Гипотетическая реконструкция «stemma nasorum» кому-нибудь может показаться праздной, если не тривиальной. Однако, дабы отделить портреты Виссариона, имеющие наибольшую физиогномическую достоверность, надлежало пробиться сквозь заросли из носов – нарисованных, высеченных или вставленных в миниатюры. В итоге аутентичными являются первые восемь изображений серии, выполненные при жизни кардинала.
Можно ли добавить к ним бородатого мужчину с «Бичевания» (ил. 37)? Без сомнения, отдельными чертами лица он очень похож на портреты Виссариона – глубоко посаженными глазами, тяжелыми веками, выступающим и слегка дугообразным носом с округлым кончиком и четко выделенными ноздрями, пухлыми губами, чьи кончики опущены вниз, раздвоенной бородой, прекрасно видной, например, на миниатюре из Марчианы[243]. На ней, чезенской миниатюре и на гробнице Пия II мы прямо обнаруживаем то же положение головы и шеи, немного повернутой вперед.
Все это могло бы побудить нас прийти к утвердительному выводу. В частности, сравнение с миниатюрой из медальона парижского кодекса «Adversus calumniatorem Platonis» («Против клеветы на Платона») (ил. 34), кажется, с физиогномической точки зрения почти решает дело. Впрочем, существуют два серьезнейших препятствия. На первое уже указала Гума-Петерсон – это одеяние: в отличие от других портретов Виссариона, персонаж Пьеро не облачен в черную ризу монаха василианца и не обладает знаками кардинальского отличия[244]. Второе заключается в возрасте: в 1459 году Виссариону было пятьдесят шесть лет. Однако бородатый мужчина на «Бичевании» явно выглядит намного моложе: еще моложе коленопреклоненного монаха на чезенской миниатюре, которую Вайсс считает редчайшим изображением Виссариона в относительно нестаром возрасте. Впрочем, оба препятствия преодолимы, если мы предположим, оставаясь в пределах датировки 1459 года как границы ante quem non, что Пьеро живописал Виссариона до того момента, как он стал кардиналом.
9
Виссарион был назначен кардиналом 18 декабря 1439 года. 4 января 1440 года он получил титул Санти Апостоли in absentia, в то время как вместе с остальными греками, участвовавшими в работе собора, уже плыл в Константинополь. Он прибыл туда 1 февраля 1440 года после исключительно долгого путешествия, длившегося три с половиной месяца[245]. Считается, что ему не сообщили об этом назначении, хотя еще 11 августа папа Евгений IV предложил ему богатую пенсию с условием, по которому он должен был переехать в Италию, по возможности в Рим. В 1440 году (в любом случае после 4 мая, когда он участвовал в выборах нового патриарха) Виссарион оставил Константинополь, куда ему не суждено было уже более вернуться; 10 декабря он получил во Флоренции кардинальскую шапку[246]. Очевидно, тем временем до него дошла официальная новость о назначении кардиналом Святой римской церкви; когда и благодаря кому, мы не знаем. Я предлагаю считать, что сообщение он получил от Джованни Баччи, который на заказанной Пьеро делла Франческа картине увековечил, спустя почти двадцать лет после события, кульминационную точку своей политической карьеры.
В короткой биографической справке (самой ранней из дошедших до нас), составленной в середине XVII века Алессандро Чертини из Читта ди Кастелло, Джованни Баччи назван «клириком Палаты, нунцием к Цезарю, знаменитейшим правоведом»[247]. Смысл темного выражения «нунций к Цезарю» прекрасно прояснится, если мы предположим, что в 1440 году Баччи получил от папы задание в качестве чрезвычайного посланника отправиться в Константинополь, дабы передать Виссариону торжественную весть о его назначении кардиналом. В тот момент Баччи был клириком Апостольской палаты и находился на виду у Евгения IV, кроме прочего, и как родственник Джованни Тортелли, только что вернувшегося из политической и религиозной (а также и культурной) миссии в Грецию и Константинополь.
Речь, конечно, идет о гипотезе, поскольку мы все еще не можем документально подтвердить факт путешествия Баччи в Константинополь в 1440 году. Попробуем на время принять ее. Тогда станут понятными:
1) моложавый вид (его борода также короче, нежели на более поздних портретах) Виссариона, которому в 1440 году было 37 лет;
2) отсутствие кардинальских знаков отличия на его одежде;
3) великолепное одеяние Баччи, конечно полагающееся папскому нунцию (кроме того, и живость его взгляда, изрядно отличающегося от взора слегка потухших глаз на профилях в Сансеполькро и Ареццо, можно приписать желанию Пьеро омолодить объект изображения);
4) присутствие Иоанна VIII Палеолога, императора в 1440 году, в обличье Пилата.
Тогда мы обязаны признать факт двойной функции картины: напомнить о миссии Баччи в Константинополь (сцена на первом плане) и о бичевании Христа (сцена в глубине). Слова Виссариона, стержневые для обеих сцен, вызывают к жизни – метафорически для Баччи, физически для нас, смотрящих на картину зрителей, – Пилата, палачей и Христа, привязанного к колонне. Перспективная дистанция воплощает разрыв – временной и онтологический – между профанной и священной историей, между реальностью и ее словесным изображением[248]. Древние артефакты и христианские реликвии, находившиеся напротив входа в Латеранский дворец и рядом с ним, спроецированы на воображаемый Константинополь. В итоге возникает фантастическая и пророческая архитектура, которая некоторое время спустя вдохновит (например, в обрамлении порталов) вероятного создателя Палаццо Венеция Франческо дель Борго, земляка Пьеро[249].
Таким образом, сцена на втором плане визуализирует речь, с которой Виссарион принимает назначение кардиналом Святой римской церкви и решает покинуть (как оказалось, навсегда) Константинополь и греческую церковь, одним из самых просвещенных представителей которой он являлся. Смысл речи может быть дешифрован так: правящий император Иоанн VIII Палеолог ведет себя подобно Пилату и тем самым становится соучастником страданий, которые турок готовится причинить восточным христианам. Символом последних служит привязанный к колонне Христос. К обоим персонажам – императору и турку – Виссарион относит стих «Convenerunt in unum» («Cовещаются вместе»), таким образом обосновывая принятие кардинальского титула. Перед лицом бедствий, угрожающих христианскому миру, выбор в пользу Рима – это единственное, что позволит спасти пошатнувшийся идеал единства между церквями.
Однако как объяснить присутствие на картине Иоанна VIII Палеолога в обличье Пилата?[250] Виссарион с самой молодости был тесно связан с императором. Он призывал Джованни Баччи прославить Иоанна VIII в образе Константина во фресках в Ареццо, что свидетельствует (если наша гипотеза верна) о верности Виссариона его памяти. Вместе с тем на одной из картин, заказанных Баччи и, конечно, не противоречащей идеям Виссариона, Иоанн VIII изображался в виде Пилата. Перед нами противоречие, которое, впрочем, покажется менее серьезным, если мы вспомним о различной адресации двух произведений. Цикл в Ареццо являлся публичным восхвалением; «Бичевание» же – картиной, предназначенной для частного использования, на которой было возможно поместить завуалированное негативное суждение о политике и личности императора. Нежелание Виссариона участвовать, по возвращении из Италии в Константинополь, в жестоких схватках между партиями сторонников и противников союза с Римом привело к тому, что соглашения, подписанные во Флоренции в 1439 году, потеряли свою силу. В политическом смысле империя оказалась в изоляции[251]. В глазах Виссариона, ставшего одним из самых горячих сторонников объединения с Римом со времени самого собора, поведение Иоанна VIII вполне могло быть сопоставлено с действиями Пилата – оба они своим бездействием обрекли Христа на мученичество.
Аллюзия на литургию Великой пятницы в стихе «Convenerunt in unum» («Совещаются вместе»), издавна соединенном с картиной, позволяет точно датировать проповедь Виссариона, представленную на первом плане: Константинополь, 25 марта 1440 года. Речь идет о вероятной дате: нунций, которому поручили передать Виссариону весть о его назначении кардиналом 18 декабря 1439 года, должен был покинуть Италию сразу после этого. Он приехал в Константинополь – предположим, что путешествие имело среднюю продолжительность, – к середине марта.
10
Зачем же Джованни Баччи нужно было предлагать Пьеро напомнить Федериго да Монтефельтро о своей миссии в Константинополь двадцатилетней давности? Можно исключить, что Баччи двигало лишь личное тщеславие. Протекшее время изменило смысл визуализированной речи, приписанной Виссариону в тот момент, когда он принимал назначение кардиналом, превратив ее в пророчество a posteriori, полное актуальных политических и религиозных подтекстов. Мраморные дворцы Константинополя косвенно указывали на разгром, учиненный турками в 1453 году; бичевание Христа – на страдания восточных христиан вплоть до совсем недавнего вторжения в Морею в 1458–1459 годах[252].
Мы уже выдвигали предположение о встрече Виссариона, Джованни Баччи и Пьеро делла Франческа в Риме в конце 1458‐го – первые месяцы 1459 года, в связи с изменением иконографической программы цикла в Ареццо. В тот период Виссарион был захвачен идеей крестового похода. В Рим пришли новости о вторжении турецких войск в Морею и о сопротивлении, подготовленном в первые месяцы 1459 года правителем Фомой Палеологом[253]