За что в тюрьму пойдешь ты,
Не знаю сам пока.
И он расхохотался,
Схватившись за бока.
Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
Ах-ха-ха-ха-ха-ха!
Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха!
– Видео пошло гулять по сети, – сказала Эди. – Заметили, сколько просмотров?
Мой телефон зазвонил. Суперинтендант Свайр.
Я представил, как она сидит в одном из кабинетов на последнем этаже Нового Скотленд-Ярда, откуда открывается вид на реку или парк. По ледяной ярости в голосе я понял, что смотрит женщина не в окно, а на монитор с коротеньким видео. Я больше не был лучшим товаром месяца. Я стал товаром, который сняли с производства.
– Думаю, мы переоценили ваши способности и опыт, Вулф. В тот день на вокзале вы оказались правы, а я ошиблась. Вы получили награду, вам повысили зарплату, перевели к Мэллори. Но знаете, что я думаю… Даже если бы в рюкзаке у парня были пирожки, вы все равно его сбили бы. Такая у вас натура. Я вижу это по вашему личному делу. Не удивляйтесь, у нас в папке есть все. Вы совершенно неуправляемы. Вам известно, почему мы не носим огнестрельное оружие, детектив?
Ответ я знал наизусть:
– Потому что оно нам не нужно, мэм. У нас профессиональные стрелки. Общественность против вооруженных полицейских. Если у каждого офицера будет пистолет, это приведет к снижению социальных норм, которые в данное время находятся на высоком уровне.
– Нет, – сказала она. – На самом деле мы не носим пистолетов из-за таких вот безрассудных негодяев, как вы. Нет, вы даже не обезьяна с гранатой. Вы цифровая бомба!
Она повесила трубку, и я увидел, что в дверях кабинета стоит Мэллори с бумажным стаканчиком чая в руке.
Мне было стыдно взглянуть инспектору в глаза. Не потому, что надо мной потешался целый мир. А потому, что все видели, как я ползу на четвереньках.
В тренажерку идти не хотелось, но я знал: чтобы поспать хоть несколько часов, нужно выжать из себя последние силы. А еще – занять чем-то голову, забыть о моей унизительной славе.
В клубе Фреда, на стене, между черно-белыми фотографиями Сонни Листона и кубинских мальчишек, висела табличка. К закрытию зал опустел, и я подошел взглянуть на нее поближе.
«Если больно – просто слабость выходит из тела», – прочел я.
Хорошее изречение. Временами я в него верил, и оно помогало. Только не сегодня. Тугой жгучий узел в пояснице вряд ли можно было назвать уходящей из тела слабостью. Сегодня боль оставалась просто болью.
Вошел Фред, понажимал кнопки на музыкальном центре и нашел ранние песни группы «Клэш». Зал наполнили сокрушительные гитарные аккорды Мика Джонса и отрывистый голос Джо Страммера, который строчил, точно из пулемета. Фред поднял с пола чье-то полотенце и отнес его в корзину. Когда он вернулся, я стоял, привалившись к канатам, и смотрел на квадрат, который мы называем рингом. Спина онемела. Я думал о том, как вышло, что вещи, причинившие мне такое страдание, могут развлекать остальных.
Фред тоже прислонился к канатам. Пахло сладковатым душком боксерского клуба, гремела музыка. В нашем молчании не было неловкости.
– Совсем не важно, как ты ударишь, – наконец сказал Фред, – важно, как ты держишь удар, как двигаешься вперед, чтобы дать сдачи.
Семнадцать
– Отпускай! – крикнул я.
Скаут, стоявшая на другом конце сверкающей инеем лужайки, выпустила поводок из рук, и Стэн бросился ко мне.
Хэмпстедский парк, раннее воскресное утро. Мы гуляли на самой вершине холма. Похоже, у моей дочери и щенка голова закружилась от солнечного света, свежего воздуха и свободы. Деревья вокруг еще не полностью сбросили красную и золотую листву. Внизу простирался Лондон. Он был как на ладони – от небоскребов делового квартала Кэнэри-Уорф до телевизионной башни. Казалось, весь город принадлежит нам.
Нам бы гулять почаще, подумал я, все время проводить вот так.
На первый взгляд лужайка выглядела совершенно плоской, но, когда щенок переключался на самую высокую передачу, ты вдруг замечал все ямки, все кочки и кроличьи норы. Если на пути встречалось углубление, Стэн отталкивался задними лапами, вытягивал передние и эффектно перескакивал через него. Он будто летел.
– Суперпес! – в восторге крикнула Скаут.
Стэн несся ко мне во весь опор: большие уши развеваются за спиной, глаза сияют, пасть открыта. Его впервые спустили с поводка, и он чуть не обезумел от радости. Мы с дочкой – тоже.
Я присел и широко расставил руки. Спина тут же заныла.
В следующий миг Стэн запрыгал вокруг, пыхтя и обнюхивая кулак, в котором я зажал угощение. Я подставил руку с куриными сухариками, и он стал тыкаться мокрым носом в мою ладонь.
Я придерживал поводок, пока Скаут не подала знак, и Стэн понесся обратно.
Лесопарк Хэмпстед-Хит – настоящий рай для собак. Мимо проходили псы всех пород, некоторые подбегали к Стэну, чтобы обнюхать его, другие с головой ушли в мир запахов и не обращали внимания на рыжего малыша, которого в первый раз отпустили побегать.
Там, где начинались деревья, тоже ходили собаки – уткнувшись носами в землю, они вынюхивали след лисы или кролика. Но мы со Скаут оставались на лужайке, и Стэн летал между нами, пока он не совсем запыхался, а у меня не кончились сухарики.
Мы с дочкой облегченно улыбались: пес никуда не сбежал. Я вытащил поводок. Настало время идти домой.
И тут Стэн увидел птиц.
На опушке леса клевали что-то две толстые вороны. Обе взлетели, когда пес метнулся к ним. Мы со Скаут бросились следом, звали его, но птицы пробудили какой-то древний инстинкт, и Стэн позабыл и про нас, и про сухарики.
В этой части леса росли огромные старые вязы. Их ветви так переплелись, что птицы не могли подняться в небо. Они летели низко, в панике хлопая крыльями, и Стэн продолжал погоню.
Мы потеряли его из виду за считаные секунды. Бродили между деревьев, звали и вскоре сами окончательно заблудились. Хотя лес был густой и дикий, мы слышали вдалеке гул машин и невольно представляли нашу собаку под колесами. Скаут расплакалась. Тихо, в полном отчаянии. Я обнял ее и снова позвал щенка, не особенно веря, что это поможет. Шум дороги стал ближе. В груди у меня клубком свернулись горе и страх.
И тут за деревьями показалась женщина с маленьким рыжим псом на руках. Рядом с ней бежала еще одна собачка, помесь пекинеса и чихуа-хуа. Собаку я узнал быстрее, чем хозяйку. Наташа Бак оделась, как городская девушка, собравшаяся в деревню, – на ней были кепка, зеленые сапоги, черный плащ.
Мы взволнованно поблагодарили женщину за спасение Стэна.
– Это не я, а Сьюзан, – ответила она, кивая на свою собачку. – Ей скажите спасибо.
Мы поблагодарили и Сьюзан.
Я пристегнул к ошейнику Стэна поводок, и мы вернулись на лужайку. Наташа рассказала, как нашла дрожащего щенка, который одиноко сидел под вязами, а потом спросила, не хотим ли мы выпить какао.
Мы со Скаут переглянулись:
– Да, очень хотим.
Когда мы направлялись к машинам, я подумал, что наша компания похожа на одну из семей, которые приходят сюда по выходным погулять с собаками. Одну из счастливых семей. Несовершенных, зато целых.
Сначала мне показалось, что Наташа переезжает.
В коридоре стояли коробки, доверху наполненные одеждой и спортивным инвентарем, картонки от обуви с горами старых фотографий. Оказалось, женщина просто решила вывезти из квартиры вещи покойного мужа.
Наташа принесла нам какао.
– В первый раз спустили Стэна с поводка? – спросила она.
– Да, – кивнула Скаут. – Мне не нравится. Без поводка страшно. Я боюсь, что он может убежать.
Наташа рассмеялась, и я впервые услышал, как звучит ее искренний смех, за которым не скрывается других чувств.
– Тем не менее отпустить его нужно. Подари ему свободу. Он ведь собака.
– Знаю, – ответила Скаут. – Но мне так не нравится.
Стэн бродил по квартире, обнюхивая плинтусы. Следом ходила Сьюзан, обнюхивая его зад. Наташа и Скаут следовали за этой парочкой и смеялись.
Иногда люди, у которых нет детей, слишком стараются. Наташа вела себя иначе. Она держалась просто, по-дружески, и я не узнавал своенравную девушку, что хотела создать семью, но выбрала не того человека. Они со Скаут остановились у окна, глядя на Риджентс-парк. Наташа обняла мою дочь за плечи, та подняла голову и что-то сказала.
Я не спеша пил какао и смотрел на коробки. У банкира было много вещей. Картины с пустынными видами сняли со стены и положили в ящик из-под шампанского.
Я подошел взглянуть на них поближе. Теперь я хорошо узнавал художника. Потаенные уголки, преображенные сумерками, я видел и в доме родителей Джонса, и в кабинете Хана. Обезлюдевший Лондон – мне казалось, что это именно он – город одиночества, теней, грусти, наполненный тишиной воскресного утра. Вот каким Джеймс Сатклиф видел мир.
Я взял картину с железной дорогой и взглянул в нижний угол. Инициалов «js» там не было. Вместо них стояло незнакомое имя: Эдвард Дункан.
Я взял другую картину. Все верно, Джей Эс – Джеймс Сатклиф. Откуда же взялся Дункан? Я поставил картины рядом и только тогда заметил: стили у них разные, но до того похожие, что перепутать их проще простого.
И все же картина Эдварда была другой. Она отличалась и от своей бывшей соседки, и от картин в доме Джонсов и кабинете Хана. Художники по-разному использовали свет.
Наташа сказала что-то. Собаки крутились у моих ног, Скаут тянула за рукав, а я все не мог оторвать взгляда от железной дороги.
Мир Эдварда Дункана был мрачнее. Свет над его опустевшим городом не гас – он умирал.
Восемнадцать
В понедельник утром мы снова встретились со стажером Эди Рен. Она сидела в кабинете одна и читала новое сообщение Боба:
«Если сияние тысячи солнц вспыхнуло бы в небе, это было бы подобно блеску Всемогущего. #убейсвиней»