Из этого заколдованного круга попросту не было выхода. Очень многое объясняет такой эпизод, рассказанный художнцей Валентиной Ходасевич. В канун трагедии метавшийся Маяковский заехал в цирк, где Ходасевич, участвуя в репетиции, готовила свои декорации. Неожиданно, поскольку это никак не вытекало из их отношений, он предложил ей покататься по городу на такси. Художнице было не до того, сначала она отказалась, но, увидев страдальческое лицо уходящего Маяковского, бросилась за ним.
В такси он все время молчал, «и вдруг, — вспоминает Ходасевич, — какой-то почти визг или всхлип: «Нет!.. Все мне говорят «нет»… Только нет! Всегда и везде — нет…» Он остановил машину, рассчитался с водителем и, попросив его доставить пассажирку туда, куда она скажет, поспешно удалился. Конечно, это была реакция уже тяжело больного, сорвавшегося человека, не вполне отдававшего отчет в своих действиях.
Лиля и Осип к тому времени, дождавшись, наконец, в Берлине английской визы, укатили в Лондон. На свидание с Еленой Юльевной у них оставались уже считанные дни: срок действия выданных им заграничных паспортов истекал через два месяца после пересечения границы. Стало быть, самое позднее 18 апреля им предстояло пересечь, теперь уже в «эту» сторону, советскую границу и на следующий день вернуться домой.
Без видимых причин события вдруг обрели фатальный характер к концу первой половины апреля. Маяковский стал требовать, чтобы Нора немедленно бросила Яншина и вышла за него замуж. События этих — последних его — дней описаны в литературе множество раз. Обратим внимание лишь на то, что Маяковский не внял настойчивой просьбе Лили не общаться с писателем Валентином Катаевым и вечер 13 апреля (впервые!) провел у него. Еще летом двадцать девятого года Лиля писала ему в Ялту: «Володик, очень прошу тебя не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьезные причины. <…> Еще раз прошу — не встречайся с Катаевым (подчеркнуто Лилей. — А. В.)».
Ни одной другой подобной просьбы мы в их огромной переписке не найдем. «С чем была связана эта просьба, — комментирует публикатор письма Бенгт Янг-фельдт, — установить не удалось». Публикатор, к сожалению, не имел возможности узнать это у самой Лили: когда он готовил переписку к печати, Лили уже не было в живых. Любопытно, что она никогда, ни единого раза, не возвращалась в своих публикациях, комментариях, интервью к теме «Катаев» и ушла из жизни, так и оставив неразгаданной загадку своей необычной просьбы (по интонации — скорее мольбы!), изложенной в столь категоричной форме. Причина была, видимо, очень серьезной — тончайшая интуиция не подвела Лилю и тут. Заметим попутнб, что В. А. Катанян и все остальные, кто знал или мог знать, какая тайна скрывалась за этой просьбой-мольбой, тоже ее не раскрыли. Катаев был еще жив — вступать в конфронтацию с ним никто не захотел.
В тот судьбоносный вечер у Катаева много пили, резались в карты. Маяковский то и дело вызывал Нору в соседнюю комнату, в крайнем возбуждении домогаясь ее согласия немедленно уйти от Яншина. Она возражала — то ли не верила в серьезность намерений Маяковского, то ли просто хотела сделать разрыв с мужем не столь болезненным.
Все та же беда Маяковского: опять ему досталась женщина, принадлежавшая другому, — он был вынужден воевать за нее или делить ее с опередившим его соперником. Это мучило его, унижало. Та, из ряда вон выходившая, взвинченность, которую отмечали все, кто видел его в тот вечер, та грубость, которую он позволял себе по отношению к Норе, несомненно, подогревались тем положением, в котором он опять оказался. Только Яншин, сидевший тут же и вместе с другим артистом МХАТа Борисом Ливановым шпынявший Маяковского обидными шутками, все еще ни о чем не догадывался. А если и догадывался, то явно не обо всем…
Утром 14-го Маяковский привез Нору в свой рабочий кабинет, служивший им комнатой для свиданий. Извинившись за вчерашнюю грубость, он потребовал от нее немедленно бросить и театр, и мужа. Возможно, Лиля права, полагая, что, уязвленный вечными неудачами и унижениями, он просто хотел доказать самому себе, что Нора не устоит под его напором, подчинится его воле. Это был уже абсолютно измотанный, не контролирующий себя, тяжко больной психически человек, нуждавшийся в немедленной медицинской помощи. Вспоминая Маяковского в дни, непосредственно предшествовавшие трагедии, Нора писала впоследствии: «<…> конечно, он был <…> в невменяемом, болезненном состоянии».
Но ведь она была не врачом, а всего лишь несчастной женщиной, оказавшейся между двумя жерновами. Металась — в тщетной надежде примирить непримиримое. Театр оставить не могла — в нем была вся ее жизнь и все надежды. Ей только что дали роль — хоть и в никчемной «революционной» инсценировке, но все же большую роль. Репетицию вел сам Немирович-Данченко! Она спешила на репетицию, смертельно боясь опоздать: по извечной традиции МХАТа, Немирович в таких случаях был беспощаден. Но, видя состояние Маяковского, пообещала уже вечером совсем переехать к нему, объяснившись предварительно с Яншиным. А вот бросить театр не могла даже ради него — так прямо ему и сказала. Едва она вышла из комнаты, раздался роковой выстрел.
В этот самый день Лиля и Осип были уже на пути в Москву — в Амстердаме, откуда отправили Маяковскому веселую открытку: «До чего здорово тут цветы растут! Настоящие коврики — тюльпаны, гиацинты и нарциссы». Открытка пришла через пять дней, но она уже была адресована мертвому человеку. 15-го Брики были в Берлине, остановившись, как всегда, в «Курфюрстен-отеле». Там их ждала вчерашняя телеграмма, подписанная ближайшим другом Маяковского и Бриков Львом Гринкругом и «Яней» Аграновым: «Сегодня утром Володя покончил собой».
Откуда Агранов с такой точностью узнал, что Брики уже в Берлине и в каком отеле Лилю нужно искать? — задают вопрос нынешние ее обличители, намекая на чуть ли не ежедневную потайную связь между нею и «службами» во время этой заграничной поездки. Однако же ничего подозрительного в такой осведомленности нет: предельная дата возвращения Бриков в Москву была известна заранее — об этом сказано выше, ехать они могли только через Берлин, остановившись там как минимум на день, а местом их временного жительства в Берлине всегда был только «Курфюрстен-отель». Так что хоть в этом вопросе загадки и тайны нет никакой.
«В нашем полпредстве, — вспоминала впоследствии Лиля, — все уже было известно. Нам немедленно раздобыли все нужные визы (видимо, транзитные польские. — А. В.), и мы в тот же вечер выехали в Москву». Вот тут без помощи Агранова, скорее всего, не обошлось — можно ли его за это винить? Прочитав телеграмму, Лиля тотчас связалась по телефону с Москвой — просила отложить похороны до ее приезда. Так все и получилось: поезд приходил в Москву 17-го утром, похороны были назначены на вторую половину того же дня.
Встречать Лилю на пограничную станцию Негорелое Агранов отправил Василия Катаняна, сына тифлисского врача, молодого литератора, познакомившегося с Бриками в декабре 1923 года и сразу же превратившегося в близкого друга. И Бриков, и Маяковского… Пропуск, которым Агранов снабдил Катаняна, позволял ему войти в вагон еще до того, как поезд покинул по-граничную зону. Лиля безутешно плакала, уткнувшись в его плечо.
В Москве тем временем разыгрывалась поистине тягчайшая сцена. Полонскую прямо с репетиции вызвали к следователю, куда ее сопровождал Яншин. Через полуоткрытую дверь он слышал, как следователь прямиком спросил ее, «состояла ли она в интимных отношениях с гражданином Маяковским». Трясясь от страха, она пролепетала «нет», адресуя это слово, конечно, не следователю, а мужу. Газеты опубликовали предсмертное письмо Маяковского (написанное, правда, за два дня до самоубийства), где были такие, ставшие затем всемирно известными, строки: «Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо».
На следующий день после самоубийства Виктор Шкловский, забывший уже про нанесенные ему обиды, писал своему другу Юрию Тынянову, что Маяковский оставил еще два письма: «одно Полонской, другое — сестре». Письма эти, если они были, до сих пор не известны. Но даже и по этой, пока не подтвержденной и вряд ли способной подтвердиться, молве очевидно одно: отдельного письма Лиле оставлено не было.
Имя Норы — уже как «члена семьи» Маяковского — сразу же оказалось у всех на устах. Едва приехав, — перед тем, как отправиться в Клуб писателей, где был выставлен для прощания гроб с телом Маяковского, — Лиля позвонила Полонской: «Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным». Нора согласилась, но Агранов решил перестраховаться: точно на этот час следователь Сырцов вызвал Нору для очередного допроса.
Трагедия была многократно усугублена немедленно распространившейся по Москве реанимированной сплетней (вопреки просьбе Маяковского в предсмертном письме: «<…> пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил») о сифилисе, который будто бы и вынудил поэта пустить себе пулю в сердце. Этому способствовало официальное сообщение о смерти, где были такие строки: «Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт еще не совсем поправился». Пошлая клевета, распространенная «друзьями» и «благожелателями» еще двенадцать лет назад, догнала Маяковского уже на смертном одре.
«Великий гуманист» Горький откликнулся печатно на его смерть в статье «О солитере», где по-прежнему гнул свое, недвусмысленно назвав причиной гибели «давнюю и неизлечимую болезнь». Дословно этот позорный горьковский пассаж звучит так: «Каждый человек имеет право умереть раньше срока, назначенного природой его организму, если он чувствует, что смертельно устал, знает, что неизлечимо болен и болезнь унижает его человеческое достоинство». В письме Бухарину из Сорренто от 10 мая Горький позволил себе откликнуться на гибель Маяковского с еще более непристойным, презрительным укором: «А тут еще Маяковский. Нашел время! Знал я этого человека и — не верил ему». Словно тот совершил какую-то подлость… Несколько десятилетий спустя беззастенчивые фальсификаторы бесстыдно напишут (в «огоньковском» собрании его сочинений): «Трагическая гибель Маяковского потрясла Горького». И даже скрупулезно документирующий каждое свое утверждение Скорятин, на этот раз без ссылки на какой-либо источник, именем Горького открывает список тех, кого гибель Маяковского «потрясла». Как именно она его потрясла, мы видим…