ать, что получили, это приведет к большему эффекту плацебо среди тех, кому дали настоящий препарат. Поэтому очень важно, чтобы исследование было слепым. Такие рандомизированные контролируемые исследования составляют золотой стандарт изучения медицинских препаратов.
Фармацевтические компании неохотно предоставляют их бесплатно даже ученым, поскольку в большинстве клинических исследований дороже всего обходится именно препарат. Иногда стоимость может быть настолько велика, что исследование в конечном итоге приходится отложить. Мне требовалась партия лекарства стоимостью миллионы норвежских крон (сотни тысяч долларов США), и у меня не было финансирования. Что же было делать?
Я продолжала общаться с Шелли и сказала ему, какой препарат планировала использовать. Его продавала компания Aeterna Zentaris, и у Шелли были с ней связи. Он пообещал побеседовать с ее представителями.
ФАРМАЦЕВТИЧЕСКИЕ КОМПАНИИ РЕДКО ПРЕДОСТАВЛЯЮТ БЕСПЛАТНО УЧЕНЫМ СВОИ ПРЕПАРАТЫ, ПОСКОЛЬКУ В БОЛЬШИНСТВЕ КЛИНИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ ОНИ ОБХОДЯТСЯ ДОРОЖЕ ВСЕГО.
Вечером того же дня мы с семьей пошли в пиццерию в Осло. Вдруг у меня зазвонил телефон. Мой собеседник представился как доктор Юрген Энгель, один из топ-менеджеров компании Aeterna Zentaris.
– Сколько вам нужно? – спросил Энгель.
Он явно был занятым человеком, не привыкшим много говорить. У меня возникло ощущение, будто это всего лишь очередное дело из его длинного списка. Я была ошарашена, но сказала, сколько доз мне нужно для проведения исследования.
– Хорошо, Анита, мы отправим их вам. До свидания! – сказал он.
Я сидела перед тарелкой с недоеденной пиццей и таращилась на свой телефон. С таким же успехом мне могли бы позвонить с Марса. Только что совершенно незнакомый человек предоставил мне партию препаратов стоимостью несколько миллионов крон. Он даже не задал мне вопросов. Шелли явно верил в мой проект, поскольку убедил Энгеля прислать этот невероятно дорогой препарат в неизвестный норвежский городок.
Когда я получила препарат, передо мной исчезла одна из самых высоких преград. Теперь нужно было найти сто пациентов, что тоже было непростой задачей. Я начала работать с первым пациентом осенью 2008 года, и мне потребовалось несколько лет, чтобы завершить исследование. В то же время у нас дома произошли кардинальные изменения.
Одинокая мать
Это случилось в четверг, 2 октября 2008 года. Робин пришел домой и сказал, что у него есть новости. Он был главой местного отделения Лейбористской партии и привлек внимание вышестоящего партийного руководства. Лейбористская партия в то время была у власти, и Робина назначили министром нефти и энергетики. Работа предполагала долгий рабочий день и постоянное присутствие Робина в Осло, расположенного в двух часах езды от нашего дома в Порсгрунне.
– Я начинаю с понедельника и буду приезжать только на выходные, – сказал он.
У нас было двое детей, и я не знала, как смогу совместить уход за ними с огромным исследовательским проектом, находившимся в то время в зачаточном состоянии. При этом я жила в стране, которая до сих пор была для меня чужой. Когда выдалась свободная минута, я расплакалась. Я нечасто плачу, поэтому помню каждый раз, когда это случилось. Моя жизнь с детства была полна потрясений. Я научилась приспосабливаться и добиваться своего, несмотря на сложные обстоятельства. Решение проблем всегда заключалось в строгой расстановке приоритетов и структурировании задач. Разрываясь между работой, поездками в больницу, приготовлением пищи, играми и воспитанием детей, я научилась расчищать снег с ребенком на спине и строить домики в саду. Ночами я была занята работой. Робин часто ездил в командировки. Однажды он вернулся из двухнедельной заграничной поездки и торопливо вошел в дом, прижимая к уху телефон. Я бросила на него сердитый взгляд из гостиной. Мне казалось неприемлемым, что после двухнедельного отсутствия болтовня по телефону была для него важнее встречи с семьей. Он поставил чемодан, небрежно махнул мне рукой, поднялся по лестнице в свой кабинет и закрыл дверь.
«Какое неуважение!» – подумала я, последовав за ним.
– С кем ты говоришь?! – крикнула я с лестницы. – С проклятым премьер-министром?
Дверь в кабинет медленно приоткрылась.
– Да, – прошептал он и закрыл дверь.
Я спустилась по лестнице, чувствуя, как пылают щеки.
К осени 2009 года мне удалось набрать всего половину пациентов для исследования. В то же время я приступила к обязательной резидентуре в другой больнице и… снова забеременела. Пока мой живот рос неделя за неделей, я вела большое исследование и полный день работала в отделении неотложной помощи в больнице Телемарка.
Так шли дни: жизнь была беспокойной, и вскоре мы стали семьей из пяти человек. Я работала до самых родов, и через пять дней после появления на свет дочери вернулась в свой домашний кабинет. Я принесла туда пеленальный столик и кормила дочь грудью во время перерывов. Малышка радостно чирикала, лежа у меня на груди, пока я работала. Я не особенно этим горжусь, но в этом была необходимость. Исследование и так затянулось, а мне хотелось двигаться вперед и искать ответы на свои вопросы.
Мысль о том, что я не справлюсь, даже не приходила мне в голову. Резидентура длилась ограниченное время, исследование тоже должно было завершиться в какой-то момент. Кроме того, вести исследование мне нравилось – я словно была в своем маленьком пузыре. Что бы ни происходило, исследование всегда было со мной. Часто я укладывала детей спать и сразу ехала на работу, где оставалась, пока не приходила пора будить детей и кормить их завтраком. Робин начал беспокоиться о моем здоровье.
Я РАБОТАЛА ДО САМЫХ РОДОВ, И ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ДНЕЙ ПОСЛЕ ПОЯВЛЕНИЯ НА СВЕТ ДОЧЕРИ ВЕРНУЛАСЬ В СВОЙ ДОМАШНИЙ КАБИНЕТ.
– Люди умирают от недостатка сна, – сказал он однажды.
Его ворчание меня раздражало. В конце концов, я была не единственной в нашей семье, кто засиживался на работе. Тем же вечером я вернулась в свой кабинет и опять работала до утра. Когда я разбудила дочку утром, она с грустью посмотрела на меня.
– Ты всю ночь работала? – спросила она.
Я попыталась улыбнуться и успокоить ее, пока доставала одежду.
– Ты можешь от этого умереть? – внезапно спросила она.
Она явно слышала наш вчерашний разговор с Робином и испугалась. От этого у меня заболело сердце.
– Нет, это не опасно, – сказала я, сажая ее на колени. – Я сейчас много работаю, потому что нужно закончить важный проект, но в этом нет ничего опасного.
Мы сидели с ней вместе, и я гладила ее по голове.
13Копание в мусоре
Никогда не сдавайтесь! Никогда не уступайте! Никогда-никогда-никогда – ни в чем: ни в великом, ни в ничтожном, ни в большом, ни в малом – если только честь и здравый смысл не велят вам поступить иначе.
Со стоном я вытащила два огромных мусорных мешка из бака за зданием больницы. Я тихо проклинала минусовую температуру на улице, из-за которой мои пальцы превратились в сосульки. «Какой чудесный февральский денек!» – подумала я, ставя мешки друг на друга. Я забралась на них, склонилась над баком и стала копаться в его великолепном содержимом. Единственное тепло исходило от моего дыхания, когда я, пыхтя, развязывала один мусорный мешок за другим.
Препарат для исследования привезли сегодня утром, и содержимое этого свертка стоило миллионы крон. Сотрудники больницы не привыкли получать посылки для исследовательских целей, поэтому не знали, как важно сохранять подробную информацию обо всем, в том числе и о том, что препарат был транспортирован надлежащим образом. В таких посылках есть специальное устройство, фиксирующее температуру, при которой препарат находился во время перевозки, и ведущее журнал. Если препарат подвергнется воздействию слишком высоких или низких температур, он может испортиться. Когда мне сообщили, что препарат доставили, я в первую очередь стала искать температурный регистратор.
– Где температурный регистратор? – спросила я.
Сотрудники больницы растерянно посмотрели на меня.
– Не было никакого регистратора, – ответил кто-то.
Я отказывалась верить, что фармацевтическая компания отправит почтой настолько ценный груз, не вложив температурный регистратор.
– Где упаковка? – спросила я.
Мне указали на гигантский мусорный бак на заднем дворе больницы.
Больничный мусор не для слабонервных: в баке немало биологических отходов. Не такую жизнь я себе представляла, мечтая стать исследователем. В тот момент я пожалела, что не составляю часть большой исследовательской среды с отработанными процедурами и опытным персоналом. Тогда мне не пришлось бы копаться в мусоре, как сорока в поисках еды. Я чувствовала, как коллеги сверлят меня взглядами через окно.
Перерыв содержимое трех мешков с мусором, я наконец нашла его. Я чувствовала себя золотоискателем из комиксов о Дональде Даке, который неожиданно нашел золото, и внутренне ликовала: еще один кризис предотвращен.
Ощутимое доказательство
Мне наконец удалось найти сто пациенток для своего исследования. Я давала им ингибитор гонадолиберина всего пять дней: первую дозу они получили в понедельник, а последнюю – в пятницу. Я практически ежедневно брала у них кровь на анализ, чтобы следить за изменением уровня гормонов и цитокинов.
Ингибиторы гонадолиберина тщательно протестированы и считаются безопасными – у них мало побочных эффектов. Однако прекращение функционирования всей системы половых гормонов не могло обойтись без последствий: на время пациентки стали бесплодными. Последствия длительного применения ингибиторов гонадолиберина еще не были подробно изучены, поэтому я действовала осторожно и использовала препарат только в течение пяти дней.