По особой просьбе родственников для захоронения выделили место в западной части кладбища. Это место было похоже на видение из сна. Мы поднимались по крутой тропинке, что вилась между рядами огромных гранитных крестов, статуй, на чьих лицах оставили след столетия, массивных склепов. У дверей одного из них навеки уснула гигантская каменная собака. Ангел уносил на небеса спящего ребенка. И все это завоевала природа. Свет заходящего солнца скрывали кроны старых деревьев, надгробия опутал плющ, будто заявляя свое право на них, повсюду цвели дикие цветы.
Сквозь заросли долетел голос, читающий погребальную молитву. Я поежился. Чувствовалось приближение зимы.
– Говорю вам тайну, – произнес викарий.
– Послание к Коринфянам, – одобрительно кивнул Мэллори. – Воскресение из мертвых. Попробуем подойти поближе.
– Не все мы умрем, но все изменимся. Вдруг, во мгновение ока, при последней трубе.
Мы обошли толпу. На открытом воздухе, над могилой люди рыдали громче. Дети тоже расплакались, увидев горе взрослых.
– Ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, и мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетленное, и смертному сему надлежит облечься в бессмертие.
В море черного цвета брызгами рассыпались красные розы. Мы встали за викарием прямо напротив траурного собрания. Сквозь толпу я видел ближайших родственников и друзей покойного. Его родители были убиты горем. Рядом, обнимая их, стоял Бен Кинг. Политик старался утешить каждого. Только Наташа Бак осталась бесстрастной, точно оцепенела.
– Поглощена смерть победою. Смерть! Где твое жало? Ад! Где твоя победа?
Зажужжал электронный механизм, и гроб начал опускаться.
Нэд Кинг бросил в могилу розу, его примеру последовали другие. Казалось, у родителей Бака что-то сломалось внутри. Уронив цветы на гроб сына, они неуверенно пошли прочь. Следующим к могиле шагнул Гай Филипс. Потом Салман Хан, который больше не плакал. Бен Кинг улыбнулся Наташе и жестом пригласил ее пройти первой.
– Он стоит перед лицом Господа Иисуса, что сказал умирающему на кресте: ныне же будешь со Мною в раю, – говорил викарий.
Наташа Бак шагнула вперед. Подняла вуаль, помедлила, вспоминая что-то, и осторожно плюнула на гроб мужа.
Она чуть не забыла бросить розу.
У могилы вдруг возникла какая-то суета. Я видел, как Наташа развернулась к багровому от гнева Филипсу, ее лицо исказили боль и злоба. Гай что-то сделал с ее рукой и повел прочь.
Наташа не сопротивлялась. Прямо держа спину, она прошла сквозь толпу, а Филипс поддерживал ее, разыгрывая заботливость, точно вдова сейчас упадет или бросится обратно к могиле.
– Рука, – сказала Наташа. – Черт побери, мне больно, Свин.
Я хотел шагнуть к ним, но Мэллори положил руку мне на плечо. Я обернулся, и старший инспектор покачал головой. Мне было стыдно за свое бездействие, однако мы пришли сюда наблюдать. И только. Я кивнул, показывая, что все понял. Мы двинулись за Наташей и Филипсом по тропинке, ведущей к воротам кладбища.
Водители на улице начали рассаживаться по машинам. Филипс открыл для Наташи заднюю дверь автомобиля. Я считал эту женщину сильной, а возможно, и жесткой, и меня очень удивило, как послушно она села в автомобиль. Филипс наклонился к водителю, что-то сказал, и на лице у того смешались тревога и злость. Тем не менее шофер кивнул, и машина уехала. Филипс проводил ее взглядом. Мы с Мэллори вернулись к могиле.
Большинство собравшихся, похоже, ничего не заметили. Друг покойного увел сломленную горем вдову, люди мельком взглянули на них и продолжили смотреть, как падают на гроб цветы. За некрасивой сценой следил только необычайно высокий мужчина лет шестидесяти, похожий на хищную птицу. Сейчас он смотрел в могилу, держа красный цветок. Гай Филипс вернулся как ни в чем не бывало. Я знал, что Мэллори тоже заметил, как эффективно Свин решил проблему с Наташей.
Люди выстроились в очередь. Одни – чтобы бросить розы, другие – чтобы выразить соболезнования родителям.
Бен Кинг, политик до кончиков ногтей, все еще стоял рядом с ними, расточая рукопожатия и утешительные слова.
– Не беспокойтесь о Наташе, – говорил он. – Сегодня она сама не своя. Да, благодарю вас от всего сердца.
Встретив мой взгляд, Кинг улыбнулся.
Все кончилось. Священник прочел молитвы, гроб опустили и забросали цветами. Живые утерли слезы и вернулись к своим машинам и заботам. Ушли даже мать с отцом, похоронившие сына.
Но, когда мы с Мэллори покидали кладбище, я мельком увидел за деревьями четверых друзей. Они стояли над открытой могилой, вытирая с рук землю, связанные чем-то таким, чего не могла разрушить даже смерть.
Поздно ночью Скаут вдруг вскрикнула.
Я не заметил, как заснул, и очень удивился, открыв глаза. Сна, который я видел, было уже не вспомнить.
Десять минут четвертого. Я встал и пошел в комнату дочки.
Скаут сидела в кровати, вытирая мокрые от слез щеки рукавом. Я обнял ее, посидел так немного, потом попробовал лоб. Немного горячий.
– Чудища, – пожаловалась девочка.
– Ангелочек, – сказал я. – Нет никаких чудищ.
Стэн тоже проснулся и поскуливал в темноте. Выпустив его из клетки, я вернулся в спальню дочери. Щенок прибежал за мной, бесшумно запрыгнул на кровать, и девочка машинально протянула руку, чтобы почесать его за ушком. Стэн успокоил ее, как я бы не смог. Правда, слезы еще катились у нее по щекам.
– Что случилось? – спросил я.
– Я не знаю. Не знаю.
На самом деле мы оба понимали, в чем дело, только не находили слов, чтобы высказать. В жизни Скаут кое-кого не хватало. Неважно, как сильно я любил свою дочь, заполнить пустое место я не мог, сколько бы ни старался. От этой мысли сердце разрывалось. Мне тоже захотелось плакать.
– Не уходи, – попросила Скаут.
Я улыбнулся ей в темноте:
– Я и не собирался.
Стэн тоже никуда не спешил. Он свернулся калачиком под боком у Скаут, поближе к теплу, и я не стал его прогонять. Девочка обняла щенка, точно грелку, и вскоре они уснули. Я посмотрел на часы: вставать слишком рано, ложиться слишком поздно.
Я знал, что не усну, и сидел на кровати, глядя на свою дочку и ее собаку, а ночь медленно текла – такая же, как множество других ночей. Однако сегодня, когда я смотрел на спящего ребенка, эти ранние темные часы стали иными. Сегодня я не чувствовал, что они потрачены впустую.
Десять
Мяснику Бобу исполнилось тридцать, и его фотография в соцсети сменилась другой, постарше. Юношеская дерзость и щегольская шляпа исчезли, во рту вместо сигареты была черная трубка. Теперь Оппенгеймер смотрел в упор, волосы его поредели, в огромных глазах светилось ужасное знание, которого не было раньше.
Разрушитель миров.
Большой экран показывал страницу Боба. Мы смотрели на мониторы ноутбуков, а Гейн вслух читал последнее сообщение:
– «Богатые познали грех. И этого знания они потерять не могут. – Он откинулся на спинку стула. – Убей всех свиней. Тег – убей свиней».
Я уже нашел точную цитату.
– На самом деле Оппенгеймер выразился иначе: физики познали грех.
Гейн кивнул и выругался:
– Я думал, все будет просто. Мы отправили ордер в эту социальную сеть и в течение суток получили данные проверки IP-адресов. Как я и ожидал, у Боба анонимайзер. Не воспользоваться им мог бы только полный идиот. Возможно, у Мясника их даже несколько. Чаще всего после проверки IP я могу обойти эти заслоны. – Детектив покачал головой. – Чаще всего. Но Боб использует улучшенную архитектуру защиты. Так называемую луковую маршрутизацию, какую-то сеть с мощной поддержкой анонимности. Я с такой еще не сталкивался. Она пересылает данные через множество узлов, каждый раз шифруя и дешифруя их. Сеть создана, чтобы обеспечить безопасную работу в Интернете. Например, для активистов, которые пишут о случаях коррупции в государственных органах. Или для людей, живущих в странах с режимом диктатуры. Не для серийных убийц.
– И что это значит? – спросил Мэллори.
– Что Боб хорошо все продумал. В Интернете он оставил точно такие же следы, что и в реальности. То есть никаких.
– Закрой страницу, – сказала Уайтстоун. – Меня уже тошнит от идиотов, которые им восхищаются.
Едва Мясник опубликовал новое сообщение, сеть взорвалась комментариями. На большом экране разворачивался бесконечный свиток фанатских комментариев: тут были и предложения пожениться, и подобострастные комплименты. Гейн ударил по клавише, и все они пропали, а на их месте появилась фотография семерых подростков из Поттерс-Филда.
– Не понимаю, как люди могут его прославлять, – сказала Уайтстоун. – Ведь этот человек – убийца.
Мэллори почти улыбнулся:
– Никто не знает, что его жертвы – бывшие ученики одной школы. Все думают, что он убивает богачей.
После утреннего совещания мы с Мэллори отправились на Гановер-сквер, где возле редакции «Вог» курят худенькие девушки, одетые по последней моде.
Нас ждали в юридической конторе «Баттерфилд, Хант и Вест», что находилась на северной стороне большого зеленого парка. Личный секретарь Салмана Хана пригласила нас в его кабинет и предложила кофе, чай или минеральную воду. От такого богатства выбора мы растерялись. Не успели мы ответить, как хозяин поднялся из-за стола и стал рассказывать, как нам следует выполнять свою работу.
– И это все, что вы могли сделать? – воскликнул он на безупречном английском, в котором лишь чуточку прослеживался индийский акцент. – Плохо! Очень плохо! Двое убитых и никто не арестован? Неслыханно! Я позвоню суперинтенданту Свайр. Мой отец хорошо ее знает. Вы понимаете, чем это грозит?
Мэллори посмотрел на секретаршу, которая все еще ждала в дверях, и вежливо сказал:
– Принесите мне, пожалуйста, чаю, мисс. Немного молока и две ложечки сахара.
Он взглянул на меня.
– А мне кофе, – сказал я. – Маленькую чашку, молока не надо.
Женщина бесшумно закрыла дверь, и мы повернулись к Салману Хану. Тот гневно взирал на нас. Такого рода агрессия иногда встречается у собак, подумалось мне. Они лают не потому, что злы, а потому, что напуганы.