[555]. В своем «признании» Николаев заявил следующее:
Группа Котолынова подготовляла террористический акт над Кировым, причем непосредственное его осуществление было возложено лично на меня. Мне известно от Шацкого, что такое же задание было дано и его группе, причем эта работа велась независимо от нашей подготовки террористического акта <...> Котолынов сказал, что <...> устранение Кирова ослабит руководство ВКП(б) <...> Котолынов проработал непосредственно со мной технику совершения акта, одобрил эту технику, специально выяснял, насколько метко я стреляю; он является непосредственным моим руководителем по осуществлению акта. Соколов выяснил, насколько подходящим является тот или иной пункт обычного маршрута Кирова, облегчая тем самым мою работу <...> Юскин был осведомлен о подготовке акта над Кировым: он прорабатывал со мной вариант покушения в Смольном. Звездов и Антонов знали о подготовке акта <...> Они были непосредственно связаны с Котолыновым <...>[556]
Но Николаев не мог представить никаких конкретных доказательств таких обвинений. Но зато теперь у главных следователей были основания для инициирования дела против бывших зиновьевцев. Однако через день вся эта конструкция оказалась на грани разрушения: Николаев объявил голодовку и отказался участвовать в допросах. После того как его начали насильственно кормить, он попытался убить себя, однако его попытка совершить самоубийство была предотвращена охранниками НКВД, которые постоянно наблюдали за его камерой. 7 и 8 декабря его доставили на допрос в смирительной рубашке. Когда его тащили по коридору на допрос, он якобы кричал: «Это я, Николаев, меня мучают, запомните!» Во время допроса он снова пытался лишить себя жизни, попытавшись выброситься с четвертого этажа[557].
В распоряжении следователей, однако, был не только кнут, но и пряник. В обмен на признания Николаеву якобы было обещано сохранить жизнь. Очевидно, по личному совету Сталина, ему обеспечили хорошие условия содержания: вкусная еда, вино, разрешили читать художественную литературу, а также пользоваться ванной[558]. Понемногу Николаев начал все охотнее давать те показания, которые требовали от него сотрудники НКВД. Его показания становились все более и более конкретными. Приведем всего один пример: согласно протоколу допроса от 16 декабря, Николаев рассказал о попытке покушения на Кирова, которая якобы имела место 6 ноября 1934 г. По приказу Котолынова Соколов и Николаев встретились в этот день в 16 час. 00 мин. у главного входа в Смольный. Они ходили вокруг Смольного, чтобы встретить Кирова: Николаев собирался застрелить его. Не дождавшись Кирова, они отправились в Мариинский театр, где в этот день должно было состояться торжественное собрание по случаю годовщины Октябрьской революции. Они полагали, что Киров должен быть там. Однако они пришли слишком поздно и входных билетов не осталось. Николаев и Соколов разделились; Николаев решил попытаться встретить Кирова, когда он будет подходить к театру. Николаев действительно увидел Кирова, однако до него было слишком далеко. Таким образом, на самом деле никакой попытки убийства не было. После этого эпизода Николаев больше не видел Соколова и решил, что справится без него[559].
Протоколы допроса Николаева отражают два возможные сценария следователей. Результат первого — это первоначальные уверения Николаева в том, что он один осуществил убийство, что может указывать на его намерение скрыть вину других лиц, замешанных в преступлении. После того, как ему создали хорошие условия содержания в тюрьме и пообещали сохранить жизнь, что не принесло желаемого результата, к нему применили жесткое давление (возможно, даже пытки), в результате чего он был сломлен и признал существование заговора с участием «Ленинградского центра». Эта интерпретация соответствует сталинской версии убийства. В противном случае следует допустить, что, отрицая наличие сообщников, Николаев говорил правду. Однако постепенно, под влиянием обещаний и угроз, он признал участие в заговоре бывших зиновьевцев, что соответствовало желанию московских следователей (после того как они взяли следствие в свои руки). Исходя из того, что мы знаем сегодня, нет никаких сомнений, что вторая интерпретация соответствует истине. Очевидно, что причиной голодовки Николаева и попытки самоубийства были муки совести, которые он испытывал, оговаривая невиновных людей.
Как мы уже видели, уже в день убийства Ягода и Сталин хотели выяснить, не имел ли Николаев каких-либо связей с иностранцами. «Иностранный след» рассматривался параллельно с «зиновьевским». Основанием для этого были записи Николаева в дневнике, который он имел при себе во время ареста; в нем упоминался адрес германского консульства в Ленинграде. Ягоду проинформировали об этом телеграммой, полученной им рано утром 2 декабря[560]. К тому же в записной книжке Николаева нашли номер телефона латвийского консульства.
На допросе 3 декабря следователи потребовали от жены Николаева, Мильды Драуле, рассказать, имела ли она либо ее муж какие-либо связи с иностранцами. Во время обыска на квартире Николаева были найдены письма из Латвии. Драуле объяснила, что ее мать вела переписку со своими родственниками в Латвии, однако сама Мильда не писала писем туда в течение многих лет. Данные письма являлись частной корреспонденцией[561].
Во время допроса 5 декабря Николаев признался, что общался с латвийским консулом. Во время беседы он выдал себя за латыша, говорил на ломаном русском языке и заявил консулу, что ожидает наследство. Но встреча была прервана. Николаев сказал, что он снова собирался встретиться с консулом, чтобы получить «материальную помощь» в обмен на «материал и статью о внутреннем положении страны критического, антисоветского характера». Когда же он пришел в консульство несколько дней спустя, обстановка вокруг здания насторожила его, он опасался ареста. Поэтому он решил обратиться в германское консульство.
6 декабря Николаева допросили по поводу этого обращения. Однако снова его показания не имели ничего общего с убийством Кирова. В германском консульстве Николаев представился украинским литератором и попросил консула помочь ему связаться с иностранными журналистами. Он сказал ему, что после путешествия по Советскому Союзу в его распоряжении оказались материалы, которые он хотел бы передать иностранным журналистам для публикации в иностранной прессе. На это консул ответил, что Николаеву следует обратиться в германское посольство в Москве. Таким образом, его попытка контакта с германским консульством оказалась безуспешной. После этого Николаев пытался установить контакты с британским консульством, и снова неудачно[562].
В следующие недели его иностранные контакты были выяснены, но германское консульство больше не упоминалось. Хотя следователей и заинтересовал возможный «немецкий след», однако они сконцентрировали внимание на «латвийском следе». Одной из причин этого может быть желание не осложнять отношений с Германией[563].
В то же время выявление иностранных связей арестованных зиновьевцев представляется вполне уместным. А выбор Латвии выглядит достаточно убедительным. Обвинение консула такой маленькой страны, не играющей значительной роли в международных отношениях, не могло вызвать никаких осложнений в международных отношениях. Кроме того, у Мильды Драуле были латвийские корни. Утверждалось также, что у нее были дружеские отношения с женой латвийского консула[564].
Николаев «вспоминал» все больше и больше о своих встречах с латвийским консулом. В течение длительного времени он категорически отказывался принимать от него деньги. Только 20 декабря Николаев сказал, что после трех или четырех встреч в консульстве консул дал ему 5000 руб. Из этой суммы он передал Котолынову 4500 руб., остальные оставил себе. А несколько дней спустя он «получил деньги от консула для нужд подпольной работы». Он также просил консула «связать нашу группу с Троцким». При этом Николаев никак не мог вспомнить имя консула[565].
Котолынов упорно отрицал любые обвинения в связях с консулом: он никогда не встречался с какими-либо консулами и не получал от них никаких денег. Он называл показания Николаева по этому поводу «исключительной клеветой»[566].
Не было найдено никаких документов, которые связывали бы Троцкого с «консульским делом». Латвийский консул Георг Биссениекс отрицал какие-либо связи с Николаевым и Котолыновым; проверка архивов Министерства иностранных дел Латвии также ничего не выявила. Таким образом, нет никаких свидетельств таких «связей», и это «консульское дело» представляется маловероятным. Похоже, на Николаева оказывалось сильное давление с тем, чтобы он признавался в том, чего от него требовали следователи; все это выглядит полной фальсификацией.
Эта история вызвала определенное беспокойство в дипломатических кругах. Когда сведения о предполагаемых консульских связях Николаева появились в печати, имя Биссениекса не упоминалось. Совет иностранных консулов потребовал объяснений от советского правительства, которое было вынуждено назвать фамилию Биссениекса. После этого совет консулов не возражал против требований правительства об отзыве Биссениекса и выезде его из страны. Тем не менее советской общественности личность латвийского консула была раскрыта только через несколько лет, в марте 1938 г., во время последнего из трех больших московских показательных процессов