Параллельно с допросами Николаева, шли допросы и его ближайших родственников: жены Мильды Драуле, сводного брата Петра, матери Николаева, а также сестры Мильды Драуле и ее мужа.
Мильда Драуле была допрошена в день убийства и еще раз 3 декабря. Помимо вопросов о связях с иностранцами следователей интересовала их семья, особенно Николаев, его повседневная жизнь и общее настроение. 9 декабря и в следующие дни она подвергалась повторным допросам[568]. Протоколы допросов свидетельствуют, что ее понуждали делать все новые и новые «признания». Во время допроса 3 декабря, когда ее попросили описать обстоятельства исключения Николаева из партии, она сказала, что его переполняло чувство глубокой неприязни, которое не переходило, однако, в антисоветские настроения. Она согласилась с тем, что видела осуждающие Сталина записи в дневнике Николаева, однако не придавала им особого значения. По ее словам, они были связаны с сумбурной манерой письма Николаева. Однако во время допроса 9 декабря она призналась, что не только Николаев проявлял антисоветские настроения, но она тоже разделяла его антисоветские взгляды. Первоначально его настроения просто беспокоили ее. Однако постепенно она полностью попала под влияние его речей и «не заметила, как он вырос в активного классового врага». На следующий день «антисоветские» настроения перешли в «террористические» — она сказала, что была знакома с террористическими взглядами Николаева, которые тот высказывал в особенно резкой форме. Он якобы заявлял, что необходимо физически наказывать партийных руководителей, упоминал при этом имена Сталина и Кирова. Днем позже она снова говорила, что знала о вредных политических воззрениях Николаева и связывала его с зиновьевской оппозицией. Среди прочих, «тесную связь» с Николаевым поддерживали, очевидно, Котолынов и Звездов. Она уточнила эту информацию днем позже и составила список зиновьевцев, с которыми был связан Николаев. Она также вовлекла в это дело своего деверя Романа Кулишера, мужа сестры Ольги Драуле.
Допрашивался также и сводный брат Николаева, Петр; первый раз он был допрошен 3 декабря. Случилось так, что он дезертировал из Красной армии и жил на полулегальном положении. Он признался в краже денег и оружия, однако отрицал, что знал что-то об убийстве Кирова — он даже не знал, кто именно убил его[569]. Тем не менее всего через два дня Агранов доложил: Петр дал показания, что якобы Николаев объявил себя врагом советской власти и имел контакты с общиной выходцев из Германии, проживавших в Ленинграде. Во время допроса 7 декабря он признался в своем участии в убийстве Кирова; в то же время он отказался отвечать на вопросы об этом участии или же на другие вопросы, связанные с убийством[570]. Еще несколько дней спустя он заявил, что они вместе с Николаевым ездили в Москву в 1932 г., чтобы убить Сталина. Он также подробно рассказал, что Николаев хотел совершить какой-нибудь крупный террористический акт, после чего перебраться за границу и помогать Троцкому в свержении советской власти. Это могло случиться только при условии нападения на Советский Союз иностранных капиталистических держав, и Николаев был готов содействовать им в этом[571].
Похоже, что следователи не слишком-то доверяли эти показаниям. Петр Николаев допрашивался еще несколько раз, однако он не укладывался в схему «зиновьевского следа», который постепенно стал центральным пунктом всего расследования. Несмотря на все свои «признания» об участии в убийстве Кирова, в конце месяца он не относился к числу ключевых участников этого судебного дела. Вскоре после этого, однако, наступила и его очередь.
Кроме интереса к зиновьевцам, латвийскому консулу и родственникам Николаева НКВД разрабатывал также и четвертое направление, которое можно было бы назвать «следом Волковой». Мария Волкова, которая была допрошена Сталиным 3 декабря, назвала целый ряд людей, якобы вовлеченных в террористическую деятельность. Еще 4 декабря Агранов докладывал Сталину, что люди арестовывались на основании показаний Волковой. Днем позже он доложил результаты расследования; потом он доложил о дополнительных арестах на основании заявлений Волковой[572]. Но этот «след» был оставлен, и все внимание было сконцентрировано на «зиновьевцах»; вначале это были члены так называемого «Ленинградского центра».
В ходе их допроса предполагаемые члены «Ленинградского центра» не делали никаких попыток скрыть свои тесные отношения, сложившиеся во время совместной работы в райкомах Ленинградской области и Северо-Западном бюро ЦК ВКП(б). Все эти партийные органы в течение длительного времени курировались Зиновьевым. Многие из этих людей прежде работали с Николаевым в комсомоле, а некоторые из них знали его с самого детства. Однако во время допросов и очных ставок с Николаевым они первоначально отрицали сам факт существования «Ленинградского центра». Их связи с Николаевым не носили постоянного характера, они ничего не знали о подготовке убийства Кирова и вообще не имели ничего общего с этим преступлением.
Одним из наиболее известных арестованных членов «Ленинградского центра» был Котолынов. Иван Иванович Котолынов родился в 1905 г., т. е. в момент предъявления обвинения ему было двадцать девять лет. Он являлся студентом Ленинградского индустриального института, был женат, имел годовалого сына. Котолынов был членом партии с 1921 г., в 1924-1926 гг. занимал руководящие посты в комсомоле и был членом Исполкома Коммунистического Интернационала Молодежи (КИМ). В 1927 г. он был исключен из партии за фракционную деятельность, т. е. за принадлежность к связанной с Зиновьевым оппозицией, который был председателем Петроградского Совета до 1926 г.[573] В 1929 г. его восстановили в партии, но он продолжал критиковать партийное руководство и поддерживать контакты с другими зиновьевцами. В его кругах велись разговоры, что Сталин становится новым Бонапартом, его политика ведет к войне, развалу пролетарского государства и т. д.[574]
Котолынов был арестован 5 декабря и днем позже допрошен[575]. Во время допроса ему задали вопрос о связях с другими оппозиционерами. Ему предъявили найденные в его квартире во время обыска «контрреволюционную» литературу и написанные им заметки с оппозиционными высказываниями. У него также обнаружили револьвер, и Котолынову пришлось объяснять, когда он его получил и кому давал.
Для следователей обыск на квартире Котолынова был настоящим подарком: как и у нескольких других подозреваемых, там нашли оружие. Эти люди имели оружие (зачастую вполне легально) еще со времен Гражданской войны. Как мы видим, оружие у членов коммунистической партии не являлось в те времена чем-то необычным. Однако на оружие необходимо было официальное разрешение, которое выдавалось на ограниченный период времени и подлежало возобновлению. У Котолынова не было такого разрешения на револьвер, который был обнаружен у него дома. Этот факт нелегального владения оружием использовался следователями, как явное доказательство участия подозреваемых в актах террора. Более того, во время обыска их квартир была обнаружена литература, считавшаяся «контрреволюционной»: так называемое «завещание» Ленина, платформа группы Рютина, а также различные декларации ведущих оппозиционеров, которые они высказывали на съездах и других партийных мероприятиях. Вполне естественно, что следователи НКВД очень интересовались взглядами сторонников Зиновьева и охотно отражали их в протоколах[576].
Постепенно арестованные начали «признаваться» в том, что они поддерживали между собой организованные контакты; в партии же восстановились с целью подготовки различных «контрреволюционных» акций. Они также «признавались», что влияли на Николаева, высказывая свои антисоветские взгляды и несогласие с курсом партийного руководства[577]. Как якобы заявил во время допроса 12 декабря Звездов, преступление Николаева являлось «логическим следствием всех наших политических взглядов и установок». В тот же день Котолынов сказал следующее: «Политическую и моральную ответственность за убийство тов. Кирова Николаевым несет наша организация, под влиянием которой воспитался Николаев, в атмосфере озлобленного отношения к руководителям ВКП(б)»[578]. Практически идентичные формулировки присутствуют также и в нескольких других протоколах допросов[579].
Некоторые арестованные признались, что встречались с Николаевым. Тем не менее во время первых допросов, в ходе которых зиновьевцы рассказывали, кто именно участвовал в деятельности бывших оппозиционеров, его имя не упоминалось[580]. В этом плане он не относился к ведущим персонажам. В частности, на допросе 11 декабря, когда Звездов перечислял членов своей группы, имя Николаева не он упомянул, Когда же его напрямую спросили о Николаеве, он ответил, что тот был связан с оппозицией с 1924 г. и был «воспитан нами»[581]. Однако далее никто не признавался в том, что знал о планах Николаева убить Кирова. Исключением был Юскин. 10 декабря он сообщил: узнав о планах Николаева убить Кирова, он ответил, что лучше вместо Кирова Николаеву убить Сталина