Но вот не менее важный вопрос: как закрыли глаза на очевидную ложь и германские власти? Ведь во всех анкетах для получения въездных виз Лиля всегда называла себя женой Осипа Брика. Не иначе как ей пришлось теперь записать, что она с Бриком в разводе, а с Примаковым состоит в законном юридическом браке: ложь для простаков, к каковым германская разведка никогда не относилась.
Лиля поспешила в Берлин, оставив в Москве Эльзу и Арагона и повелев Осипу докладывать ей о том, как они проводят время. Осип докладывал регулярно: «Арагоны живут тихо, никому не мешают, но и не помогают»; «Деньги есть, клопов не видать, Эльза толстая, Арагон веселый». В обратную сторону информация о житье-бытье в Берлине была сначала довольно скупой. Возможно, непривычное положение Лили в Берлине на этот раз побуждало ее к осторожности: Примаков (а стало быть, и она), конечно, находился под колпаком германских спецслужб, — как всегда в таких случаях, советские боялись собственной тени. Потом Лиля осмелела — рассказы об интенсивной светской и культурной жизни в Берлине становились все подробней и подробней.
Языкового барьера не было: Лиля хорошо говорила по-немецки, Примаков — по-английски. Свободное от занятий время проводили в театре, на концертах, в музеях. И на катке: заядлый конькобежец, Примаков приобщил и ее к давно забытому ею спорту. Разминувшись в Москве с Бертольтом Брехтом, Лиля познакомилась с ним в Берлине, и теперь «Примаковы» стали часто с ним встречаться, постепенно входя в брехтовский круг общения.
Так состоялась встреча с драматическим актером и певцом Эрнстом Бушем, популярным тогда исполнителем революционных песен. Стихи Маяковского, превращенные в зонги композитором Гансом Эйслером, Буш исполнял на своих концертах. Лиля загорелась идеей создать фильм о Маяковском, где бы Буш тоже пел эти зонги. Ни за сценаристом, ни за режиссером дело не стало: Осип был готов делать сценарий, Кулешов — ставить фильм. Но денег найти не удалось, а прижимистое советское государство финансировать германский фильм о Маяковском не пожелало.
Переписка с Осипом шла в прежнем ключе — никакие события не могли повлиять на их отношения и на тот стиль, в котором они общались друг с другом на расстоянии. «Самое главное это то, — писал ей Осип, — что я тебя так люблю <…> Целую тебя миллион раз и даже больше». Лиля отвечала ему: «Без тебя так грустно, ты даже представить не можешь себе — как. Обнимаю твою мордашку, твои лапки, твою головку». Обмен этими любовными признаниями всегда дополнялся «приветом Виталию» или «приветом от Виталия», «приветом Женечке» или «приветом от Женечки». Никто никого не обманывал, и всем было хорошо.
Арагоны уехали из Москвы в первых числах мая, и Ося поспешил обрадовать Лилю: «как гора с плеч». Дорогие (даже слишком дорогие) французские гости жили, ни с кем не считаясь, чуть ли не каждый день бывали в театрах, возвращались, когда хотели, иногда посреди ночи, жили на широкую ногу, совершенно не по возможностям Осипа, а своих денег вообще не имели. Зная о предстоящем возвращении Лили, быстро собрались в дорогу, не став ее дожидаться. Да и зачем? По дороге в Париж им предстояла краткая — тем и замечательно, что краткая, — встреча в Берлине.
В конце июня обучение в академии закончилось — задержаться высокопоставленным «ученикам» разрешили лишь на несколько дней. Советский полпред в Берлине Лев Хинчук дал в честь красных командиров прощальный ужин. Жен не позвали: это было бы не в русле большевистских традиций. Впрочем, не всем-то и разрешили брать с собой жен в долгосрочную зарубежную командировку: Лиля была не единственным, но все-таки — исключением. К тому же не женой, а подругой: в своем-то кругу хорошо знали, кто на самом деле есть кто.
Возвращение не сразу принесло Примакову новое назначение: какое-то время он еще оставался на своем посту в Ростове, но значительную часть времени проводил в Москве. На двери квартиры в Спасопесковском прежнюю — «гендриковскую» — табличку «Брик. Маяковский» заменила табличка «Брик. Примаков».
Лиля снова окунулась в московскую литературную жизнь, включившись в подготовку альманаха «С Маяковским» (он был сдан в производство уже через месяц после ее возвращения), где, среди многого прочего, публиковались и первые наброски ее мемуаров, значительная часть которых только там и осталась. Кроме не печатавшихся ранее стихов Маяковского и его друзей, кроме воспоминаний о нем в альманахе была опубликована и талантливая проза еще не слишком известного писателя: под общим названием «Червонцы» Виталий Примаков опубликовал там восемь маленьких новелл, войдя таким образом — уже не семейпо, а литературно — вкруг тех, кто считал себя живущими и творящими «с Маяковским».
Тут вдруг произошло нечто совершенно невероятное. Во второй половине 1934 года (за отсутствием документальных данных конкретную дату назвать невозможно) Примакова арестовали. Что в точности произошло, какие причины побудили Сталина прибегнуть к такой мере, не вполне ясно и по сей день. Арест длился всего неделю (по другим сведениям — около двух недель), и в результате вмешательства Ворошилова, который был тогда наркомом обороны, Примакова освободили. Эпоха Большого Террора еще не началась, так что для очень высокопоставленных товарищей, если они действительно этого хотели, добиться освобождения кого-то не составляло особого труда.
Шок, испытанный Примаковым и Лилей, пришлось залечивать в Кисловодске. О случившемся предпочитали не вспоминать. Еще того больше: арест искренне воспринимался как случайная ошибка, которую чистейшие и справедливейшие Лубянские товарищи всегда, раз есть основания, исправляют, не стараясь настаивать на своей правоте.
У Осипа открылось второе дыхание, его творческая активность набирала темпы и приносила желанные результаты. Большой зрительский успех имели фильмы по его сценариям «Два-Бульди-Два» и «Кем быть?». На премьере оперы «Комаринский мужик» по его либретто в Ленинграде (ноябрь 1933) присутствовал тамошний лидер и член политбюро Сергей Киров: это считалось весьма значительным фактом, знаком одобрения и благоволения, раз за высоким посещением не последовал немедленный разнос. На руинах распущенных РАППа и других писательских объединений, обвиненных в «групповщине», Сталин и Горький (кто в точности знает, кому из них первому пришла в голову эта идея?) решили создать «министерство литературы» под названием Союз советских писателей СССР. Союза этого еще не было, а Осипа уже приняли в него.
На проходивший с помпой первый (учредительный) съезд Союза писателей снова прибыли — среди множества прочих иностранных гостей — Эльза и Арагон. Точнее — Арагон в сопровождении Эльзы: за русскую писательницу ее никто не держал, французской она еще не стала. Примаков, сумевший устроить и себе пребывание в Москве в дни писательского съезда, раздобыл для Лили пропуск в Колонный зал, где она имела возможность слышать доклад Бухарина о поэзии. Воздавая должное Маяковскому, он все же с особым почтением отдавал пальму первенства Пастернаку, что вызвало на съезде бурную реакцию оставшихся недовольными «пролетарских» поэтов. Не из-за того, конечно, что обойден Маяковский, а из-за того, что поднят на щит Пастернак, а сами они — и совсем в стороне…
И друзья Маяковского, и его противники объединились, чтобы «дать отпор возвеличиванию поэзии, не понятной пролетариату». Бухарин был вынужден оправдываться, напоминая, что его доклад одобрен в ЦК. Уехавший на юг отдыхать, Сталин потирал руки от удовольствия: писатели снова переругались друг с другом, Бухарину надавали тумаков, а ему осталось только любоваться этим со стороны.
Находиться в роли почетных кремлевских гостей Арагонам было куда приятней, чем пребывать в привычном парижском повседневье, да еще в центре интриг, раздиравших французскую компартию. Так что обратно, домой, они не спешили. После съезда провели сначала почти месяц в правительственном санатории «Барвиха», недалеко от Москвы, потом в Гаграх — на берегу Черного моря, потом еще в одном санатории — в Ессентуках, на Северном Кавказе. Комфорт кремлевских здравниц они совершенно искренне приняли за условия, которые «пролетарское государство» создало для всех своих граждан.
Всего в нескольких километрах оттуда, в Кисловодске, наслаждались кремлевским сервисом и Лиля с Примаковым: сестры встретились и мило провели время. Но никакой информации о том, виделись ли они тогда, летом и осенью тридцать четвертого, с Еленой Юльевной, а если виделись, то где и как, — такой информации найти не удалось.
Похоже, в отношениях матери с дочерьми произошел если и не разрыв, то какой-то сбой. Что-то надломилось, какие-то обстоятельства не стимулировали их тягу друг к другу…
Лиля не очень старалась быть на виду. «Я толстая, и мне абсолютно нечего надеть», — жаловалась она Эльзе. Туалеты, купленные в Берлине, вдруг оказались не впору, и это ее удручало. Во всем остальном не было ни малейших проблем. Молва о ее больших возможностях и особом положении в верхах пустила глубокие корни. Этому, конечно, способствовала известная и без всякой рекламы fee близость к Примакову — «красные командиры» были тогда в стране очень популярными людьми. Многие знали и об Агранове — его имя тоже часто появлялось тогда на страницах газет.
Именно этим, наверно, можно объяснить, почему в июле 1934 года к Лиле обратились ученики художника Казимира Малевича с просьбой устроить ему лечение за границей (он страдал раком простаты). В деньгах Малевич не нуждался, имея возможность лечиться за счет продажи своих картин, если бы дали разрешение на их вывоз. Никакого разрешения дано не было — ни на вывоз картин, ни на его поездку. Нет и точных известий, хлопотала ли Лиля. Но и хлопоча, пусть даже и пред Аграновым, едва ли бы добилась успеха: в стране настали уже совсем другие времена. Год спустя Малевич умер.
1 декабря был убит Киров — выстрел в него послужил началом для развертывания кампании Большого Террора. Этим, и только этим, в реальности жила тогда вся страна. Агранов сразу же включился в эту кампанию — на самых важных ролях. Сталин взял его с собой в литерный поезд, помчавшийся в Ленинград сразу же после того, как пришло сообщение об убийстве. На короткое время Агранов возглавил ленинградское отделение НКВД, «очистил» город от «враждебных элементов», выбил из арестованных нужные показания и дал Сталину «базу» для ареста Зиновьева и Каменева.