Я снова прибегаю к помощи В.А. Троицкого: «В 1957—58 годах я был знаком с полярным капитаном А.В. Марышевым, ныне покойным, который до войны плавал на одном судне с Александром Конрадом. На вопрос Марышева, в чем причина размолвки Альбанова с Брусиловым, тот якобы после долгого молчания с присущей ему непосредственностью и прямотой неохотно ответил: «Все из-за бабы получилось». Хорошо зная правдивость и честность Марышева, я не допускаю, чтобы он мог это придумать. Марышев так же говорил, что не вытянуть было из Конрада никаких подробностей».
Замкнутость Конрада отмечал и В.И. Аккуратов:
-— Он неохотно вспоминал свою ледовую одиссею. Скупо, но тепло говорил об Альбанове. Наотрез отказывался сообщить что-либо о Брусилове, о его отношении к своему штурману. После моего осторожного вопроса, что связывало их командира с Ерминией Жданко, он долго молчал, а потом тихо сказал: «Мы все любили и боготворили нашего врача, но она никому не отдавала предпочтения. Это была сильная женщина, кумир всего экипажа. Она была настоящим другом, редкой доброты, ума и такта...» И, сжав руками словно инеем подернутые виски, резко добавил: «Прошу вас, ничего больше не спрашивайте!» Больше к этой теме мы не возвращались.
Согласитесь, что в этой попытке Конрада уйти от прямого ответа отчасти уже кроется положительный ответ: да, Георгий Львович был неравнодушен к Ерминии Александровне Жданко.
А вот что еще раньше писал мне А.И. Яцковский:
«В Красноярске живет вдова енисейского капитана К.А. Мецайка, Надежда Александровна (которую, кстати, когда-то видел Фритьоф Нансен, проезжавший через Енисейск, — видел в облике «прелестной дочери гостеприимной хозяйки»). Отрывочно вспоминая кое-что из давних встреч своего мужа с Альбановым — это относится к годам 1918—1919, в Красноярске, — она подтвердила, что Альбанов иногда говорил и насчет брусиловской экспедиции. Так вот, по словам Надежды Александровны, Альбанов считал, что одной из причин (возможно, главной) разлада в экспедиционном составе, недоразумений между руководителями экспедиции и даже трагического исхода, на который оказалась обреченной «Св. Анна», было участие женщины в этой экспедиции. Альбанов якобы был того мнения, что женщине не место на морском судне, тем более — в полярном плавании...»
Конечно, данное обстоятельство существенно усложняет возможность понимания личности В.И. Альбанова, его характера, его поступков и т.д. Но принимать сие во внимание, вероятно, следует. Ведь Альбанов был все-таки сыном своего времени».
Я совершенно с этим согласен. Если мы до конца хотим быть объективными, мы не должны упускать из внимания ни одно обстоятельство, ни одно «свидетельское» показание, хотя в свою очередь не каждое из них можно считать объективным. Как, может, и последнее. Но принять во внимание необходимо каждое.
Как, например, и это, которое я привожу со слов А.И. Яцковского: «Я знаком с капитаном дальнего плавания (уже давно пенсионером) К. И. Козловским, живущим в Ленинграде. Козловский, в частности, встречался с Конрадом при совместном плавании по Северному морскому пути в 1939 году, когда перегонялись из Мурманска на Дальний Восток землечерпалки для дноуглубительных работ в устье Амура. Козловский был тогда на перегоне капитаном одной из землечерпалок, а Конрад устроился на этот рейс матросом. Капитан Козловский резко отрицательно относился к факту оставления штурманом Альбановым «Св. Анны», считает, что настоящий моряк не мог так поступить».
К тому же есть еще более категоричное мнение, выраженное И. Забелиным в книге «Встречи, которых не было». Он ставит вопрос даже так: а следовало ли предпоследнее издание «Записок...» Альбанова с предисловием Болотникова (последнее — «Затерянные во льдах». Уфа, 1977, предисловие и комментарии М. Чванова. — Прим, ред.) называть «Подвиг штурмана Альбанова»? По его мнению, Альбанов и Конрад «решили спасаться самостоятельно», и еще: в группе «было лишь два здоровых человека — штурман Альбанов и матрос Конрад. Они объединились, предоставив больных своей судьбе. Только они вдвоем и спаслись».
Обвинение весьма серьезное, хотя И. Забелина сразу же можно упрекнуть в незнании или в невнимательном прочтении некоторых общеизвестных фактов экспедиции — и не со слов Альбанова, а как раз по свидетельству противоположной стороны, Брусилова, — из его «Выписки из судового журнала».
Но тем не менее такое обвинение существует, оно размножено миллионными тиражами. Более того, оно имеет под собой какую-то основу. Прежде всего опять же ту, что мы не можем выслушать противоположную сторону, а это дает возможность предъявлять Альбанову по сути дела любые обвинения.
Независимо от этих обвинений один мой знакомый после дотошного изучения «Записок...» Альбанова тоже попытался вселить в меня сомнение:
— Само собой напрашивается несколько вопросов. Ты вот пытаешься убедить, что он такой. А я вот снова перечитал его «Записки...», и очень противоречивое они у меня оставили чувство. Очень противоречивая и даже странная была эта личность. Ты не задумался над тем, почему погибла именно та часть дневника, которую он вел еще на шхуне?
Неожиданность такого вопроса сначала меня поставила в тупик, но, несколько подумав, я ответил:
— Во-первых, это могла быть случайность. Как помнишь, банку с дневниками-книжками он положил в каяк Луняева, а Луняев пропал вместе с каяком.
— А почему ту часть?
— А какую он еще мог положить? Не ту же тетрадь, которую он вел в настоящее время, которая в любую свободную минуту может понадобиться.
— Ну что ж, логично. Но может, та часть дневника его просто компрометировала?
— Ну тогда ее совсем не обязательно было топить. Просто не публиковать.
— А может, он так и сделал? Теперь еще: почему Конрад так упорно уходил от расспросов о причинах разлада? Да и руководство-то походом было какое-то... Его не назовешь руководством. Да вот я лучше процитирую самого Альбанова. Я тут сделал несколько выписок: «Опять начинаются жалобы на трудность пути с каяками, опять мечта о легкости перехода без них с котомками на плечах... Но кто же им мешает идти? Пусть идут, куда хотят, а я с одним или с двумя спутниками своего каяка не брошу, сколько раз я говорил им это».
— Но ведь они просто присоединились к нему, — перебил я его. — Ведь ты знаешь, что первоначально он собирался идти один. К тому же в такой критический момент каждый волен распоряжаться своей судьбой, и никто не имеет морального права приказывать другому.
— Пусть будет так. Слушай дальше. «Эта партия собирается до вечера еще остаться на мысе Ниль и уверяет, что догонит меня. Советую им не терять времени напрасно, идти скорее, но, впрочем, это их дело. Мы сейчас отправляемся к мысу Гранта: ждать не могу».
— Но если они сами не хотят бороться за свою жизнь, почему это за них должен делать он? Они же постоянно задерживали его, и не просто путали его планы. В результате побега он вынужден был бросить один из каяков, а это в конце концов привело к гибели большинства. Эти цитаты, мне кажется, лишний раз свидетельствуют об искренности, честности Альбанова, как в оценках своих спутников, так и себя. Ведь он мог бы и приукрасить, подать себя в более выгодном свете, а он этого не сделал...
— Ну хорошо, хорошо. Но ты все-таки подумай об этом.
И я невольно стал думать. Невольно подтасовывались факты, невольно они приобретали другую окраску. Червь сомнения вселился в меня, пока однажды я не вздрогнул от неожиданной мысли: «Подожди, но ведь Нансен тоже ушел с «Фрама», и судно затем спокойно вышло на чистую воду, и перед Альбановым, хотя у него были совершенно иные обстоятельства и причины ухода с корабля, был его великий пример! «Настоящий моряк не мог покинуть затертого во льдах судна». Но такое обвинение в свое время пришлось выслушать и Нансену. Американский адмирал Грили, еще до начала экспедиции пророчивший Нансену неудачу, чуть ли не ликовал, когда от Нансена долго не было никаких вестей. Когда же Нансен благополучно вернулся, он обвинил его в том, что тот покинул товарищей на затертом льдами судне.
А вскоре я получил письмо от В.И. Аккуратова, он как бы-почувствовал мое смятение: «Вы взялись за большое, трудное и благородное дело.
Альбанов — удивительная фигура среди арктических исследователей. По своим действиям он, несомненно, лидер всех русских полярных землепроходцев. К сожалению, наш народ о нем мало знает, а ведь Альбанов классический тип драмы, кино... Его внешнее и не раскрытое еще внутреннее обаяние могли бы сыграть огромную положительную роль в деле воспитания нашей молодежи».
В одном из писем В.А. Троицкий спрашивал меня: «Не попадалась ли Вам книжка, автор Р. Гузи, «В полярных льдах», издана в Ленинграде в 1928 году? Ее мне случайно назвал один одесский книголюб. Он видел ее где-то несколько лет назад и характеризовал как дневник участницы погибающей, затертой во льдах шхуны. Не могло быть так, что некий Р. Гузи мог опубликовать попавший к нему дневник Е. Жданко? Несомненно, ведь Жданко посылала почту с Альбановым, и он передал ее кому-то из родственников. Книга могла остаться незамеченной исследователями при множестве нэповских изданий 20-х гг.».
Я тут же оформил заказ в Ленинград, и вот через две недели эта книжка у меня в руках: Р. Гузи. «В полярных льдах» («Вокруг света». Л., 1928). Странные книги издавались в двадцатые годы! Невероятное количество орфографических и пунктуационных ошибок, провалы букв. «Перевод В. Розеншильд-Паулина». С какого перевод? Если судить по названию книги на обороте титула «R. Couzy. Le Nord est pire»— с французского. А может, вообще не перевод, а умышленная мистификация?
Подзаголовок книги — «Дневник Ивонны Шарпантье». И снова куча вопросов. Что это на самом деле — дневник-документ? Или художественное произведение, имитация дневника? Ни предисловия, ни послесловия у этой странной книги нет.
Рассказ-дневник ведется от имени участницы полярной экспедиции на судне «Эльвира». Была ли такая экспедиция? Насколько я знаю, не было в начале нашего века полярной экспедиции на судне с таким названием.