Напротив, что касается упоминаемых тут сказаний «азиатцев», то они, действительно, открывают большой простор для исследований. Правда, вопрос об искаженном, фантастическом отражении реликтового гоминоида в восточной литературе и народных преданиях не входит в тему нашей книги. В будущем филологи-ориенталисты, наверное, займутся этим вплотную. Но здесь нам придется нарушить правило в связи с выдвинутой гипотезой об иранском звене древнего ареала реликтового гоминоида. Там, где разорвалась нить современных сведений, мы спустимся в глубину столетий и тысячелетий. Это будет небольшой предварительный экскурс в предания глубокой древности, в мифы переплетенные с действительной историей, преломленные сквозь призму религиозно-мистического мышления авестийцев, маздаистов, зороастрийцев, мусульман (автор благодарит Ю. Г. Решетова за представление им своих неопубликованных материалов).
В главе 2 мы уже упоминали о том, что самые древние письменные сведения о существах, которые могут быть сопоставлены со «снежным человеком», мы находим, с одной стороны, в ассиро-вавилонской поэме о Гильгамеше и древнейших иудейских текстах Ветхого Завета, с другой стороны — в Ведах и Зенд-Авесте. Может быть это дает повод поставить вопрос о том, проникли ли эти существа в Иран с Ближнего Востока (из Аравии) или из Индии. В поэме о Гильгамеше они выступают под именем «эабани» (откуда «ябан», «яван»), а в Зенд-Авесте — под именем «дивов» («дэвов»), под обоими этими названиями интересующее нас существо известно и по сей день, например, у ирано-язычных таджиков. Термин «гуль» («гул»), как показывает исследование А. З. Розенфельд (Розенфельд А. З. О некоторых пережитках древних верований у припамирских народов (В связи с легендой о «снежном человеке») // Советская этнография. М., 1959, № 4), является арабским; если он связан с распространением Ислама, то является, конечно, гораздо более поздним, чем «эабани» и «див». Итак, откуда же вероятнее предположить расселение в Иран реликтового гоминоида? С востока или запада? Ответ на этот вопрос, как увидим, послужил бы важным аргументом для решения коренного спора о биологической природе и эволюционном месте «снежного человека». Конечно, невозможно решить эту биологическую проблему с помощью древних литературных памятников, самое большее — можно выдвинуть шаткую гипотезу. Но не будем пренебрегать и этим.
Древний текст Зенд-Авесты сложился к середине II тысячелетия до н. э., но начало ее формирования теряется в III и даже IV тысячелетиях, т. е. она возникла 5–6 тыс. лет назад. Но и там говорится о том, что было за четыре тысячи лет до первого легендарного царя Йима Хшаети. В Ведах он носит имя Йама, а в гораздо более позднем пехлевийском варианте Авесты — имя Джима или Джемшид, выступая здесь в качестве представителя пятого поколения иранских царей. Согласно Зенд-Авесте, еще древнейшие жители Индии вели ожесточенную борьбу с «дивами», но конкретные черты эта борьба принимает в описании царствования Йимы: когда Йима вывел свой народ из прародины в район Туркмении и Северного Ирана, им пришлось выдержать борьбу с «дивами» — существами огромного роста, голыми, косматыми, с лохматой головой, сражавшимися без оружия, а руками, камнями, вырванными деревьями. Борьба шла на протяжении трех легендарных поколений, пока руководивший ими Йима не победил «дивов», часть истребив, часть загнав в Эльбурские горы, на Демавенд. В пехлевийском варианте Авесты, возникшем при Ахеменидах, после подвигов царя Джемшида, давшего народу покой и процветание, «дивы» продолжали время от времени вредить индо-иранцам, вследствие чего войны с ними наполняют историю длинного ряда правителей и героев. В частности, против них совершал походы Рустем. Собственно говоря, в этом варианте сам Джемшид погибает если не прямо, то косвенно в борьбе с силой «дивив»: согласно поэтической обработке пехлевийского эпоса, которую мы находим в «Шах-намэ» Фирдоуси (X век), его сверг иноплеменный царь Зохак, вторгшийся в Иран; по мнению современных востоковедов, эпизод о Зохаке, хотя и изобилующий анахронизмами, отражает ассиро-вавилонское вторжение в древний Иран (см. комментарий Ф. А. Розенберга к Фирдоуси. Книга царей. Шах-наме, 1934, с. 43). И вот, этого ассиро-вавилонского завоевателя эпос связывает с «дивами»: «див» приучил его к людоедству — к использованию человеческого мозга, «дивы» оказываются в составе его войска, когда он ведет войну с законным наследником Джемшида-Феридуном (Фирдоуси. Книга царей. Шах-намэ, 1934, с. 50–51).
Как видим, индийское происхождение имеет только термин «див», тогда как, согласно эпосу, Йима вступает в борьбу с этими существами лишь вторгшись на территорию Ирана и здесь загоняет их в горы. В иранском же эпосе, хотя и воспринявшем термин «див», эти существа ассоциируются с Ассиро-Вавилонией. Правда, пехлевийский эпос не приписывает их появление в Иране вторжению царя Зохака, — задолго до того борьба с «дивами» происходит при первом правителе Кеюмарсе, его сыне Сиямеке (которого «див» в единоборстве разорвал надвое, изорвав когтями все его внутренности), Хушенге и Тахмурсе. Все же мы можем сделать негативный вывод: литературная преемственность: Веды — Зенд-Авеста — пехлевийский вариант Авесты — Шах-намэ — не может служить доказательством того, что и «дивы» переместились из Индии в Иран.
Но бесспорно, что эти звенья литературно-исторической цепи отражают постепенную утрату «дивами» реалистических черт в приобретение ими черт духов, черт Ахримана и его воинства. В Авесте у них нет почти ничего сверхъестественного: это — существа из плоти и крови, такие же, как люди, но все тело у них покрыто шерстью, лица у них страшные, звероподобные, не зная оружия, они сражаются руками, опасны не своей магической силой, а физической силой. В пехлевийском варианте Авесты они наделены несколько более фантастическими чертами, чем в индийском, а в мусульманской фольклоре окончательно превращены в злых духов, хотя и смертных. Но все же у «дивов» всегда оставались некоторые реалистические свойства. Так, их местопребывание действительно локализировалось народной молвой преимущественно в горах Мазандерана. Эта область, говорит Ф. А. Розенберг, «всегда считалась загадочной, ахриманской, где див и пери (женский коррелат дивов, считавшихся мужского пола, сочетание „див и пери“, постоянно встречается в персидской поэзии) не скрываясь даже после появления Зороастра, ходили по лицу земли» (Ibidem, с. 150).
Остановимся на одной весьма любопытной черте, приписываемой иранским эпосом «дивам»: они используются в войсках в качестве своего рода дрессированных боевых животных. Низами сравнивает такое использование «дива» с ролью боевого слона. Фирдоуси не только рассказывает о том, что царь Зохак приказал правителям областей (мобадам) «и дивов прибавить к войскам, и пери» (Ibidem, с. 50–51), но сообщает и другой эпизод: царь Кеюмарс, отправляя против «дивов» великую рать во главе с внуком Хушенгом, указывает ему включить в нее «дружины из птиц, и зверей, и пери», т. е. наряду с дрессированными тиграми, львами, леопардами, очевидно, и какими-то боевыми хищными птицами, в войска были введены и самки «дикого человека», последних поэма трактует как зверей, наряду с другими («опешили дивы при виде зверья») (Ibidem, с. 40). Пусть не удивляет нас использование в боевых целях самок: Низами, характеризуя боевые свойства «дивов», отмечал пригодность и самцов и самок — («и самец или самка, коль тронутся к бою, — судный день протрубит громогласной трубою») (Низами Ганджеви. Искандер-намэ. Баку, 1953, с. 391–395). Однако Ф. А. Розенберг отмечает, что в некоторых текстах термин «пери» означает и существа мужского пола (Фирдоуси. Книга царей. Шах-намэ, 1934, с. 144).
Многочисленные реалистические черты и ситуации характеризуют «дивов» и в армянском эпосе «Давид Сасунский», сложившемся в Х в. Например, «дивов», загоняют в одну деревню вместе с другими дикими зверями.
Остановимся на одном эпизоде из поэмы «Искандер-намэ» азербайджанского автора XII в. — Низами. Этот эпизод полон анахронизмов, датировать и локализовать его очень трудно. Речь идет о походе «румов», т. е. византийцев, во главе с легендарным вождем Искандером, против «русов», т. е. русских. Комментаторы относят место этого столкновения на Кавказ, может быть в Абхазию. Нам этот эпизод интересен тем, что использование «дива» в войске в роли «боевого слона», устрашающего противника, здесь уже выступает как нечто совершенно редкостное: войско «румов» ничего не ведает об этом, а уловка применена «русами». Последние выводят в поле боя волосатого «дива», привязанного за ногу на длинной цепи и снабженного железной дубиной с крючками. Этот боевой дрессированный «див» производит опустошения в румском войске, отрывая воинам головы, ноги, ломая им бока; разумеется, литературный жанр требует при этом всяческих преувеличений его силы. Повелитель «румов» созывает своих мудрецов, и только один из них может объяснить ему природу этого чудовища. Дальнейший сюжет таков: на следующий день с «дивом» пытается сразиться прекрасная Нистандаржихан, выезжающая под забралом в мужском платье, но «див» одолевает ее и относит в лагерь к обрадованным «русам»; позже повелитель «румов» захватывает этого свирепого «дива» с помощью аркана, заключает его в темницу, но однажды демонстрирует на пиру смирившегося «дива» и освобождает его от цепей, «див» убегает из шатра, но не в степь, как думают одни, не от опьянения, как предполагают другие, а для того, чтобы, напав на стан «русов», принести обратно пленную Нистандаржихан.
В этом литературном произведении удивляет не сказочность, не обилие гипербол, а то, что в «диве» мало сверхъестественного. Он описывается, как диковинный зверь, а не как дух или бес. Он «груб и крепок», «его жесткая кожа похожа на кору дерева», он покрыт лишь косматой шерстью, не имея никакой одежды, он свиреп и зол. Пусть его неуязвимость для стрел и мечей является гиперболой, как и его победа в столкновении с боевым слоном «румов», но ведь в конце концов Искандер накидывает на него обыкновенный аркан, сдавливает ему шею петлей и волочит павшего «захрипевшего» «дива». Он сидит в тюрьме на цепи, где его тело «обессилело», он стал «понурым, унылым». Для нас весьма интересно, что подчеркивается его «бессловесность», он определяется как «человек, лишенный речи». Он не знает никакого оружия, кроме той железной дубины, которую вложили ему в руки «русы», а когда