Увы, шотландец выглядел достаточно упёртым, чтобы выполнить своё обещание. Что ж, если другого пути нет, придётся овладевать бесполезными знаниями, а то ведь у МакГрегора достанет, пожалуй, подлости учинить ещё и экзамен…
"…прямой, лобовой штурм представлялся делом безнадёжным – казалось, защитников твердыни, гнездящейся на верхушке высоченной скалы с отвесными стенами, не проймёшь ничем, кроме голода и жажды. Так что французы перекрыли все ведущие наверх тропы, предоставив жаркому летнему солнцу опустошить водяные цистерны замка. По расчётам защитники Монсегюра должны были запросить пощады к концу лета – но они, вопреки всякой логике, продержались до начала дождей, избегнув, таким образом, жажды. Голод так же не грозил защитникам замка: начиная с 1235-го года из обильных приношений жителей окрестных поселений, многие из которых искренне сочувствовали катарам, создавался солидный запас провианта. Убийство инквизиторов, в которых местные жители видели чужаков и захватчиков (с полным, надо сказать, на то основанием), подняло престиж еретической цитадели до небес, и вскоре деревушка у подножия скалы превратилась в рынок. Туда стекались окрестные купцы; из Тулузы и Каркассона шли и шли обозы с хлебом. И даже когда замок был взят в осаду, всё равно находились смельчаки, ухитрявшиеся просачиваться мимо аванпостов и доставлять провиант на вершину скалы.
Этим путём защитники Монсегюра получали не только припасы. Огромную, изрытую ущельями гору со скальными гребнями и уходящими до самой долины известняковыми обрывами было невозможно блокировать наглухо. Французы не в состоянии были сутки напролёт держать под наблюдением и охраной все горные тропки, по которым защитники замка выходили и возвращались, получали провизию и свежие новости. Сторонники катаров, подвергающиеся гонениям по всему Лангедоку, пробирались через лагерь осаждающей армии и, рискуя жизнью, карабкались на головокружительные утёсы, чтобы с оружием в руках присоединиться к защитникам замка.
И всё же, это не могло продолжаться долго. Ни сочувствие окрестного населения, ни отсутствие угрозы голода и жажды, ни даже замешанные на фанатизме храбрость и самоотверженность (Монсегюр был для катаров чем-то вроде Масады для зелотов) не могли помочь пятнадцати рыцарям и полусотне солдат и оруженосцев отстоять замок против десяти тысяч опытных, хорошо вооружённых врагов к которым то и дело подходили подкрепления. В ноябре к осаждавшей Монсегюр армии прибыл епископ Альби Дюран, который, кроме того, что умел своим пастырским словом разжечь боевой дух солдат, оказался ещё и отменным инженером, знатоком осадных машин. Под его руководством осаждающие затащили на верхушку расположенной по соседству с замком скалы доски, брусья для катапульты, а так же тёсаные каменные ядра весом в несколько сотен фунтов каждое. После того, как метательная машина была готова, французы начали обстрел деревянного барбакана, который, нависая над пропастью, защищал единственную тропу, пригодную для штурма твердыни.
Но положение осажденных не стало ещё совершенно отчаянным. Они сумели протащить в замок своего сторонника, инженера Бертрана де Баккалариа из Капденака, и тот тоже соорудил катапульту, установив её на барбакан. Теперь противники могли вволю обмениваться ядрами и камнями, но у осажденных имелось одно весьма серьезное преимущество: они могли укрыться в замке, в то время как прислуга французской метательной машины изнемогала от холода на открытой всем ветрам скальной площадке. И только красноречие, пыл и неукротимая решимость епископа Дюрана заставляли их терпеть и дальше – и делать своё дело, невзирая на ледяной ветер и снежные заряды, на которые щедра декабрьская погода.
Подобная настойчивость должна была рано или поздно принести плоды. Под Рождество барбакан удалось взять, после чего до стен замка оставалось всего несколько десятков шагов. Но Монсегюр по-прежнему был неприступен: эти шаги предстояло пройти по узкому, шириной в десяток футов, скальному гребню, обрывающемуся в обе стороны пропастями. И только после того, как осаждающие перетащили катапульту в захваченный барбакан, они взяли под обстрел южную и восточную стены цитадели – и тогда положение защитников стало скверным по-настоящему. Французы были почти у цели, катапульта епископа Альби без устали долбила восточную стену замка, стараясь пробить пригодную для решающего штурма брешь…"
Как же надоело! И, главное – зачем ему всё это? Похоже, уныло подумал Виктор, чёртов островитянин таким образом попросту отделался от чересчур навязчивого подопечного, чтобы посвятить всё своё время другому обитателю дома. С ним Виктора не сочли нужным знакомить, а приставленный к молодому человеку охранник (угрюмый плечистый тип сюртуке и с револьвером за поясом) всячески старался не допустить, чтобы они встречались – ни за трапезами, ни в каминной зале, ни во время ежедневных прогулок по саду. Но это не помешало Виктору узнать кое-что о соседе: Бурхардт, немецкий учёный, историк и профессор археологии, судя по тем крохам информации, что удалось выудить из подслушанной беседы МакГрегора и Уэскотта, оказался здесь не по своей воле. И теперь его будущее, как и будущее самого Виктора, представлялось весьма туманным.
Что ж, книга так книга, раз уж пока больше нечем заняться. Виктор поудобнее устроился в плетёном кресле – он настоял, чтобы ему позволили читать в саду, в тени вишнёвых деревьев – и со вздохом раскрыл кожаный переплёт.
Апрель 1889 г.
Российская Империя,
Петербургско-Варшавская ж\д.
Где-то на подъездах к Вильно.
– Никак не могу привыкнуть к вашей чугунке. – проворчал Олег Иванович. – Уж, казалось, сколько вёрст исколесил, а всё никак!
Яша согласно опустил голову. Ему самому не пришлось близко познакомиться с железными дорогами потомков, ограничившись парой поездок в московском метрополитене двадцать первого века – но для того, чтобы составить впечатление, с лихвой хватило и этого. Зубодробительная тряска, грохот на скверно подогнанных рельсовых стыках… Хуже всего духота, от которой не спасает примитивная вентиляционная система, встроенная в горб, идущий вдоль крыши классного вагона. Особенно летом, когда солнечные лучи быстро нагревают крышу, превращая вагон в сущую душегубку. Тогда приходится сдвигать вниз стёкла в тяжёлых дубовых рамах, и тогда вместе с оглушительным колёсным лязгом в вагон врываются клубы паровозного дыма, густо сдобренного золой и угольной пылью. И тогда надо щуриться, прикрывать глаза носовыми платками, чтобы потом не мучиться в тщетных попытках извлечь острый уголёк, въевшийся в слизистую века. Но и сейчас, когда поля кое-где ещё покрыты ноздреватым апрельским снегом, в вагоне немногим легче. От холода его протапливают железными, похожими на бочонки, печками, по две на вагон – и чтобы не задохнуться, не одуреть от гари, приходится опять-таки открывать окна. С известным уже результатом.
Но хотя бы от неизбежной даже в первом классе тесноты и скученности они были избавлены. Предвидя частые поездки в Европу, соответствующий отдел Д.О.П. а (потомки, кроме электроники и прочего оборудования, принесли ещё и малопонятное название "логистический), сразу отказался от того, чтобы каждый раз приобретать плацкарты для избранных сотрудников в кассах железнодорожного вокзала, как делают это добропорядочные пассажиры. В Бельгии были закуплены полдюжины пассажирских вагонов первого и второго классов. Внешне неотличимые от своих собратьев с надписью "Compagnie Internationale des Wagons-Lits"[16], курсирующих по всем железнодорожным магистралям Старого Света от Лиссабона до Екатеринбурга, внутри они имеют с ним весьма мало общего.
Четыре увеличенных одно– и двухместных купе для ВИП-пассажиров (ещё одно словечко от потомков!), со стенками, блиндированными стальными листами, ружейная комната, содержащая солидный арсенал, медпункт, кухня с буфетом и ледниками для скоропортящейся провизии, помещения охраны и рядовых оперативников. Сейчас одно из них занимала группа, в составе которой был ещё один гость из будущего, Ярослав Онуфриев. Там, у себя он заканчивал Московскую Государственную Юридическую Академию и стажировался в следственном отделе Басманного ОВД – а здесь стал одним из доверенных сотрудников Яшиного детективного бюро.
Что до внешних приличий, то они соблюдены скрупулёзно: при каждом вагоне числится положенное количество кондукторов и проводников, исправно таскавших важным пассажирам и их свите чай и пиво из буфета; в формулярах имеются все необходимые записи, подтверждающие передвижения вагонов по всему континенту – в то время, как на самом деле большую часть времени они отстаиваются в "спецдепо" столичного Николаевского вокзала. При необходимости нужный вагон цепляют к нужному составу, и отправляется он туда, куда было намечено умными людьми в высоких кабинетах.
На этот раз вагон прицеплен к экспрессу, три раза в неделю курсировавшему по маршруту Петербург-Варшава-Берлин. В столице Второго Рейха его присоединят к другому составу, вагон и отправиться дальше, в столицу Третьей Республики. Париж был первой из остановок, намеченных для Яши и Олега Ивановича начальником Департамента Особых Проектов, бароном Корфом.
– И как вы, Олег Иваныч, собираетесь искать свою…м-м-м… мадмуазель Берту? – осведомился Яша.
– Знать бы заранее… – Семёнов озадаченно крякнул. – Вроде бы, мадемуазель Фролова сообщила, что её видели в Париже. Попробуем разыскать там, хотя я, честно говоря, слабо представляю, как за это браться.
"Мадемуазель Фролова", новая владелица популярного модного дома "Вероника", взятого под крыло Д.О.П. а после трагической гибели его основательницы, была ещё одной "гостьей из будущего". А так же – пассией барона Корфа, что немало удивило всех его близких знакомых. Особенно их озадачило то, что барон с такой лёгкостью оставил девушку в Париже, поручив ей далеко не самое простое дело, а сам вернулся в Петербург. Впрочем, осталась мадмуазель Фролова не в одиночестве. К ней стекались сведения о работе полудюжины доверенных агентов, двое из которых были завербованы Яшей ещё во время его пребывания во французской столице, в роли русского студента.