил одну из столичных фабрик, где стояла импортная линия, и стал сурово распекать директора за плохую работу. Но расторопный директор ответил:
— Алексей Николаевич, помните, эту импортную линию мы закупили при вашем содействии пятнадцать лет назад. Она была рассчитана на выпуск миллиона пар обуви в год и производила сто операций. Но потом нам увеличили план до полутора миллионов. Для ускорения производственного процесса мы вынуждены были сократить двадцать пять операций. Потом план довели до двух миллионов. На конвейере осталось — пятьдесят операций. Но какое может быть качество, если вместо ста операций мы делаем лишь половину?
Этот анекдотический пример весьма показателен. А между тем идеология отдела плановых и финансовых органов ЦК по сути дела толкала нашу экономику именно на этот порочный путь» [49.С.83].
«Волюнтаризм» Н. С. Хрущева, «застой» Л. И. Брежнева, «неосталинизм» Ю. В. Андропова и «полный маразм» (как будто до него был «неполный»?) К. У. Черненко — всего лишь идеологические штампы, не отражающие сути промахов. На верх пробивались «товарищи» — умелые интриганы, а не толковые управленцы. В стране образовалась, успешно действовала и разрасталась криптократия: «В сфере управления всегда существовали официальная и теневая власти, причем от последней зависело принятие ключевых решений. Вспоминается молодой человек, представитель крупного объединения в Ленинграде.<…>, часто наезжавший в Москву. Он весьма успешно пробивал дела объединения в министерствах и ведомствах, используя тайный список лиц для каждого ведомства, которые реально принимали решения. Согласовывать заявки и проблемы нужно было только с ними. И этот список отнюдь не совпадал с номенклатурными должностями. Успех деятельности молодого человека объяснялся тем, что он имел дело с реальной теневой властью, существовавшей уже на среднем уровне. <…> Высшую власть, как правило, осуществляет сетевая структура, которая обычно носит скрытый характер. В СССР недееспособность генсеков Л. Брежнева и К. Черненко, формально обладавших огромной властью, практически не отражалась на повседневных делах. Реальное управление осуществляла неформальная сетевая структура, в состав которой входила относительно небольшая группа людей. Ее взаимосвязи и взаимозависимости оставались в тени» [41.СС.323–324].
Вследствие различных объективных и субъективных причин в стране не было информационно-управленческой культуры. Запад в это время переживал «экспертный бум» и «революцию менеджеров», а мы плелись в конце. Когда долго живешь внутри системы, то ты не можешь себе даже представить, что может быть как-то по-другому. А каково тем, кто видел что-то близкое (или по крайней мере стремящееся к идеалу) и противоположное? Приводим мнение одного из профессионалов в области управления, приехавшего из США на работу в СССР: «…У нас весьма слабо развита культура делового общения и даже рутинного делопроизводства. Тут, грубо выражаясь, все еще очень много простого хамства, вроде, например, не отвечания на деловые письма, на что постоянно жалуются иностранцы…» [2.14.С.12].
Вот что он пишет об элементарном общении: «Прожив в Америке тридцать лет, я видел там отлично оборудованные заводы и фермы, работал в первоклассно оснащенных учреждениях, преподавал в крупнейших учебных заведениях. Наиболее примечательным в этой стране я считаю не машины, а методы организации и управления.
Вот сценка, вероятно, знакомая нашему читателю. Вы звоните по телефону в учреждение: „Мне надо поговорить с товарищем Ивановым“. „Его нет!“ И в трубке слышатся гудки. Вы недоумеваете: что значит его „нет“: болен, вышел покурить, на совещании, уехал в командировку? Снова набираете номер. В ответ более резко: „Я же сказала, его нет!“ „Простите, как ваша фамилия?“ „А вам не все равно? Повторяю — Иванова нет!“ И трубка опять повешена. Вы начинаете нервничать, звоните в третий раз: „Девушка, прошу вас, не бросайте трубку. Мне Иванов нужен по срочному делу“. С другого конца провода слышится: „Товарищ, вы мешаете мне работать. Ведь я уже дважды вам сказала, что Иванова нет! Он в отпуске и вернется через три недели“. „Так почему же вы этого не сказали сразу? Кто его заменяет?“ — „Не знаю“.
В Америке такие разговоры происходят несколько по-иному. Вы звоните, скажем, в фирму „Дженерал электрик“. В ответ звучит спокойный тренированный голос: „Фирма „Дженерал электрик“, говорит мисс Джонс“. Спрашиваете: „Можно к телефону мистера Смита?“ Лаконичный ответ: „Мистер Смит в отъезде. Вместо него мистер Корни, его телефон (такой-то). Соединить вас с ним?“» [2.13.СС.173–174].
Указанное сравнение принадлежит доктору экономических наук В. И. Терещенко — он до середины 1950-х гг. жил в США и многое видел, тем больнее было ему сознавать, как используются «преимущества социализма»: «У нас в Союзе масса искусственно создаваемых препятствий. Сплошь и рядом они влекут за собой непроизводительные затраты времени. Всяческие бюрократические препоны. Перестраховка. А уж безответственность — просто массовое явление! За всем этим — десятки, да что там, сотни тысяч упущенных возможностей улучшить жизнь. По правде говоря, при максимальной отдаче работе я делаю лишь треть того, что мог бы сделать в Америке. Очень обидно! Время необратимо…» [2.15.С.13].
Главной же ошибкой «товарищей», приведшей затем к катастрофе, было слепое абсолютное следование (да и то в идеале) тому пониманию марксизма (оставлявшим, как и всякая идеология, широкое поле справа и слева для свободного необязательного толкования), которым грешил тот или иной генеральный руководитель. Не просто отсутствие надежного механизма критики снизу, но, наоборот, заглушение его, не синтез, а наоборот, обязательная, аккуратная критика «в то же время имеющихся отдельных недостатков». (М. С. Горбачев открыл шлюзы, перенацелил русло, и вот он результат: нет вожделенного социализма, нет СССР.) Мир все более усложнялся. Практика построения «социализма» все более упрощалась. Отражение реальных процессов опошлялось, примитизировалось, загонялось в догматы. «Волюнтаризм» в Третьей Программе КПСС имел тот смысл, что к 1980-м гг., не достигнув коммунизма, советский народ был бы вынужден вообще отказаться от этой цели.
Справка № 1«Мозговые центры» СССР. 1953-1985
Термин «мозговой центр» не так уж широко известен, хотя писалось об этом институте управления на сегодняшний день много, но не всегда в таком объеме, чтобы на это однажды обратила, внимание и навсегда запомнила самая широкая публика. Поэтому необходимо дать пояснение, что это вообще такое. «„Мозговой центр“ — наименование формально организованного совета экспертов и специалистов в различных областях политики, экономики и др. отраслей знания при высшем руководстве страны или главе государства (президенте), а также неформального окружения из советников, интеллектуалов, знаниями которых пользуется руководитель страны или отдельного ведомства. Понятие „М.ц.“ вошло в употребление в послевоенные годы (например, „Мозговой центр Кеннеди“), когда роль науки в политике резко возросла, а сами общественные, политические, военные и иные науки развились настолько, что оказались в состоянии оказывать значительную помощь руководящим учреждениям власти в принятии ответственных решений. „М.ц.“ могут объединять значительное число специалистов — несколько сотен и даже тысяч человек. Они обычно нестабильны, могут формироваться в зависимости от потребностей момента и от личных качеств руководителя и его склонности обращаться к научному знанию и ценить его. Экспертные оценки политических, военно-политических, военно-стратегических и др. ситуаций способствуют значительному повышению профессионализма политики» [54.С.184].
Надо указать на то, что «мозговые центры» — это не то же самое, что и обычные научные учреждения и проектные организации, они не однотипны. Они отличаются целым набором признаков. Основные отличия экспертных центров от традиционных научных учреждений и коллективов: это то, что общее количество исчисляется сотнями в отличие от обычных научных организаций, число которых — десятки тысяч; экспертный центр пользуется определенным влиянием на процесс принятия решения высшим руководством, причем на уровне стратегии; информационные потребности ориентированы как минимум на отраслевой, на государственный и как максимум на международный уровни; тематический охват и глубина исследований, предлагаемый набор отдельных приемов и законченных по циклу технологий заключаются в активном определении новых направлений, полнота информации дается по всей глубине проработки; осуществляется постоянное сотрудничество со сторонними специалистами для информационного поиска и для экспертиз; процесс обработки информации содержит в себе несколько этапов критического анализа документов, вплоть до содержательного уровня текста; ведется индексирование документов по специально разработанным исследовательским классификациям; проводится активно поиск литературы, при этом ведется определение новизны и достоверности сведений из нее; идет постоянный поиск, создание и ведение библиографических, реферативных, фактографических, объектографических, проблемно ориентированных и полнотекстовых баз данных по специально разработанным технологиям; постоянно и самостоятельно осуществляется подготовка критических и поисковых исследований; интеллектуальная продукция в глазах ее потребителей, как правило, получает самую высокую оценку.
От привлеченных специалистов требовалось сразу же ухватить замысел научного руководителя, т. к. было необходимо зафиксировать имеющуюся ситуацию в той системе координат, в которой она может быть рассмотрена, чтобы при проведении «мозговых штурмов» и научных семинаров иметь возможности вести дискуссии на достаточно научном уровне, требовалось также умение генерировать идеи, выдавать вполне читабельную информацию, хотя «правила игры» в главных штабах и предписывали подчиненным участвовать только в информационном плане — косвенно отслеживать информацию, но в то же время и многое позволялось: например, выдвигать обоснование необходимости для проведения тех или иных мероприятий, рекомендуемых ими же. Не было чем-то зазорным, если в процессе самообразования и самопознания кто-то обретал способность менять убеждения и отказываться от своего прежнего мнения по тому или иному вопросу. «Основная часть имеет от 1 до 10 высококвалифицированных штатных экспертов, крупные центры активно приглашают внешних специалистов для экспертиз. Определенная доля центров работает на принципах кооперирования и не имеет штатных сотрудников. <…>
Идеологию экспертных центров можно сформулировать следующим образом:
1. Им предназначается ключевая роль в научных и деловых коммуникациях. Здесь хранится и создается информация для принятия решений.
2. Это — составная часть информационно-исследовательских организаций. Эксперты работают одновременно в среде информационных организаций и поддерживают тесный контакт с коллегами предметной области.
3. Основу информационной технологии центров составляют экспертные системы.
Экспертные информационные центры — это, по сути, исследовательские организации, работающие на информационном подходе» [2.16.СС.16–17].
Как таковым первым «мозговым центром» СССР считался Институт мирового хозяйства и мировой политики (ИМХиМП). Существовал он с 1924 г. по 1947 г. Организационно входил сначала в Социалистическую, потом, по мере продвижения вперед к «светлому будущему», в Коммунистическую Академию. В начале 1930-х преобразован в академический. Возглавлял его академик Е. С. Варга. Перед ликвидацией насчитывал 120 сотрудников. Занимался исследованиями по текущей конъюнктуре, по истории и теории экономических циклов и кризисов, последнее увязывали с возможными революционными подъемами, а также изучением международных отношений, в плане назревания угрозы войны.
Другим известным «мозговым центром» являлся Всесоюзный Институт Системных исследований Государственного Комитета по науке и технике при Академии Наук СССР. С момента основания его директором был Джермен Михайлович Гвишиани, действительный член Академии Наук СССР, заместитель председателя Государственного Комитета по науке и технике СССР, председатель Совета Национальной Ассоциации содействия Римскому Клубу, иностранный член Шведской академии инженерных наук, действительный член Американской и Международной академий управления, председатель Совета Международного института прикладного системного анализа. Его отец — генерал НКВД, выдвиженец Л. П. Берии. Само имя, которое он дал сыну, означает: ДЗЕРжинский-МЕНжинский. Жена — Людмила Алексеевна Косыгина-Гвишиани, единственная дочь нашего премьера, директор Библиотеки иностранной литературы. Муж его сестры — Е. М. Примаков.
До основания института Д. М. Гвишиани, естественно, работал в другом месте — начальником международного отдела Государственного Комитета по науке и технике. Одним из его подчиненных был полковник О. Пеньковский, работавший на английскую и американскую разведки. После разоблачения шпиона пострадали все, кто ему протежировал, но только не Д. М. Гвишиани. С 1980 г. и до неопределенного времени работал в институте Е. Т. Гайдар. Вот как он вспоминал потом о своем первом рабочем месте: «Этот институт был создан в 1967 году заместителем председателя Государственного Комитета по науке и технике Джерменом Гвишиани, который и стал его директором. По идее институт должен был представлять собой советский аналог „Рэнд корпорейшн“: объединив способных экономистов, математиков, системщиков, философов, специалистов по организационным структурам, развернуть серьезные теоретические исследования и решать самые сложные задачи государственного масштаба. Место Джермена Гвишиани, зятя Косыгина, в формальной и неформальной иерархии советского общества того времени обеспечивало институту хорошие связи, а следовательно, и относительную идеологическую автономию. <…>
Нашу институтскую лабораторию возглавляет профессор Вадим Павлюченко. <…> В нашей лаборатории работали Владимир Гарсимович, Олег Ананьин, Петр Авен, Вячеслав Широнин, Марина Одинцова. Основная сфера исследований — закономерности развития социалистического хозяйственного механизма, сравнительный анализ экономических реформ социалистических стран.
Во ВНИИСИ исчезла привычная по экономическому факультету двойственность — жесткое разделение того, что можно обсуждать открыто, и того, о чем можно думать, но ни в коем случае высказывать вслух в официальной обстановке научного семинара. Здесь можно обойтись без „кукиша в кармане“, обсуждать самые острые теоретические проблемы без оглядки на идеологическую „чистоту“ суждений» [12.С.30].
Другое интеллектуальное подразделение — Группы консультантов при ЦК КПСС. В самом начале 1960-х гг. в Международный Отдел и Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран ЦК КПСС были введены должности консультантов. Впоследствии из них были сформированы подотделы, в 1965 году их переименовали в группы консультантов при Отделе. Консультант был приравнен к заведующему сектором, а заведующие группой консультантов — к заместителю заведующего Отделом. Потом институт консультантов появился в Идеологическом и других Отделах ЦК КПСС [3.СС.79–85]; «В сентябре 1966 г. в Отделе пропаганды решением ЦК была создана группа консультантов, на которую, по аналогии с такими же группами международных отделов, и были возложены задачи политических и теоретических документов. <…> Главные требования, которые предъявлялись к кандидатам в консультанты, — всесторонняя эрудиция, способность творчески мыслить и грамотно, в меру живо и ясно излагать мысли на бумаге» [9.С.109].
В разное время сотрудниками этого аппаратного подразделения являлись: В. А. Александров, Г. А. Арбатов, А. А. Беляков, Н. Б. Биккенин, А. Е. Бовин, О. Т. Богомолов, Ф. М. Бурлацкий, Г. И. Герасимов, В. В. Загладин, Н. П. Коликов, Р. И. Косолапов, Е. Кусков, И. Д. Лаптев, Ф. Ф. Петренко, В. Проваторов, Н. В. Шишлин, Р. П. Федоров, А. И. Черняев, Г. Х. Шахназаров.
Теперь их характеризуют как «…группку квазиинтеллектуальных приспешников, которая в качестве мозгового протеза брежневского руководства лишила страну способности использовать гигантский потенциал» [2.17.СС.5–6].
Неформальный кабинет при Л. И. Брежневе. На его наличие, называя его то «теневой», то «узкий», деятельность и состав указывает только один источник. Включают туда министра внутренних дел СССР Н. А. Щелокова, управляющего делами ЦК КПСС Г. С. Павлова, первого заместителя заведующего Отделом организационно-партийной работы Н. А. Петровичева, заведующего Отделом науки и учебных заведений С. П. Трапезникова [2.18.СС.10,27].
Институт мировой экономики и международных отношений. Первый директор — А. А. Арзуманян. Женат на сестре жены А. И. Микояна (в то время — члена Политбюро ЦК КПСС, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР. — А.Ш.), с 1953 г. работает в Москве. Кадры института были серьезные — около 300 человек.
Отношения между серьезными исследователями и их оппонентами из идеологических служб складывались далеко не просто. Характерный эпизод подковерной борьбы между ними приводит в своих воспоминаниях академик Г. А. Арбатов: «В связи с одной из записок, в которой критиковались формы нашей помощи развивающимся странам <…> произошел характерный эпизод. Арзуманян разослал записку „тиражом“ 50 экземпляров, так сказать, „в заинтересованные инстанции“, включая ГКЭС (Государственный Комитет Совмина СССР по внешним экономическим связям), в основном занимавшийся помощью „третьему миру“. Руководство этой организации пожаловалось М. А. Суслову, тот вызвал Арзуманяна и, как последний сообщил на закрытом заседании партбюро института <…> заявил ему примерно следующее: „Арзуманян, мы с тобой старые члены партии, ты помнишь и знаешь, как действовала оппозиция — писала платформы и рассылали их по собственному усмотрению. Так дело не пойдет. Ты, если пишешь записку, присылай нам ее сюда в одном экземпляре, а мы уже будем решать, кому ее направлять“.
У Арзуманяна хватило решительности (и „плавучести“ — с учетом его родства с Микояном и незаурядной способности завязывать нужные связи, притом весьма высокие) проигнорировать это указание — готовить и рассылать по своему собственному усмотрению записки он продолжал» [3.С.72].
Дополнительно можем указать, что хотя Институт США и Канады и замышлялся изначально как академический, но и ему не был чужд некий налет «мозгового центра». Так в своих мемуарах в специально выделенной главе «Комментарии для любознательного читателя. Об институте США и Канады АН СССР» директор института Г. А. Арбатов пишет, что «замысел при организации института <…> состоял в том, чтобы создать центр, занимающийся фундаментальными исследованиями, который бы не ограничивался публикациями академических книг и статей, а доводил результаты этих исследований до практических выводов и рекомендаций, прежде всего в сфере советско-американских отношений. Предполагалось, что исследования будут вестись на междисциплинарной основе — экономистами, политологами, историками, социологами, специалистами по военным проблемам и т. д. Думаю, в какой-то мере сама идея создания института была подсказана публикациями (подчас рекламными) о работе американских „Рэнд корпорейшн“, Гудзоновского института, тогда еще возглавлявшегося знаменитым Германом Каном, и других подобных исследовательских центров, а также сведениями о том, что „у них“, то есть в США, есть при университетах десятки институтов, занимающихся СССР…» [3.С.382].
Эти и многие другие, интересующие заокеанскую сторону учреждения в конечном итоге попали под западное влияние и стали выразителями воли Америки. Еще в застойные годы они прошли длительную эволюцию и в конце концов превратились в продолжение информационно-аналитических подразделений транснациональных корпораций.
Справка № 2КГБ СССР. 1953-1985
В прошлом у КГБ действительно заслуженная слава, тем более что большая часть ее замалчивается ныне и будет замалчиваться еще долго, если не всегда: специфика работы спецслужбы в том и состоит, чтобы не только что-то совершить, но при этом не оставить следов, как на «внешнем» фронте, так и на «внутреннем». Но это достоинство несет и неизбежный негатив. Анализ в этой сфере крайне затруднителен. Закрытость «Конторы Глубокого Бурения», секретность от всего и вся, такие понятия как «честь мундира», присяга, понятия братства, заставляют даже самых откровенных и редких в органах или в отставке патриотов помалкивать о том, что слышали, видели и знают. Публикаций о спецслужбах появилось много, но в нужном нам контексте — как в КГБ появился климат предательства, из-за чего мы и проиграли «холодную войну», о давлении на всю страну и русский патриотический лагерь — явно недостаточно. Оно и понятно. Напакостили, а теперь, опасаясь праведного народного гнева, спасаются за секретностью.
Для понимания противоречий внутри любой структуры требуется как минимум дифференцированный подход. В политической организации необходимо еще и диалектическое понимание, ибо борьба там носит крайне напряженный, нешуточный характер; необходимо также учесть, что ее деятельность неминуемо отражается еще и на всей внешней среде. Мы же в нашем исследовании коснемся этих сторон с исторической точки зрения.
Подобно тому, как работники МВД упрощенно делятся на продажных «ментов» и честных милиционеров, так и работники ВЧК-КГБ-ФСБ делятся на «чекистов» и разведчиков-контрразведчиков. Внутри ВЧК-КГБ-ФСБ всегда существовали два лагеря. Один лагерь — «чекистов», который в 1920-е годы был монополистом. Другой лагерь — это разведчики и контрразведчики. Эти государственники (как мы бы их назвали сегодня), не выходя за рамки того понимания, что любому государству нужны крепкие границы, защита от посягательств извне, разведка внешней среды, как могли крепили «тайный фронт». Если первый лагерь может считать себя сложившимся с момента основания ЧК 20 декабря 1917 года, и даже ранее — с первых комиссаров из 75 комнаты Смольного, то второй лагерь, соответственно, отсчет ведет со своего первого успеха — ареста и расстрела Я. Г. Блюмкина в 1929 г. (за несанкционированные контакты с высланным из СССР Л. Д. Троцким). Самый крупный успех наши контрразведчики осуществили в 1937 г., перестреляв, по мере возможности, своих конкурентов внутри «конторы». Борьба между ними не прекращалась, а велась «все 70 лет» с переменным успехом. Лагерь «чекистов» постепенно переродился, он теперь выполняет роль прислужника компрадорской буржуазии. Это они устанавливают наиболее выгодные рынки для размещения капитала за рубежом, они оберегают наиболее прибыльные отрасли в самой России, в том числе и от посягательства западных конкурентов, в той части, в какой способны, защищают интересы элиты России и других стран бывшего СССР.
Второй лагерь, выполняя функцию подлинной защиты Отечества, проиграл, сведя всю подлинную госбезопасность к тому минимуму, который позволяет сохранять хоть какое-то реноме.
У нас в силу разного рода причин не было понимания, что сама по себе та или иная структура — это мощное оружие и ничего более. Самым важным же является то, в чьих руках она находится. Название должно наполняться содержанием, но иногда оно не будет ему соответствовать. И то, что мы воспринимаем как свое только лишь потому, что оно находится на нашей территории, может быть на самом деле чужим. В конечном же итоге, благодаря своему и, более высокопоставленному, партийному руководству, КГБ СССР оказался в контуре управления информационно-аналитических структур транснациональных финансово-промышленных компаний.
Дадим справку в отношении кадров главной спецслужбы СССР. В типовой характеристике обо всех без особого разбора было принято писать: «Беспредельно предан делу КПСС». И многие из них оказались преданы этому делу даже тогда, когда это дело повернулось на 180°. Почему?
Начинающие работники спецслужб и тогда, и сейчас — это люди двух типов: наивные романтики, с детства начитавшиеся книг, и жестокие прагматики, присмотревшие себе в советской системе исключительное место. Как в принципе становились комитетчиком? Путь среднего комитетчика был стандартен. Заканчивался любой вуз, во время учебы кадровики уже присматривались к неофитам, следовало предложение. В Комитет попадали либо по комсомольско-партийной путевке, либо для начала вербовали в качестве информатора. Далее школа КГБ в зависимости от последующей специализации: в Ленинграде, Минске (в настоящее время — Академия КГБ РБ), Москве, Новосибирске (в настоящее время — Институт переподготовки и повышения квалификации сотрудников ФСБ РФ), Орле, Свердловске, Тбилиси. После стажировки и небольшой практики лейтенантом «закрывали направление». Гэбист (в этом термине и в синониме «комитетчика» уже не содержится никакого диффенцированного подхода) выполнял самостоятельные задания, рос в званиях, стремился к повышениям в должности, либо к работе в центральном аппарате, ибо только должность давала возможность уйти на пенсию полковником, а то и — чем черт не шутит! — генералом. Для этого нужно было на виду заниматься партийной работой и нелегально пить водку с начальством и приезжими из Москвы.
Комитетчики не были глубоко интегрированы в советское общество, они варились в собственном соку. Налицо была некая герметичность. Вот некоторые примеры.
Перебежчик в 1990-е гг. «Михаил Бутков всегда и во всем старался быть первым. Родившись в семье кадрового офицера ГРУ…» [2.19.С.24].
Резидент Первого Главного Управления (ПГУ КГБ — внешняя разведка) в Англии, полковник КГБ, работавший на англичан и американцев, бежавший в 1985 г. «…[О.А.] Гордиевский<…> получил письмо от отца, тогда полковника Учебного управления МВД…», в КГБ служил и его брат [17.СС. 432, 491].
Начальник Управления «К» ПГУ КГБ (внешняя контрразведка) генерал-майор О. Д. Калугин, в настоящее время проживает в США — его отец «в 1955 году уволен из МГБ, где в его функции входила охрана руководящих деятелей Ленинграда» [2.20.С.2]
Начальник информационно-аналитического отдела ПГУ КГБ полковник, кандидат исторических наук М. П. Любимов: «отец — <…> сотрудник органов безопасности, в 1937 году репрессирован, затем освобожден и изгнан из организации. Всю войну находился на фронте, где был взят в военную контрразведку, работал там до 1950 года» [2.21.С.19].
Первый Председатель Центробанка России подполковник Георгий Матюхин: «Я действительно вырос в семье чекиста. Отец был сперва шофером, а потом завгаром в НКВД» [2.22.С.26]. Существует и человек с установочными данными, подпадающими под данные сына — Матюхин Владимир Георгиевич — заместитель Генерального директора ФАПСИ.
Начальник Высшей Школы КГБ генерал-майор С. А. Орлов — зять Н. П. Емохонова, генерала армии, первого заместителя Председателя КГБ СССР.
В конце концов, это стало настолько систематическим, что возымело и обратную силу: «Люди их сторонятся: ни в одной компании, собирающейся на вечеринках, вы не встретите сотрудника „органов“, даже в компании номенклатурщиков из партаппарата или дипломатов; гебистов не избегают только их собственные коллеги из карательных органов — МВД, прокуратуры, суда» [2.23.С.400].; «В КГБ всегда существовала тесная спайка и взаимовыручка. Здесь дружили семьями, в свой круг старались никого из посторонних не пускать, а детей зачастую устраивали работать в этой же системе» [2.24.С.9].
Как отмечают ученые, такого рода явление, как «…замкнутость рождает тип устойчивой системы, который препятствует ее развитию. Доведение такой устойчивости до логического конца означает эволюционный тупик, смерть, что, собственно, и подтверждается идущим в таких сообществах процессом вырождения…» [2.25.С.269].
Единицы из серой массы выбирались в элиту, становились значимыми фигурами.
Андропов Юрий Владимирович — генерал армии, Председатель КГБ СССР: «Он был двойным, тройным, даже четверным в своих подходах. Он посылал разные сигналы разным слоям населения: защищал Любимова и его театр на Таганке и одновременно жестко боролся с диссидентами, выпустил дешевую водку и призывал к борьбе с прогульщиками, пьяницами, боролся со взяточниками в Ташкенте и Москве и не интересовался взяточниками в Азербайджане, где правил его человек — генерал КГБ Гейдар Алиев, интересовался рыночными реформами и призывал „оживить почины сталинских лет“» [2.26.С.129].
В подтверждение этого другие наблюдатели высказываются так: «Одни считали Андропова скрытым либералом и евреем. Другие — патриотом и держимордой. Одни надеялись, что с его приходом в стране наконец-то начнутся реформы. Другие — ждали повторения 1937-го. Самый закрытый из всех генсеков. Самый популярный в народе деятель. Самый уважаемый председатель КГБ» (Московский комсомолец, 1999, Цит. по: [20.СС.81–82]); «Между тем, если даже подойти к оценке личности Андропова как председателя КГБ с позиций узкопрофессиональных, <…> то и в этом случае остаются не очень ясными мотивы особого почтения к нему со стороны политической охранки буржуазного государства. Очевидно, например, что некоторые важные решения, принимавшиеся Андроповым в интересах защиты социалистического строя, оказались в профессиональном отношении несостоятельными, поскольку приводили на практике к результатам, обратным тем, ради достижения которых затевались. Вот, например, при Андропове вошло в моду высылать из страны так называемых диссидентов <…>. Однако, оказавшись за границей, они моментально рекрутировались антисоветскими пропагандистскими центрами и принимались в поте лица своего трудиться против СССР уже с использованием всей технической мощи их новых работодателей. Ну разве это профессионально?
Или, скажем, в интересах укрепления все той же социалистической законности Андропов провел через Политбюро решение, в соответствии с которым упразднялась проверка по спецканалам КГБ лиц, поступающих на работу в партийные органы. Законность окрепла, но зато в политические структуры стали проникать всевозможные прохиндеи, карьеристы и коррупционеры, люди с темными пятнами в биографии. Со временем даже на уровне Политбюро начала почти в открытую действовать агентура влияния стратегических противников СССР» [2.27.С.6].
20 декабря 1999 г. в Москве на фасаде здания на Лубянке была восстановлена почетная доска Ю. В. Андропова, снятая в «угаре» августовских событий. Таким образом, представляется, было выполнено две задачи: восстановлен уровень его подлинных заслуг перед «демократами» и еще больше поднято реноме КГБ, выходцем из которого, к слову сказать, был и В. В. Путин, принимавший участие в мероприятии и через 11 дней ставший и.о. президента РФ.
Бобков Филипп Денисович — генерал армии, первый заместитель Председателя КГБ СССР. Историк Н. Н. Яковлев, сам в 1952 г. отсидевший на Лубянке и общавшийся с Ф. Д. Бобковым, замечает: «На моих глазах с конца 60-х — к началу 80-х он вырос до генерала армии и стал первым заместителем Председателя КГБ. Я где-то читал, что на протяжении ряда лет он был подлинным руководителем ведомства» [65.С.150].
Прочитать об этом профессор мог в «Огоньке»: «Нынешний первый заместитель председателя КГБ Филипп Денисович Бобков многие годы возглавлял Пятое управление КГБ, то есть был тем самым главным „идеологическим контрразведчиком“ <…> Именно ему страна во многом обязана репрессиями в отношении поэтов, писателей, художников, ученых, религиозных деятелей, возникновением и развитием проблем „отказников“, „диссидентов“ <…>
Став зампредом после ухода из КГБ в ЦК Ю. В. Андропова, Бобков с той поры и до сего времени является фактическим руководителем КГБ СССР. Чебриковы и Крючковы приходят и уходят, а Бобковы остаются. По данным на 1987 г., подавляющее большинство членов коллегии КГБ были прямыми ставленниками Бобкова. В свое время он расставил их по всей стране в роли начальников Пятых управлений республиканских КГБ и пятых отделов областных управлений, после чего они не без его помощи заняли должности, позволявшие им войти в состав коллегии» [33.С.30].; «После госпереворота 1991 года Бобков удивил многих, когда в звании генерала армии и с опытом работы первого заместителя председателя КГБ СССР вдруг перешел с частью своей команды на содержание к бывшему карточному шулеру Гусинскому, разбогатевшему одномоментно на руинах СССР. Вот ведь, даже какие большие деревья падают на крутых поворотах истории! А может быть, он и раньше был „внутренним диссидентом“, как, например, Примаков» [38-2.С.7].
Воротников Валерий Павлович — генерал-лейтенант, начальник УКГБ по Красноярскому краю, один из преемников (после генералов Абрамова и Иванова) Д. Ф. Бобкова на посту начальника Пятого управления (идеологического, с 1990 г. — управление «3» — защита конституционного строя). Во время Великой Отечественной войны Ф. Д. Бобков служил в 65-й гвардейской дивизии, формировавшейся в Красноярске, и часто приезжал на встречи с однополчанами в День Победы — он старался не пропускать их даже в 1990-е гг. Здесь он и мог «присмотреть» себе замену. Однако Воротников ничего не сделал, когда строй крушили и ломали. После развала СССР этот генерал совместно с Ф. Д. Бобковым работал в группе «Мост», затем «ушел в политику». Депутат Госдумы РФ двух созывов от фракции КПРФ. Лоббировал интересы группы «Мост» [2.28.С.1].
Цвигун Семен Кузьмич — генерал армии, первый заместитель Председателя КГБ СССР (жена: Вета Петровна Гольдберг (Денисова) — родная сестра жены Л. И. Брежнева, племянница Л. З. Мехлиса) [2.29.С.1].
Как и в любом сообществе, в КГБ были и свои предатели. Только явные из них бежали на Запад из СССР, а неявные остались и уничтожили страну. Во многом последние и сформировали свою среду. Если первые разоблачались и в случае опасности уходили за кордон, то вторым нельзя было ничего конкретного предъявить. Множество «внутренних диссидентов», стратегических, антикоммунистических изменников, которые не искали контактов с внешним врагом, но чьи собственные интересы пошли вразрез с интересами страны, которые только на словах были за провозглашенные цели, а на деле обделывали свои личные «делишки», в лучшем случае были равнодушными к своей стране людьми.
Только с позиции такого равнодушия можно объяснить необъяснимое: вражду контрразведки к самым ярым защитникам Родины — ее патриотам. В чем тут дело? Дело в 15-летнем периоде руководства КГБ СССР Ю. В. Андроповым. Дело в борьбе с «русизмом». Дело в Ф. Д. Бобкове, который не замечал деятельности «диссидентов сверху», но боролся с рядовым неуправляемым из-за рубежа инакомыслием, а еще успешнее — с русским патриотизмом и его идеологией — русизмом: «Главный противник сейчас русский национализм. Диссидентами мы займемся потом: их мы выловим за одну ночь», — изрек Федорчук, возглавив в начале восьмидесятых КГБ. Политика его учреждения и всего партийно-государственного аппарата подтверждает — это установка была не на день и не на год. «Русский национализм» всегда был для них врагом.
Всего один пример из области, где карающая рука власти действовала особенно наглядно и грубо. Уголовное дело Владимира Осипова, издателя патриотического журнала «Вече». 30 апреля 1974 г. тогдашний шеф госбезопасности Ю. Андропов распорядился о проведении расследования «по факту издания антисоветского журнала „Вече“. В колоссальном штате ведомства страха сам его главный надсмотрщик поспешил разгромить издание, печатавшееся в нескольких экземплярах на разбитой „Эрике“. Не доверил ни одному из десятков тысяч клерков дело чрезвычайной государственной важности. Сам, не дожидаясь начала следствия, сформулировал обвинение. И сам проследил, чтобы наказание было максимально жестоким. Настолько пугал Андропова этот тонкий — но живой, с народной почвой связанный — росток русского самосознания. <…>
Владимир Осипов стал первым политзаключенным, осужденным после Хельсинки. Нелепо думать, будто в КГБ и ЦК на самом высоком уровне не просчитали ситуацию. Они хотели испытать Запад — насколько серьезно он относится к соглашению и нарушениям его. Гэбисты, видимо, полагали, что приговор русскому националисту не вызовет той острой реакции, какую можно было бы ожидать в случае осуждения диссидентов с их прозападной ориентацией. Расчет оказался точным. „Права человека“ изначально не распространялись на „коренное население“ России. Ни западные политики, ни коммунистические властители не хотели этого.
Потом, разумеется, репрессии настигли и диссидентов. За что они во многом должны благодарить смолчавший в деле Осипова Запад. Наивно полагать, что маховик террора, раскрутившись, станет с хирургической точностью вырезать одних, не затрагивая других.
И все же — в соответствии с установкой Федорчука (и тех, кто управлял до и после него) — по-разному преследовались враги номер один и менее опасные противники. За два года до процесса над редактором „Вече“ состоялся суд над известными диссидентами П. Якиром и В. Красиным, издававшими „Хронику текущих событий“. Казалось бы, карателям не связывал руки хельсинский акт. Тем не менее приговор был не в пример мягче, чем в случае с Осиповым: кратковременная ссылка в Рязань и Тверь» <…> [2.30.СС.174–175].
Действия против патриотов начались не вчера и никогда не прекращались. Вот что говорит документ, добытый из недр ЦК КПСС: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя „русистами“. Под лозунгом защиты русских национальных традиций, они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью. Развитие этой тенденции активно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими центрами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации. Спецслужбы противника усматривают в ней дополнительную возможность для подрывного проникновения в советское общество.
Серьезное внимание этой среде уделяют официальные представительства капиталистических государств в СССР. Заметную активность, в частности, проявляют посольства США, Италии, ФРГ, Канады. Их сотрудники стремятся иметь контакты среди так называемых „русистов“ с целью получения интересующей информации и выявления лиц, которых можно было бы использовать во враждебной деятельности.
Согласно документальным данным, противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антиобщественную деятельность в Советском Союзе на новой основе. Подчеркивается при этом, что указанная деятельность имеет место в иной, более важной среде, нежели потерпевшие разгром и дискредитировавшие себя в глазах общественного мнения так называемые „правозащитники“.
Изучение обстановки среди „русистов“ показывает, что круг их сторонников расширяется и, несмотря на неоднородность, обретает организованную форму.
Опасность прежде всего состоит в том, что „русизмом“, то есть демагогией о необходимости борьбы за сохранение русской культуры, памятников старины, за „спасение русской нации“, прикрывают свою подрывную деятельность откровенные враги советского строя.
В связи с изложенным представляется необходимость пресечь указанные вражеские проявления…» [2.31.СС.108–109].
КГБ СССР не допускал патриотов в правящие круги элиты потому, что давно был запачкан во всех неблаговидных делах советского периода. Он давил мысль не столько либеральную, прозападную, сколько «свою», русскую.
Но в государстве были не только люди, которых можно было безнаказанно подавлять, т. е. пресловутые «низы». К правящим же кругам у «чекистов» было совсем иное отношение.
До 1953 г. отношения спецслужб и управленческой элиты складывались непросто: первые присматривали за вторыми, и информация о последних монопольно доводилась до Сталина: «Обслуга не умела написать своего имени <…>, но ни на миг верхние, богатые, властные, всесильные жильцы не забывали, кто набирает обслугу, кто платит ей деньги, какая беспощадная сила, обозначаемая в русской истории тремя или четырьмя буквами, владеет душами всех этих улыбчивых официанток, ласковых нянек, это была особенность коммунистической роскоши — она имеет пределы, и, выйдя внезапно в переднюю, можно было застать одного из гостей за обшариванием карманов, услышать: „Спокойно. Я на работе“ — и, кто бы ты ни был, ты поворачивался и уходил…» [2.32.С.14]; «Органы НКВД имели решающее слово при любых выдвижениях или передвижках партийных, государственных и хозяйственных кадров, и они всегда согласовывались с НКВД». Цит. по: [58.С.63,прим.].
Такое положение дел не могло устраивать номенклатуру, и она поддержала антисталинскую позицию Н. С. Хрущева, который в благодарность свернул всякую оперативную работу на этом направлении. Кланами же в послесталинские времена были выработаны и правила, по которым провинившихся наказывали не слишком сурово. Проанализировав реакцию высшего руководства и его карательного органа в разоблачениях предателей и шпионов можно отыскать любопытную закономерность. Как только в число виноватых и предателей попадало лицо из номенклатурного «истеблишмента», то ответный ход отличался более мягким вариантом наказания: так, например, 5 мая 1960 г. на дипломатическом приеме заместитель министра иностранных дел Я. А. Малик в состоянии алкогольного опьянения рассказал шведскому послу Рольфу Сульману[15] о том, что пилот самолета-разведчика американских ВВС U-2, сбитого 1 мая 1960 г., Ф. Г. Пауэрс жив и предстанет перед судом. Официально же было объявлено о его смерти, и по замыслу Н. С. Хрущева об этом необходимо было молчать до самого суда. Однако Я. А. Малику решением Президиума ЦК КПСС был вынесен только строгий выговор [2.33.СС.81–88].
Так, и В. Беленко — военный летчик, бежавший на истребителе МиГ-25 в Японию — мог в принципе не опасаться за жизнь и благополучие семьи: «Людмила и Дима? <…> Ее родители достаточно влиятельны, чтобы не допустить этого» [2.34.С.3]. А. Шевченко, бывший заместитель Генерального Секретаря ООН от СССР, учившийся вместе с сыном министра иностранных дел А. А. Громыко, был вхож в эту семью и назначен на свой высокий пост благодаря протекции. Однако стоило прегрешение совершить представителю «простонародья», как реакция следовала более жесткая. Налицо было то, что субъективные факторы даже в этом случае играли большую роль. Государство имело — в лице КГБ и пограничных войск — очень жесткую защиту от всякого рода лазутчиков, но не могло даже глаз поднять на высокопоставленных предателей. И чтобы ни творил высокопоставленный «деятель», КГБ, оставаясь в рамках своих полномочий, был бессилен. А за рамки выходить не хотел — инициатива наказуема…
В годы «гласности» этот момент стал одним из самых больших доказательств разложения элиты и одним из доводов при борьбе с «незаконными привилегиями» — привилегией на невмешательство в личную жизнь: «…Существуют приказы председателей КГБ, запрещающие производить какую бы то ни было проверку советской элиты и членов их семей. Если сотрудник КГБ получает информацию компрометирующего характера на этих людей, он обязан немедленно ее уничтожить. <…> Ведомство занималось поиском шпионов исключительно среди рабочих, крестьян и „безродной“ интеллигенции. Хотя в других приказах тех же председателей лицемерно требовалось всегда иметь в виду, что иностранные спецслужбы стремятся приобретать агентуру прежде всего в руководящих партийных и советских органах, а также среди сотрудников КГБ и МВД» [33.С.29]. «…Был снят всякий контроль (в том числе КГБ) с высшей партноменклатуры — членов ЦК, секретарей обкомов. Существовала инструкция для органов государственной безопасности, согласно которой запрещалась агентурная работа (включая прослушивание, наружное наблюдение и т. п.) над депутатами, партийными, комсомольскими, профсоюзными работниками высокого ранга. Даже если в следственных делах КГБ нити вели к ее представителям, то они обрывались, а расследование прекращалось.
Любые материалы на высшую партноменклатуру (например, случайно проявившиеся по другим делам) подлежали уничтожению. Можно сказать, что высшая номенклатура получила право на безнаказанную измену Родине. Партийная верхушка, находящаяся под контролем идеологов КПСС, „укрепляла“ КГБ с помощью спецнаборов из бывших партийных и комсомольских работников, среди которых значительный процент имели люди, отработавшие свое на соответствующих должностях и не имевшие перспектив на дальнейшее продвижение по партийной линии» [42.С.114]. Итак, в годы руководства страной Н. С. Хрущевым из-под оперативного наблюдения были выведены номенклатурщики. То есть теперь они могли заниматься чем угодно. Более того, для гарантии в руководство КГБ периодически отправлялись ее представители. «…В целях укрепления органов госбезопасности опытными кадрами шло насаждение на руководящие должности лиц, пришедших с партийной и административной работы, или лиц из числа его близкого окружения.
В годы руководства им (Ю. В. Андроповым. — А.Ш.) комитетом госбезопасности на руководящую работу пришли: В. М. Чебриков и В. А. Крючков — будущие председатели КГБ, Г. Е. Агеев и В. П. Емохонов, которые затем стали первыми заместителями председателя, В. П. Пирожков, М. И. Ермаков, В. А. Пономарев — будущие зампреды и другие. Многие из этой плеяды выдвиженцев стали начальниками главных и самостоятельных управлений, органов на местах. И лишь незначительную часть руководства КГБ составляли опытные работники, прошедшие снизу школу оперативной работы. Это — первые заместители председателя Г. К. Цинев, Ф. Д. Бобков, заместитель председателя — начальник Главного управления контрразведки Г. Ф. Григоренко, заместитель председателя — начальник Главного управления В. А. Матросов и некоторые другие. По существу принцип преимущества номенклатурного партийного работника при выдвижении на руководящую должность не только сохранился, но и возрос в еще большей степени, когда Юрий Владимирович стал генсеком» [18.СС.198–199]; «Послесталинский КГБ был прочно поставлен под контроль КПСС. <…> В органы ГБ периодически „спускали“ кадры из партийно-комсомольской номенклатуры. <…> Партия в КГБ осуществляла „политическое руководство“, что подразумевало возможность некомпетентного вмешательства в оперативную работу даже со стороны партсекретарей областного масштаба» [2.35.СС.130–131]. Видимо, здесь автор статьи имеет в виду пример, который известен всем из самой популярной книги времен перестройки: «…В Свердловск приехал заместитель председателя КГБ В. П. Пирожков. <…> Сидели у меня втроем — я, Пирожков, Корнилов. Шла спокойная беседа, и Корнилов, между прочим, сказал, что управление КГБ работает дружно с обкомом партии. И вдруг Пирожков рявкнул: „Генерал Корнилов, встать!“ Тот вскочил руки по швам. Я тоже в недоумении. Пирожков, чеканя каждую фразу, произнес: „Зарубите себе на носу, генерал, во всей своей деятельности вы должны не дружно работать с партийными органами, а вы обязаны работать под их руководством и только“» [2.36.С.59]. Кстати, генерал-полковник В. П. Пирожков, о котором идет речь — выходец из партийной номенклатуры — до 1968 г. работал вторым секретарем Алтайского крайкома КПСС.
Шагнув за временные рамки, мы обнаружим, что именно критика таких установок была «первой ласточкой», когда начали разыгрывать карту КГБ во время перестройки. И сделано это было провокационно — именно со стороны самого КГБ: один из ветеранов написал статью под почти толстовским названием «Стыдно молчать» и отправил в «рупор перестроечных сил» — журнал «Огонек», там ее заметили, и вся страна могла прочитать о нанесенной ей «несправедливости»: «Мне кажется, что очень большое влияние на то, что госбезопасность с середины пятидесятых годов и до восьмидесятых (может быть, и до сего дня) занималась не свойственными ей функциями и делами, оказали кадровые изменения. Изгнанные „специалисты“ были заменены партийными и комсомольскими функционерами, которые внесли в жизнь органов повальную некомпетентность, уверенность во вседозволенности и карьеризм. Это видели все, и действовало это разлагающе» [2.37.С.9].