Сегодня мы гораздо увереннее используем ингибиторы ФНО для лечения ревматоидного артрита и других заболеваний, но помогают они только 60–70 % пациентов, и Майни заостряет на этом внимание. Практически 40 % пациентов ощущают либо минимальный эффект, либо не чувствуют его вообще. Это связано с «неизвестными нам причинами», как говорит Майни в презентации.
Развешивать одежду зубами
В 2000 году у Марит появилась возможность испробовать на себе новый роскошный препарат в норвежской больнице Бетаниен. Лечение пациентов ингибиторами ФНО стоило целое состояние, и врачи много спорили, разрешать ли ей попробовать этот препарат.
– Они не могли решить, достаточно ли тяжело я больна, – сказала мне Марит.
Когда ей сообщили, что она сможет попробовать «Ремикейд», Марит готовилась отпраздновать свое пятидесятилетие.
– Я была так счастлива, – сказала она. – Этот препарат совершил настоящую революцию, и я слышала о нем много хорошего. В то время лишь немногие норвежцы могли получить его.
Через несколько недель после начала лечения Марит заметила, что ее самочувствие улучшилось:
– Не все симптомы исчезли, и кое-где сохранилось небольшое воспаление, но некоторое время препарат был очень эффективным.
Затем, однако, ей стало хуже. Со временем эффективность препарата имеет тенденцию снижаться. Причина этому – жестокая шутка со стороны организма.
Иммунная система воспринимает эти биопрепараты как чужеземных врагов, поэтому армия тела начинает атаковать само лекарство. Со временем она усиливает защиту от вводимого препарата, поэтому эффективность лечения снижается.
ИММУННАЯ СИСТЕМА НЕ ТОЛЬКО ВЫЗЫВАЕТ АУТОИММУННОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ, НО И ДЕЛАЕТ ТАК, ЧТОБЫ ПРЕПАРАТЫ ЛЕЧЕНИЯ СО ВРЕМЕНЕМ ПЕРЕСТАЛИ ДЕЙСТВОВАТЬ.
В случае Марит «Ремикейд» действовал три-четыре года, прежде чем его эффект практически сошел на нет. После этого врачи прервали лечение. Марит пришлось некоторое время жить без лечения, прежде чем у нее появилась возможность попробовать что-то новое. Шли годы. Новые препараты ненадолго улучшали ее состояние, но спустя время симптомы снова возвращались.
– Каждый раз, когда приходилось прекращать прием очередного препарата, я чувствовала, что проиграла, – сказала мне Марит. – Когда что-то оказывалось эффективным, я всегда приходила в восторг.
Она попробовала весь спектр препаратов, доступных для лечения ревматоидного артрита. Из-за разрушения суставов ей пришлось перенести более двадцати операций, и иногда ее состояние ухудшалось настолько, что приходилось съезжать по лестнице на ягодицах. В такие периоды ей нужна была помощь, чтобы встать с постели и одеться. Каждое утро по несколько часов ее тело было совершенно несговорчивым и охваченным болью. Марит казалось, будто за ночь она превратилась в столетнюю старушку, которой требуется постоянный уход.
– Помню, как приходилось развешивать одежду после стирки зубами, потому что одна моя рука перестала функционировать, – сказала она. – Я всегда носила сумку на спине, чтобы не приходилось таскать вещи в руках. Человек ко всему приспосабливается.
Когда состояние становилось невыносимым, Марит ложилась в больницу, где ей вводили большие дозы кортизона. Впервые испытывая кортизон, Филип Хенч вводил пациентам 100 миллиграммов препарата в день, после чего они поднимались с инвалидных колясок и танцевали. Эта доза более чем в десять раз превышает ту, что сегодня назначают при долгосрочном лечении кортизоном. Однако сегодняшнее краткосрочное лечение высокими дозами – это нечто совсем другое: пациенту трижды вводят дозу 1000 миллиграммов за три дня. Марит проходила такое краткосрочное лечение несколько раз.
– Вечером ты, как обычно, испытываешь сильную боль и не можешь подняться с постели, но утром просыпаешься, поднимаешься и абсолютно нормально передвигаешься. Это что-то невероятное, – говорит она, описывая это чувство как чистую эйфорию.
Настолько высокие дозы кортизона – это неотложная помощь, благодаря которой человек некоторое время может нормально функционировать. К сожалению, эффект сохраняется только несколько месяцев, и побочные эффекты могут быть неприятными.
– Это как конфеты: вы едите их и хотите еще, – говорит Марит. – После ужасного самочувствия приятно вернуться домой и иметь возможность работать. Сложно представить себе американские горки, на которых мы, пациенты, постоянно катаемся. Мы никогда не знаем, насколько эффективным окажется лекарство и как долго продлится его действие.
История Марит – одна из многих. За время работы врачом я услышала бесчисленное количество подобных рассказов. Я понимала, что без улучшенных способов лечения нам не обойтись. Особенно в них нуждались пациенты, у которых не было других вариантов. Эти люди перепробовали все доступные лекарства.
Равиндер Майни говорит, что удача – это, возможно, самое важное для исследователя, разрабатывающего новый способ лечения. Когда мы в последний момент решили измерить уровень нескольких гормонов и в итоге сделали интересные наблюдения, удача была на моей стороне. Однако открытия – это в первую очередь результат упорной работы. Это как марафон, где лишь немногие достигнут финиша. Нужно продолжать бежать, несмотря на боль.
11Плыть против течения
В школе у меня всегда были проблемы с успеваемостью, потому что я постоянно возился со второстепенными вещами, которые зачастую казались мне более интересными.
– Почему больше никто не проводит исследования в этой области, Анита?
Я выступала на конференции ревматологов в Шиене. Среди присутствующих была одна из ведущих норвежских исследователей. Ее вопрос был явно с подтекстом: она не верила, что новичок вроде меня способен открыть то, о чем никто раньше не задумывался.
– Наверное, потому что это больше никому не интересно, – ответила я честно.
– Все исследования, на которые вы ссылаетесь, очень старые, – продолжила она.
Я чувствовала, что она пытается поиздеваться надо мной, но не хотела с ней спорить.
– Да, – ответила я. – Вероятно, это связано с тем, что долгое время этой темой никто не интересовался.
Женщина откинулась на спинку стула, явно довольная собой.
Для меня ее реакция была признаком того, что я вовсе не гонюсь за недостижимым. Аутоиммунные заболевания поражают в основном женщин, в то время как медицинский мир в большинстве своем состоит из мужчин. Исследование этих заболеваний считается непрестижным. В мире медицинских исследований, где конкуренция очень велика, трудно добиться признания, если вы исследуете связи между менопаузой, беременностью и ревматоидным артритом. Тот факт, что в мире науки доминируют мужчины, отчасти объясняет недостаток интереса к этой теме. Благодаря исследованию гормонов можно было получить важнейшие новые знания об аутоиммунных заболеваниях, но исследователи-мужчины не выстраивались в очередь, чтобы больше узнать о проблемах, которые затрагивали в основном женщин.
В МИРЕ МЕДИЦИНСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ ТРУДНО ДОБИТЬСЯ ПРИЗНАНИЯ, ЕСЛИ ВЫ ИССЛЕДУЕТЕ СВЯЗИ МЕЖДУ МЕНОПАУЗОЙ, БЕРЕМЕННОСТЬЮ И РЕВМАТОИДНЫМ АРТРИТОМ.
Я столкнулась с такого рода скептицизмом, когда пыталась опубликовать результаты своего исследования. Я надеялась, что научные журналы заинтересуются моими наблюдениями, но вместо этого ко мне отнеслись с недоверием. Первый журнал, в который я обратилась, отправил мою статью обратно, даже не рассмотрев возможность ее публикации. Второй направил статью на экспертную оценку. Один из экспертов посчитал, что результаты не могут быть верны и что я допустила ошибку. У меня возникло ощущение, будто меня обвинили в обмане, поэтому написала ответ на десять страниц, где подробно описала процесс работы и результаты. Несмотря на это, я получила письмо с извинениями от редактора, в котором сообщалось, что моя статья опубликована не будет.
Вероятно, мое исследование не вписывалось в имеющиеся рамки. Неужели я ничего не добьюсь без долгой карьеры за плечами? Прошло целых четыре года, прежде чем мне удалось наконец опубликовать статью в научном журнале. Факт, что вчерашняя выпускница университета попала в яблочко с первой попытки, казался настолько невероятным, что журналы посчитали правильным не публиковать полученные ею результаты.
Упорство
Я мало уважаю экспертов, предпочитающих смотреть на мир с высоты своих башен из слоновой кости. Многие из них всего лишь выбрали правильную исследовательскую область, сделав этот выбор стратегически, чтобы гарантированно занять место среди ведущих исследователей. Однако ценность нас и нашей работы определяет история, поэтому я гораздо больше уважаю Филипа Хенча, получившего Нобелевскую премию по медицине более 70 лет назад, чем многих современных исследователей из престижных университетов.
На конференции я познакомилась со шведским профессором, который знал Хенча. Я сказала ему, как восхищаюсь Хенчем и его работой, и он кивнул в знак согласия.
– Он был потрясающим человеком, но впал в сильную депрессию, поняв, что кортизон не исцеляет, – сказал профессор.
Конечно, мне было грустно это слышать, но в этих словах было что-то обнадеживающее. Вместо того чтобы радоваться Нобелевской премии и наслаждаться оставшейся жизнью в качестве медицинской легенды, Хенч расстраивался из-за того, что сделал недостаточно. По-моему, забота о здоровье своих пациентов – это правильная мотивация.
Другим человеком, которым я восхищалась, был австралийский исследователь Барри Маршалл. В 1980-х годах Маршалл и его коллега Робин Уоррен обнаружили, что бактерия Helicobacter pylori вызывает язву желудка. В то время было принято считать, что язва желудка – это результат стресса, поэтому ученые столкнулись со значительным скептицизмом и сопротивлением. На сайте Нобелевской премии Маршалл объясняет, почему ему так важно было доказать свою правоту: «Если бы я доказал, что прав, в лечении язвы желудка произошла бы революция. Лечение было бы простым, дешевым и эффективным. Мне казалось, что ради благополучия пациентов исследование н