— Да, папа, — отозвался Экон. — Метону очень нравится военная история.
— Неужели? Ну ладно, оставьте на время разговор о битвах. Экон, мне нужно с тобой поговорить о мельнице.
Экон пожал плечами и встал. Метон тоже хотел было встать, но я помахал ему рукой.
— Оставайся здесь. Займись Мененией, проследи, чтобы твоя сестра не слишком ей досаждала. Ты и так, вероятно, устал от мельницы.
Метон хотел что-то сказать, но передумал и опустил глаза. Он снова сел на скамейку и принялся играть бронзовыми фигурками.
— Его действительно привлекает все, связанное с армией, — сказал Экон, пока мы шли к речке. — Я даже и не знаю, откуда у него такой интерес. Мне кажется, ему всегда нравился Марк Муммий…
— Давай поговорим о другом; чем ты, например, занимался в последнее время?
Экон вздохнул.
— Я так и думал, что ты неспроста позвал меня посмотреть на свою мельницу. Кстати, как она?
— Неважно. Это такая же неудача, как и все то, что происходит в поместье.
— Что, дела идут плохо?
Мы дошли до мельницы. Я нашел тенистое место и жестом предложил Экону прилечь рядом со мной. Вместе мы смотрели на грязь и узкую полоску воды посередине.
— Сначала я поведаю тебе о своих событиях и опасениях, — сказал я. — Потом ты мне все расскажешь.
Я подробно рассказал ему все, что происходило в поместье за время его отсутствия, — то, как мы обнаружили труп Форфекса, о загрязнившемся колодце, о встрече с Гнеем Клавдием, о смерти Клемента.
— Папа, ты бы дал мне знать обо всем. Написал бы мне письмо.
— А тебе следовало написать мне о встрече с Марком Целием.
Экон искоса бросил на меня подозрительный взгляд.
— Я узнал об этом от Билбона, — объяснил я. — Нетрудно было догадаться.
— Признаюсь и я — мне уже известно о теле в колодце.
— Но как…
— Метон рассказал мне. Большую часть.
— И ты вновь выслушал меня, как будто ничего не знал!
— Я хотел послушать, как рассказываешь ты, с начала до конца. Метон говорил слишком прочувствованно, а ты довольно последовательно. Метон очень гордится, что опознал Форфекса по родимому пятну на руке. А ты почти ничего не сказал об этом в своей версии.
— Правда? Метон, пожалуй, и сейчас считает, что виноват Гней Клавдий.
— Он склоняется к этому мнению.
— Даже если бы это и был Гней Клавдий, то у меня нет против него никаких доказательств. Но ему известно, что мы его подозреваем. Я ведь напрямую сказал ему, что он виновен и что это бесспорно. Впрочем, я не только об этом хотел поговорить с тобой…
— Папа! Ты так ведешь себя, как будто ничего особого не случилось — подумаешь, нашли безголовый труп! На этот раз это не просто угроза, а намеренная порча имущества. Мне кажется, если эту загадку никто так и не разрешит, то тебе следует вместе с семьей переехать в Рим.
— Экон, мы уже говорили на эту тему, — сказал я нетерпеливо. — На всех нас не хватит места, да к тому же мне вовсе не нравится жить в городе. Я могу предложить и тебе покинуть Рим и жить у нас в поместье. Все лучше, чем работать на Марка Целия. Почему ты позволил ему вовлечь себя в заговор Катилины и его дружков? Ты разве не понимаешь, что это опасно?
— Папа, я работаю на консула Республики.
— Слабая защита, если что-то обнаружится; ведь тебя могут убить прямо на тайном собрании, если узнают, что ты шпион. И чем тогда Цицерон поможет тебе?
Экон в задумчивости щипал себя за нос.
— Я знаю, что ты невысокого мнения о Цицероне в последнее время, папа. Мне кажется, что ты полностью потерял уважение к нему после того, как он выиграл на выборах. Но ты должен поверить, что с друзьями он честен.
— Не говори только, что ты следишь за Катилиной всецело из дружеских чувств.
— Почему, папа? Я делаю это за деньги. Это ты соглашаешься по дружбе.
В его голосе зазвучали строгие нотки, которых я до этого не слыхал. Никогда еще между нами не было серьезных споров, и я вдруг понял, что мы находимся на пороге первого из них. Я отвернулся и глубоко вздохнул. Экон сделал то же самое.
— Мне кажется, что мое волнение до некоторой степени пройдет, если ты расскажешь мне все обстоятельства, вовлекшие тебя в это дело, — сказал я наконец. — Чего добивается Катилина?
— Правда то, что говорит Марк Целий: Катилина со своими сообщниками замышляют осуществить переворот. Они надеялись выиграть выборы, тогда перемены начались бы сверху, Катилина использовал бы свое положение консула и полагался на друзей в Сенате; вместе бы они все осуществили путем радикальных реформ или посредством гражданской войны, если бы реформы не удались. Катилина предпочитал этот путь. Кажется, он всерьез надеялся на свое избрание. Но теперь ему осталась только возможность вооруженного восстания. Катилина колеблется. Оказалось, что со всех сторон его подстерегают трудности.
Сочувствую я ему, — заметил я слегка иронично.
— Ну так вот, заговорщики пока ничего противозаконного не совершили, по крайней мере, их не в чем обвинить. Они ничего не записывали. Они встречаются тайно, sub rosa,[5] как говорится. Катилина довольно буквально отнесся к этому выражению, — улыбнулся Экон. — Он в действительности подвешивает розу в той комнате, где собираются его друзья, чтобы напомнить им, что роза символизирует тайну и что ни одно слово не должно достичь посторонних ушей. Но Цицерону все известно.
— Потому что ты шпионишь за ними.
— Не я один. Я, к тому же, не член самого близкого кружка Катилины. Я принадлежу к кругу тех людей, которым он доверяет и кто может быть полезен ему, когда наступит время. Но при этом я многое знаю и умею отличить правду от досужих домыслов, ходящих повсюду по поводу их заговора. Эти люди поверили в собственные фантазии. Иногда мне кажется, что они вовсе не видят никакой опасности.
— Только Цицерону не говори об этом! Не такое мнение он ожидает услышать.
Экон вздохнул.
— Папа, ты безнадежно циничен.
— Нет, я просто описываю Цицерона. Разве ты не видишь, что ему представляется возможность сыграть грандиозную роль? Если ему покажется, что государству ничего не грозит, он еще что-нибудь выдумает.
Экон заскрежетал зубами. Мне показалось, что мы опять подошли к грани спора. Я решил пойти на попятную.
— Расскажи мне подробности, — сказал я. — Кто эти заговорщики, знаю ли я их? Кто еще работает на Цицерона?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы я рассказал? Мне казалось, что ты не желаешь вмешиваться в политику, что ты умыл руки.
— Лучше знать, чем не знать.
— Но тайны опасны. Кому они становятся известны, на того ложится груз в полной мере. Ты действительно хочешь возложить на себя такую ответственность?
— Я хочу знать, с какими людьми водится мой сын. Я хочу знать, кто угрожает моей семье и почему.
— Значит, ты отказываешься от своего неучастия? Значит, ты не желаешь больше прятать голову в песок, как страус?
Я вздохнул.
— Перья страуса высоко ценятся, но их легко сорвать. Голова в песке лишает его способности передвигаться и защищаться.
— И оставляет снаружи длинную шею, которую так легко перерезать кинжалом, — сказал Экон.
— Умное замечание.
— И еще более меткая метафора.
Мы оба рассмеялись. Я сжал его руку.
— Ах, Экон, ты говоришь, что эти заговорщики обманывают себя, но я сам заблуждался, думая убежать от Рима. Никто не может уйти от него! Спроси любого раба, который убежал до Геркулесовых Столпов или до парфянской границы и которого привезли обратно в клетке. Все мы рабы Рима, вне зависимости от своего положения и вопреки тому, что говорят законы. И только одно делает человека свободным: истина. Я хотел повернуться спиной к истине, думая, что таким образом мне удастся избежать Судьбы. Но человек не может отвернуться от себя самого, от собственной натуры. Всю жизнь я искал справедливости, зная, как нелегко ее добиться; иногда, если мы не можем добиться справедливости, то стоит хотя бы поискать правду и довольствоваться ею. Теперь, мне кажется, я и о справедливости забыл, и даже потерял способность обнаруживать истину. Но не стоит отказываться от поисков.
Я вздохнул и закрыл глаза — на них падали солнечные лучи, проникающие порой сквозь листву.
— Тебе понятен смысл моей сумбурной речи, Экон? Или я слишком стар, а ты слишком молод?
Я открыл глаза и увидел, что он широко улыбается.
— Папа, мне кажется, что порой ты забываешь, насколько мы похожи.
— Возможно, особенно когда мы далеко друг от друга. Когда ты со мной, мне лучше, я чувствую себя сильнее.
— Для сына больше и мечтать не о чем. Хотел бы я, чтобы ты так думал и по отношению…
Его голос дрогнул, и я понял, что он имеет в виду. С нами не было Метона, оставшегося в саду вместе с матерью и сестрой. Ему снова не доверяют.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Итак, — сказал я, усаживаясь поудобнее, — расскажи мне все, что тебе известно о Катилине и его сообщниках.
Экон посерьезнел.
— Я сознаю бремя ответственности, — сказал я.
— Я думаю не только о тебе, но и себе. Если хоть слово достигнет ушей Катилины, то виноват буду я…
— Ты ведь понимаешь, что вполне можешь мне довериться.
Он вздохнул и положил руки на колени. Я словно смотрелся в зеркало — настолько эта поза была мне знакома.
— Хорошо. Для начала, их больше, чем тебе кажется. Цицерон и Целий всегда говорят, что их легион, но ты считаешь, что Цицерон часто преувеличивает.
— Цицерон? Преувеличивает? — пошутил я.
— Да-да. Но в этом отношении он прав.
— И что все эти заговорщики собираются делать?
— Возможно, это не совсем еще ясно и им самим, но в их планы наверняка входит вооруженное восстание и смерть Цицерона.
— Так ты хочешь сказать, что все эти пластины, доспехи и охранники неспроста? Мне казалось, что их основная цель — запугать избирателей.
— Я не уверен, что Катилина собирался убить Цицерона до выборов, по крайней мере, он не готовил никаких конкретных планов убийства. Если бы Катилина выиграл на выборах, все пошло бы по-другому. Но теперь конспираторы сходятся в одном — нужно устранить Цицерона, во-первых, из мести, во-вторых, в назидание другим, кто захочет служить оптиматам.