Чисто сталинская логика: все эти страны должны быть независимыми друг от друга, чтобы тем вернее зависеть от СССР. Если бы Димитров выдвинул идею о федерации Балканских стран с СССР, то, разумеется, у Сталина не было бы никаких возражений.
Нельзя не привести некоторые выдержки из ценнейшего исторического первоисточника, посвященного этому периоду, — книги Милована Джиласа «Разговоры со Сталиным». В начале февраля 1948 года болгары и югославы были вызваны к Сталину. На встрече присутствовали с советской стороны — Сталин, Молотов, Жданов, Маленков, Суслов, Зорин; со стороны Болгарии — Димитров, Коларов, Костов (потом казненный); от Югославии — Джилас, Кардель и Бакарич. Взяв первым слово, Молотов сообщил о серьезных разногласиях между СССР, с одной стороны, и Болгарией и Югославией — с другой. В качестве примера Молотов приводил подписание (без консультации с СССР) союзного договора между Югославией и Болгарией. Когда Молотов начал критиковать план федерации Димитрова, Сталин его прервал:
«Товарищ Димитров слишком увлекается на пресс-конференциях — не следит за тем, что говорит. А все, что он говорит, что говорит Тито, за границей воспринимают, как будто это сказано с нашего ведома. Вот, например, у нас тут были поляки. Я их спрашиваю: что вы думаете о заявлении Димитрова? Они говорят: разумное дело. А я им говорю: нет, это неразумное дело. Тогда они говорят, что и они думают, что это неразумное дело — если таково мнение Советского правительства. Потому что они думали, что Димитров сделал заявление с ведома и согласия Советского правительства, и поэтому и они его одобряли» («Разговоры со Сталиным», с. 164–165).
Молотов добавил, что Болгария старается создать федерацию с Румынией, «даже не посоветовавшись об этом с Советским правительством» (там же, с. 165). Когда Димитров, защищаясь, сказал, что говорил о федерации лишь в общих чертах, вмешался Сталин: «Нет, вы договорились о таможенном союзе, о согласовании промышленных планов» (там же). Молотов продолжал мысль Сталина: «А что такое таможенный союз и согласование экономики, как не создание одного государства?» (Там же.)
Димитров заметил в свою защиту, что Болгария и Югославия никакого договора не заключили, они сделали лишь общее заявление о намерениях в этом направлении. Сталин опять грубо прервал его: «Да, но вы не посоветовались с нами! Мы о ваших отношениях узнаем из газет! Болтаете, как бабы на перекрестке, что вам взбредет в голову, а журналисты подхватывают!» (Там же, с. 166.)
Димитров еще раз постарался оправдаться, заявив: «Верно, мы ошиблись. Но мы учимся и на этих ошибках во внешней политике» (там же, с. 167). Сталин не принял оправдания. Джилас замечает: «Сталин резко и насмешливо сказал: «Учитесь! Занимаетесь политикой пятьдесят лет и — исправляете ошибки! Тут дело не в ошибках, а в позиции, отличающейся от нашей» (там же).
Здесь Димитрову на помощь пришел старый ветеран коммунизма, болгарский соратник Ленина Коларов. В связи с этим произошел любопытный диалог. Коларов сказал: «Я не вижу, в чем тут ошибка товарища Димитрова, — ведь мы проект договора с Румынией предварительно посылали Советскому правительству, и оно никак не возражало против таможенного союза…» (там же, с. 168). Сталин обратился к Молотову: «Присылали нам проект договора?» Когда Молотов ответил утвердительно, Димитров осмелел: «…проект посылался в Москву, я не предполагал, что вы могли иметь что-либо против» (там же, с. 169). Это окончательно взорвало Сталина, он не любил, когда его утверждения опровергались фактами. Для него факты вовсе не были упрямыми вещами. Он отчитал героя Лейпцига как мальчишку: «Ерунда! Вы зарвались, как комсомолец. Вы хотели удивить мир — как будто вы все еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы ничего не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице — вы ставите нас перед совершившимися фактами!» (Там же.)
Проезжая через Белград в Москву по очередному вызову на «отдых» и «беседы», Димитров советовал югославам оставаться твердыми в своем споре с Москвой (югославская газета «Борба», 29.9.49). Но из этой поездки Димитров больше не вернулся. Зная о методах расправы Сталина с неугодными лидерами коммунизма, зная об инициативе и упорствовании Димитрова по созданию Балканской федерации, зная (из свидетельства Милована Джиласа) о выпадах Сталина в адрес Димитрова, мы можем считать вполне обоснованными комментарии мировой печати о том, что Димитров умер не естественной смертью. Советское официальное сообщение («Правда», 3.7.49) гласило, что Димитров скончался 2 июля 1949 года «после продолжительной и тяжелой болезни (печень, диабет) в санатории «Барвиха» близ Москвы». За год до этого на Валдае, в санатории «умер» и Жданов.
Только теперь, в ноябре 1949 года, Сталин решил созвать в Будапеште совещание Коминформа (под руководством Суслова). Центральным был доклад сталинского ставленника в Румынии Г. Георгиу-Дежа: «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». В резолюциях, привезенных Сусловым, Тито инкриминировалось столько политических грехов и уголовных преступлений против коммунизма, в пользу США, что было странно: почему Сталин еще не пошел войной против Тито? Это не случилось, видимо, не столько из-за сочувствия Югославии со стороны мирового общественного мнения (с ним Сталин никогда не считался), не из уважения к каким-либо нормам международного права (оно для Сталина — пустышка), сколько из-за страха перед вероятным взрывом освободительной войны народов Югославии, в которую неизбежно были бы втянуты и другие народы стран-сателлитов, а может быть, и США. Все это заставляло Сталина стараться устранить Тито путем внутренних заговоров (недавнее раскрытие заговора югославских сторонников Коминформа доказывает, что Кремль и в этом отношении остался верен Сталину).
У Сталина была привычка приписывать врагу собственные преступные намерения. Примерами этого полна история его борьбы за ленинский трон. Так же он действует, уже будучи на троне. Во время войны своему достойному единомышленнику от инквизиции, но безнадежному ефрейтору от политики — Гитлеру — Сталин приписал такую оголенную политическую философию варваров, которую не вычитаешь даже у Макиавелли: «Человек, говорит Гитлер, грешен от рождения, управлять им можно только с помощью силы. В обращении с ним позволительны любые методы. Когда этого требует политика, надо лгать, предавать и даже убивать… Я освобождаю человека, говорит Гитлер, от унижающей химеры, которая называется совестью. У меня то преимущество, что меня не удерживают никакие соображения теоретического или морального порядка» (Сталин И. О Великой Отечественной войне Советского Союза. 1952, с. 28–29). Гитлер так мог действовать, но никак не говорить, ибо при такой открыто аморальной философии он никогда не пришел бы к власти в морально здоровой и высококультурной Германии. Сталин сочинил за него эту цитату, ибо сам тоже так думал, а главное — так действовал. Теперь Сталин приписывает Тито свой собственный режим и преступления, им совершаемые. Сталин, видимо, навсегда запомнил мораль одного из героев «Стихотворения в прозе» Тургенева:
«Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, — говорил один старый пройдоха, — то упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте… упрекайте. Во-первых, это заставит других думать, что у вас этого порока нет. Во-вторых, негодование даже может быть искренним… Вы можете воспользоваться укорами собственной совести. Если вы, например, ренегат, — упрекайте противника в том, что у него нет убеждений. Если вы сами лакей в душе, — говорите ему с укоризной, что он лакей, лакей цивилизации, Европы, социализма!
— Можно даже сказать: лакей без лакейства, — заметил я.
— И это можно, — подхватил пройдоха».
Все это невольно приходит на ум при изучении истории борьбы между Сталиным и Тито. Когда обострение отношений между СССР и Югославией достигло высшей точки, Сталин лично составил «дипломатическую» ноту на имя правительства Югославии. Об этом авторстве Сталина говорит не только стиль ноты, но и ее содержание: в ней сказано то, что никто, кроме Сталина, не осмелился бы написать, ибо невольно создается впечатление, что обрисован не столько югославский, сколько сталинский советский режим и Коммунистическая партия Советского Союза:
«В марксистских партиях съезды собираются не для того, чтобы славословить вождей, а для того, чтобы критически рассмотреть деятельность существующего руководства и, если потребуется, обновить его или заменить новым руководством. Во всех марксистских партиях, где существует внутрипартийная демократия, такой способ изменения руководства является естественным и вполне нормальным… (Это косвенный ответ, почему Сталин не созывал своего съезда четырнадцать лет! — А.А.) О каком демократическом характере власти может идти речь, когда во всей Югославии гестаповские методы управления, когда попирается всякое свободное выражение мысли, попираются все человеческие права, когда югославские тюрьмы переполнены… когда Югославская коммунистическая партия превращена в отделение политической полиции» (точь-в-точь как и у Сталина).
Сталин переходит к описанию ужасов в югославских тюрьмах, к методам пыток, которым подвергают русских эмигрантов, подозреваемых в службе в советской разведке. Объявив белых эмигрантов (которые до сих пор считались у него «белобандитами») «гражданами СССР», Сталин возмущается издевательствами Тито над ними во время допросов: одного заставили стоять двадцать часов без движения, не давая ему спать двое суток (у Сталина средняя норма была десять суток), другого били палкой по ночам во время допроса, третьего избивали и шесть раз сажали в карцер (все это дилетантство по сравнению с практикой НКВД). Сталин спрашивает:
«Можно ли режим, практикующий такие безобразия и такое бесчеловечное отношение с людьми, называть народно-демократическим? Не вернее ли будет сказать, что режим, допускающий такие издевательства, является фашистско-гестаповским режимом?»