Заключение
Автор. Единственное заключение, которое я хотел бы сделать: название «снежный человек» совершенно не соответствует изучаемому существу. Как мы видели, оно не является «снежным», да и не является «человеком» в общеупотребительном смысле слова. Если придираться к словам, то «снежного человека» не существует. Термин этот совершенно случаен, ибо почти нигде не применяется даже местным населением. Мы видели, что гораздо более распространены многие другие названия. Тем более нет причин сохранять привившийся в западной литературе эпитет «отвратительный», присоединяемый к словам «снежный человек» (abominable), так как он и возник-то из простого недоразумения: обычный термин шерпов «ми-те» или «ме-тех», обозначающий того же «йе-ти», был на слух понят как «метох» и отвратительный, мерзкий. Как же быть с этим «восхитительным, но вполне бессмысленным термином», если воспользоваться выражением А. Сэндерсона? Сам он в своей книге нашел выход в том, чтобы заменить сбивающие с толку слова совершенно условными четырьмя буквами: ABSM (abominable snowmen). Но вряд ли это условное обозначение имеет шанс привиться.
Этот термин «снежный человек», этот нелепый груз, мешающий нашей работе, является наследием пройденного периода ознакомления с вопросом, периода, который можно назвать спортивно-журналистским. Но тысяча неудобств возникла бы сегодня, если бы мы просто откинули это неверное название, заменив его тем или иным лучшим. Сначала надо вскрыть стоявшее за ним реальное содержание. Завтра слова «снежный человек» станут окончательно ненужными, сегодня еще без них читатель не узнал бы предмета нашего обсуждения.
Оппонент. Все приведенные в вашей книге данные об этом, условно выражаясь, «снежном человеке», или Homo troglodytes L. можно разбить на две весьма неравные группы. Во-первых, это вещественные данные, т. е. высушенная кисть и известное число зафиксированных следов, а также экскременты (прочие физические признаки деятельности, как то: крики, запахи, вырытые ямы, перемещенные предметы — только описаны, и потому должны быть отнесены ко второй группе). Оценка костных остатков «ложных неандертальцев» зависит от оценки остальных данных. Во-вторых, — описательный материал. Первая группа ничтожно мала. Вторая — огромна. Поэтому можно утверждать, что центр тяжести вашего исследования лежит не в анализе материальных препаратов, вещественных останков живых существ, а в систематизации устных и письменных сообщений о наблюдениях. Но неужели вы не знаете, что зоологи неукоснительно различают «факты» и «литературу» (хотя бы в литературе описывались бесспорнейшие факты)? Для установления нового неизвестного прежде вида требуются в первую очередь факты, литература же, т. е. все, что выражено лишь в словах, играет вспомогательную роль.
Это не условность, этот метод работы порожден всем развитием естествознания; так была преодолена сковывающая науку сила письменных и устных авторитетных мнений и свидетельств, утверждена сила прямого опыта, непосредственного наблюдения. Это — незыблемый результат великого многовекового движения естественнонаучной мысли. Нас учили этому прошлые поколения натуралистов, мы впитали это в свое сознание как синоним всякого подлинно научного мышления. Мы уважаем авторов и то, что они говорят, но научный долг повелевает нам исходить из наблюдаемых фактов. Так должно быть и так будет! Следовательно, если изучение «снежного человека» опирается на различные словесные описания, значит, в глазах подлинной естественной науки его не существует. Не правда ли?
Автор. Сущая истина. На тех же естественнонаучных принципах воспитан и я. Но любую истину можно превратить в упрямство. Великую традицию, ведущую начало с борьбы против аристотелизма, можно довести до ослепленности, не лучшей, чем схоластика.
Я мог бы основывать свои возражения на том, что первая группа упомянутых данных не так то уж невесома, чтобы ею можно было пренебречь. Такое представление отстало от хода событий. Если бы в распоряжении науки не было абсолютно ничего кроме фотографий мумифицированной и полускелетированной кисти из Пангбоче, современный уровень ее сравнительно-анатомического анализа позволял бы говорить о едва ли оспоримом колоссальном событии: доказано, что не далее как 300–400 лет тому назад где-то на земле обитали гоминоиды или гоминиды, морфологически отстоявшие от Homo sapiens не менее, чем ископаемые палеоантропы. Это открытие сделано обычными камеральными методами, благодаря высокому уровню современной эволюционной морфологии и сравнительной анатомии кисти высших приматов. Прибавьте к этому анализ следов, дающий возможность реконструировать морфологию и моторику стопы, лабораторные анализы экскрементов, говорящие кое-что о кишечнике и образе питания, и даже о кишечных паразитах!
Но я готов согласиться с посылкой, что все это безмолвно и как бы не существует без второй группы данных. Да и в самом деле, ведь фотографии кисти из Пангбоче были в руках многих сравнительных анатомов, но они подходили к препарату с ложной презумпцией, искали кисть чудовищного антропоида, не обнаруживали таковой и поэтому довольно безразлично отбрасывали его без достаточно пристального анализа. Мы подошли к нему с предположением о палеоантропе — и препарат сразу ожил, заговорил. Значит, решающую роль в самом деле сыграла генерализация всего огромного предварительного материала, давшая рабочую идею. Итак, представим себе, что первой группы не существует.
Обратимся к традиции, которая привела к сокрушению средневековой схоластики, к торжеству опытного знания. Вместо того, чтобы фетишизировать ее, вернемся-ка в отдельном случае к ее источнику — к простому здравому смыслу. На столе ученого лежит огромная стопка сообщений людей о неведомом ему явлении. Но это, видите ли, не «факты», а «литература»! Тут категория «факты» становится, по терминологии Ф. Бэкона, одним из идолов, преграждающих путь науке. Не желаю читать людских сообщений, хочу видеть своими глазами, — гневается воспитанный на лучших традициях ученый. А здравый смысл требует другого: ведь эту стопку сообщений можно трактовать тоже как факт, а не только как свидетельства о факте. Ученое упрямство говорит: все это не служит доказательством и поэтому должно быть отброшено. А здравый смысл говорит: эта стопка сообщений доказывает хотя бы один факт, а именно, что такая стопка сообщений существует, и мы не поступим глупо, если подвергнем данный факт исследованию. Напротив, глупо не подвергнуть его исследованию, раз в нем таится хоть малейшая вероятность дальнейших успехов для науки. Иными словами, здравый смысл требует: внимательно читай и сопоставляй прочитанное, исходя и в этом случае не из веры, а из наблюдения, т. е. наблюдай за информацией и информаторами, которые проходят перед тобой. Ведь может быть этот первый наблюдаемый факт поможет хотя бы угадать причину недостатка других фактов, а тем самым найти дорогу к ним.
Оппонент. Вы ставите себя в трудное положение: в этой стопке сообщений чего только не окажется! Очевидно, она сложилась по одному признаку — в ней находится все, что тем или иным путем записано, из первых или из вторых рук, о диких волосатых людях, о разных аналогах «снежного человека». Происхождение и доброкачественность этих записей весьма различны. Произведите по крайней мере хоть какой-то предварительный отбор. Отбросьте из своей коллекции самые недостоверные, самые ненадежные. Еще лучше, отберите наиболее достоверные, лучшие из всех сообщений, какие вы имеете, — мы, так и быть, попробуем рассмотреть их в качестве доказательств существования «дикого человека», за неимением других доказательств.
Автор. Нет, вы не поняли меня. В этой стопке нет ни одного доказательства. Если вы думаете, что в главах 2–10 этой книги я приводил доказательства в пользу существования реликтового гоминоида, а вам оставалось отчеркивать на полях то, что в ваших глазах выглядело доказательным, что — нет, то между нами недоразумение. Я не представил вам в указанных главах ни одного факта, ни одного доказательства.
То, что вы мне предлагаете, это компромисс. О нет, отвечаю я, я не пойду на полунауку, на измену великим принципам естествознания, о которых только что шла речь. Ведь выбрать из моей стопки некоторые листки, «внушающие больше доверия», или отбросить «внушающие недоверие», значит перенести вопрос в плоскость веры, а не знания. Каков мог бы быть объективный и строгий критерий достоверности и недостоверности? Я не собираюсь торговаться с либеральными скептиками и пробираться по зыбкой болотистой тропинке между одной частью сообщений и другой, так как отнесение их туда или сюда всегда останется дискуссионным. Я призываю вас не к снисходительности, не к личному доверию тому или иному информатору. Я и против возражений типа: «как можно верить такому ненадежному информатору!» Раз традиция естествознания требует подвергать всякое высказывание сомнению и проверке, так и надо поступить: исходным пунктом должно быть недоверие ко всей стопке сообщений целиком, без малейших льгот и уступок.
Только так вправе начать свое рассуждение ученый: может быть, все, сообщенное нам разными лицами о реликтовом гоминоиде, не соответствует истине. Только при таком допущении ученый сможет объективно рассмотреть неоспоримый факт — стопку сообщений. Раз все в ней неверно, как объяснить ее появление? Что она такое и как возникла?
Читатель, ознакомившийся с моей книгой, может не поверить, что таков был действительно исходный логический пункт. Он ведь знает, что я «поверил» этим сообщениям. Чтобы он меня понял, я прежде всего поясню сказанное так. Даже самому убежденному защитнику реальности того, что отразилось в этих сообщениях, должно быть ясно, что в каждом из них налицо хоть небольшая субъективная окраска. Ведь каждый человек преломляет свои впечатления через субъективную призму. Он что-то забыл, что-то преувеличил, что-то ассоциировал со своим прежним опытом. Иначе говоря, хоть в какой-то мере он исказил объект. В какой мере? Как вычислить процент отклонения от истины в каждом случае? Он может оказаться очень различным. Но есть лишь один правильный выход: для начала принять, что в каждом сообщении отклонение от истины равно 100 %. Лишь в дальнейшем при необходимости процент может быть снижен. Так мы и поступили. И это наше исходное недоверие ко всем без исключения описаниям действительно оставило в книге известный осадок. Мы так-таки и считаем в них достоверным лишь то, что осталось после их сравнения, после поисков всех других возможных путей их интерпретации.