Экскурсовод начала с далекого 1764-го года, когда был основан киевский «Арсенал».
Я слушал и разглядывал экспонаты. На первом стенде гвозди, которые применялись при строительстве «Арсенала». Здоровенные, «ручной ковки» (каждый гвоздь выковывать надо было!). Кирпич. На каждом кирпиче клеймо — «Снежко» (ишь, пробился в историю, фабрикант).
Вьючное седло системы Грум-Гржимайло для перевозки горной артиллерии. Красивое седло!
А дальше другая продукция завода — штыки, кинжалы, сабли.
Самовар, из которого пили чай рабочие-арсенальцы.
Следующий зал. Оружие! Аж глаза разбегаются. Ружья, винтовки, пулеметы, пистолеты.
— О! О! — шепчет Дмитруха. — Американский кольт! О! «Ро-от манлихер»!
А экскурсовод рассказывает уже про Октябрьское вооруженное восстание арсенальцев.
— Вечером 27 октября 1917 года в помещении театра Бергонье (теперь там театр имени Леси Украинки) проходил объединенный пленум Киевского Совета рабочих и солдатских депутатов с участием представителей от частей гарнизона, профсоюзов и фабзавкомов. С большой радостью была выслушан доклад победе Великой Октябрьской социалистической революции в Петрограде. И 27 октября Киевский комитет РСДРП(б) обратился к рабочим и солдатам Киева, призывая их поддержать Октябрьский переворот в Петрограде…
Я слушал и думал: «Ну кто, кто мне поверит, что я сам, собственными глазами видел этот театр Бергонье, — двухэтажный, с длинным, на весь тротуар, козырьком над входом, такой непохожий на сегодняшний театр имени Леси Украинки?! Никто мне не поверит!!»
А экскурсовод продолжала рассказывать. Как героически боролись арсенальцы в октябре семнадцатого за власть Советов. Но победой рабочих и солдат воспользовались буржуазно-националистическая Центральная Рада, которая взяла курс на отрыв Украины от Советской России, на развязывание братоубийственной войны. Нанеся восстанию предательский удар в спину, Центральная Рада установила режим кровавой диктатуры. Но под руководством большевистской партии в Киеве с новой силой развернулось борьба против контрреволюции.
В Харькове состоялся Первый Всеукраинский съезд рабочих и солдатских депутатов, который провозгласил Украину Советской республикой. Революционные войска двинулись на Киев, где засела Центральная Рада. Наступление развивалось успешно, и в середине января войска приблизились к Киеву.
15 января под руководством ревкома, возглавляемым Андреем Ивановичем, в Киеве началось вооруженное восстание, центром которого снова стал завод «Арсенал».
— А теперь посмотрите диораму «Январское восстание 1918». — Экскурсовод нажала кнопку, и в глубине второго зала вспыхнул свет.
Мы очень удивились. Всё было как живое.
На переднем плане настоящая мостовая, мешки, бочки, колеса, перевернутый сломанный ларёк с вывеской «Иконная лавка Киево-Никольского собора», чугунные люки, деревце. И весь этот живой предметный план переходит незаметно в огромную, на всю стену, полукругом картину. А на этой картине — панорама восстания.
В центре — баррикада, трамвайная платформа, на ней повстанцы. Слева — церковь, тот самый Никольский собор (так называемый «Малый Никола»), а за ним высилась звонница «Большого Николы» — Войсковой Никольский собор, что стоял на месте нынешнего городского Дворца пионеров.
Перед собором афишная тумба, распряженная пролетка с откинутым верхом, рядом на коне повстанец. Около него совсем маленький мальчик с корзиной.
За баррикадою в глубине — этот самый знаменитый, побитый пулями двухэтажный угловой корпус «Арсенала», где и разместился сейчас музей. Весь в дыму, в огне.
Справа — разрушенная стена с амбразурой. На стене порванная афиша «Энеиды». В проломе стены установлен пулемет, возле него два солдата, один с Георгиевским крестом на груди. Стреляют из пулемета по броневику, по казакам, что, размахивая саблями, рвутся на конях на баррикаду.
За баррикадой старушка в платке перевязывает раненого. Женщины сражаются вместе с мужчинами. И юные повстанцы тут же…
Бомм!
Это ударили в колокола на звоннице «Большого Николы», или…
На миг потемнело у меня в глазах… И сразу исчез музей, экскурсовод, Лина Митрофановна, весь наш класс. Задвигалось всё на баррикаде и вокруг неё. Забабахали выстрелы, застрочил пулемет. Цокают казачьи кони по мостовой. Закипел бой…
Я успел заметить на баррикаде своего знакомого — бывшего арсенальца, а потом пиротехника Федора Ивановича Смирнова, седовласого, с черными бровями и черными, по-молодецки закрученными вверх усиками. Из-под расстегнутого пальто с бархатным воротником выглядывала белая накрахмаленная рубашка. Федор Иванович размахнулся и ловко кинул под колеса броневика гранату. Броневик остановился.
Неожиданно на баррикаде выросла высокая костлявая фигура деда Хихини.
Без оружия, с пустыми руками, переступив через баррикаду, двигался дед навстречу казакам.
Вот уже один из казаков взмахнул саблей. Но старый Хихиня ловко перехватил своей огромной рукой его руку, дернул — сабля со звоном упала на мостовую, а сам казак, стянутый дедом с коня, свалился на землю.
— Эх ты! — засмеялся дед, наступая ногой на поверженного врага. — Казак! Кизяк ты, а не казак! Только звание казака мараешь! Против народа воюете, господам предались. Приспешники. Да я б…
Дед не договорил, схватился за грудь, сквозь потекла кровь. Вражеская пуля попала ему в грудь. Он зашатался и, словно исполинское могучее дерево, медленно опустился на землю.
— Дедушка! — бросился я к нему. — Дедушка! Дед открыл глаза
— А-а, это ты, не удивился он. — Вот видишь дожил я таки до революции. И теперь спокойно умираю.
— Не умирайте! Не умирайте, дедушка! — закричал я.
— Эх, вернуться бы мне хоть на миг в свое детство. сказать бы дядьке Николе, что… сбылись слова Тараса Шевченко…
— А вы разве знали Шевченко?
— То-то и оно, сынок, — улыбнулся Хихиня. — В восемьсот пятьдесят девятом он же на Приорке жил, по соседству…
Внезапно казак, которого дед стащил с коня, задвигался, вытащил револьвер и…
«Скажи, а ты мог бы совершить подвиг? По-моему мог бы» — молнией полыхнули в моём сознании слова Туси Мороз.
Я подскочил и, защищая деда, кинулся на казака.
— Не стреляй!
Но в тот же миг прозвучал выстрел.
Что-то ударило меня в грудь. Бом…
— Да ты что? Кричишь как полоумный. Толкаешься. Вот Муха! — услышал я насмешливый голос Валеры Галушкинского. Спасокукоцкий и Кукуевицкий дружно засмеялись.
Я растерянно оглянулся. Отовсюду на меня смотрели веселые глаза одноклассников.
— Ну, что вы! Ну, замечтался мальчик. Подумаешь1 — сказала Макаронина. — Со мной тоже такое бывает.
А я отчаянно думал: «Как же это так? Как же это произошло? Выходит, я уже сам, без Чака, могу путешествовать в прошлое?…»
— Тихо! Тихо! — затихала Лина Митрофановна. — Экскурсия продолжается.
Мы пошли дальше.
— А это макет рабочего места почетного токаря завода «Арсенал» Владимира Ильича Ленина, — торжественно сказал экскурсовод. — 23 апреля 1923 года рабочие «Арсенала» послали В.И.Ленину телеграмму о том, что на общезаводское собрании постановили включить его в списки работников почетным токарем-металлистом токарного цеха.
«Надо сказать папе, ему будет приятно. Он же тоже токарь», — подумал я. И вдруг вздрогнул.
У стендов с фотоаппаратами «Киев», нынешней продукцией «Арсенала», стоял… Чак.
Я открыл рот и сделал шаг к нему, но он молча кивнул, предупреждающе сдвинул брови и покачал головой, мол, подожди, не подходи, потом.
И я сдержался, не подошел, только молча улыбнулся и кивнул ему.
И лишь когда экскурсия закончилась, и Лина Митрофановна вывела нас из музея и сказал, что можно ехать домой, я подбежал к Чаку, который тоже вышел из музея и стоял на углу у афишного стенда.
— Здравствуйте!
— Здравствуй!
— А как вы тут очутились?
— Да узнал, что вы сюда едете, и сам пришел. Захотелось вернуться хоть на миг в те дни.
— Так вы тоже были со мной на баррикаде? А почему я вас не видел?
— А я за патронами побежал.
— А деда Хихиню видели?
— Уже неживого. Тогда же я не знал, что это дед Хихиня. Рассказали мне потом, что, когда я бегал за патронами, какой-то могучий дед стянул казака с коня, но был застрелен и какой-то мальчик возле него… Я потом видел — их обоих похоронили в парке в братской могиле. Там теперь памятник.
— А знаете, что он мне сказал… — И я поведал Чаку о последних минутах старика.
— Так хотелось бы выполнить последнюю волю деда Хихини, — вздохнул я, с надеждой глядя на Чака.
Чак, кажется, не среагировал на мои слова.
— Как там у тебя в школе? — спросил он. — Как успехи?
— Ничего.
— Двоек нет?
— Нет.
— А троек?
— Тоже нет.
— Смотри! Молодец! А как у тебя завтра со временем?
— А что? — загорелся я.
— Да ничего. Если ты не очень занят, могли бы встретиться. А?
— Ой! С радостью! А что такое?
— Да ничего. Разговор есть. Приходи к цирку, как всегда, в четыре. Согласен?
— Согласен.
— Ну беги домой. Уже так поздно. Бывай!
Мне казалось, что никто не заметил моей встречи с Чаком. Но на другой день, когда я пришел в школу, Туся Мороз сразу же меня спросила:
— Что, твой дедушка Гриша приехал, о котором ты рассказывал?
— Не-ет! — протянул я. — Откуда ты взяла?
— А какой же это дедушка был вчера в музее?
— Просто… Знакомый.
— Симпатичный. Улыбка у него приятная.
— Ха-ха! — захохотал Игорь Дмитруха, который услышал наш разговор. — Симпатичный!.. Дед! Ха-ха! Как по мне, то все они несимпатичные! Развелось их столько, проходу нет. В трамвай и троллейбус сесть нельзя — всё забиты старыми дедами и бабками. Поучают. Ну их!
— Дурак! — возмущенно выкрикнула Туся. — как тебе не стыдно. Сам же дедом когда-нибудь будешь.
— Ни-ко-гда! — отрубил Дмитруха. Совсем не собираюсь жить до старости. Чтобы едва ноги переставлять? Да ни за что!