Стук молотков стих только под утро. К девяти подали завтрак, но Виктор едва прикоснулся к тостам и яичнице с беконом. Всех, а в особенности Бурхардта, трясло от нетерпения, и лишь Берта так и не соизволила появиться на людях, демонстративно проигнорировав долгожданное появление таинственной статуи.
За операцию по спуску взялись ближе к полудню. Обвязанный канатами ящик медленно спускали по дощатому пандусу. Четверо охранников, вцепившись в верёвки, придерживали его сверху, а внизу, в конце очередного отрезка лестницы, стоял Уэскотт и отдавал команды – с великолепным равнодушием игнорируя тот очевидный факт, что если грузчики оплошают и упустят тросы, то тяжеленный ящик размажет его по стенке, как таракана под башмаком. Но – обошлось; за три с половиной часа преодолели двенадцать крутых пролётов, отломав по дороги колесо от тележки и, надрываясь, втащили в крипту. Там, между двумя саркофагами был заранее сооружён из каменных блоков невысокий постамент – на него взгромоздили стоймя ящик и Уэскотт, переведя дух, скомандовал охранникам – "давайте"!
Застучали молотки, заскрипели, вылезая из досок, гвозди, и наконец, перед зрителями предстала ОНА. В свете расставленных по кругу калильных ламп статуя сияла бесчисленными сполохами – свет играл в прозрачной глубине, и Виктор задохнулся от восторга, заворожённый игрой отражённых бликов на острых складках хламиды, укутывавшей фигуру с головы до пят. Фиолетовая мгла под глубоким капюшоном оставалась непроницаемой как и в тот момент, когда члены русской экспедиции впервые увидели её в глубине холма где-то посреди джунглей Конго – и лишь кисти разведённых четырёхпалых рук, казалось, жили своей жизнью – нервные, длинные, с крупными узловатыми суставами пальцы, казалось шевелились. Но это, конечно, была иллюзия, порождённая игрой света. Статуя высилась посреди крипты, волшебно прекрасная, сияющая изнутри – и вместе с тем, хранящая ледяное равнодушие к окружившим его человеческим букашкам. Потому что именно букашкой, ничтожной соринкой почувствовал себя сейчас Виктор, стоя перед… чем? Перед гостем из вечности?.. Творением чужой цивилизации?.. Подарком из иного измерения?..
В любом случае, именно это им и предстоит выяснить в самое ближайшее время.
Напрасно Бурхардт закатил скандал, требуя немедленно, прямо сейчас доставить в крипту чашу и планшет и приступить к делу. Уэскотт с МакГрегором были непреклонны: всё начнётся завтра, а сейчас всем посторонним (к каковым они отнесли, кроме Виктора и Бурхардта, ещё и Стрейкера) следует немедленно отправиться наверх и заняться чем-нибудь полезным по своему усмотрению. Виктора это не слишком удивило: адепты «Золотой Зари» явно собирались провести в крипте один из своих тайных ритуалов, как делали это уже не раз. Следы их бдений он обнаруживал на древних камнях в виде полустёртых пентаграмм и незнакомых символов, нанесённых на камень мелом. Другими, не менее очевидными следами, были лужицы чёрного воска на месте сгоревших свечей и, конечно, запах – тяжёлый, одуряющий аромат незнакомых благовоний. Этот запах, впрочем, быстро рассеивался, хотя в замкнутом подземелье должен, казалось, сохраняться надолго. Но в древней крипте царствовали сквозняки, до того пронзительные, что Бурхардт чуть ли не в первый день ухитрился простудиться и теперь спускался вниз, лишь предварительно замотав горло кашне, позаимствованным у одного из охранников – за неимением шарфа или шерстяного платка. Лёгкая шёлковая ткань помогала мало, профессор непрерывно чихал, кашлял и на все лады проклинал «чёртово подземелье» и «средневековых мракобесов», не давших себе труда найти место, не столь губительное для его здоровья, и без того изрядно подорванного «всеми этими идиотскими приключениями».
Виктор удивлялся: откуда берутся вездесущие сквозняки? МакГрегор, снизошедший в кои-то веки до ответа, объяснил, что двумя уровнями ниже сохранились тоннели, выходящие к подножию скалы – те самые, по которым во время осады в Монсегюр попадали сторонники еретиков и припасы. Конечно, они давным-давно закупорены завалами, но щели между каменными глыбами кое-где остались и порождают ток воздуха снизу вверх – подобно тому, как печная труба порождает постоянную тягу. На вопрос, а не пробовал ли кто-нибудь разобрать этот завал, МакГрегор лишь недоумённо пожал плечами – зачем? Жители близлежащей деревеньки давным-давно забыли о тайном ходе, каменная осыпь надёжно скрыла все следы снаружи, а изнутри завал можно пробить разве что, динамитными взрывами – что, в свою очередь, чревато новыми обрушениями, губительными для самих взрывников. Виктор припомнил рассказ Бурхардта о жутких часах, проведённых под завалами в взорванном александрийском подземелье, и согласился с шотландцем: пожалуй, от подобных экспериментов лучше воздержаться.
Так что, спорить не приходилось. Виктор пропустил вперёд себя сначала Стрейкера, потом недовольно бурчащего что-то по-немецки Бурхардта. У порога крипты он обернулся и увидел, что МакГрегор, успевший облачиться в подобие монашеской рясы, ползает на коленях по камням, воспроизводя мелом пентаграмму, окружённую густой вязью переплетающихся кругов, треугольников и эзотерических символов.
"…да, если судить по плотности "картинки" – это надолго…"
Он не ошибся. Адепты "Золотой Зари" провели в крипте не меньше трёх часов, а когда вышли – выглядели донельзя вымотанными, осунувшимися, посеревшими. Что ж, похоже, на сегодня действительно можно забыть и о статуе и о прочих загадках – Уэскотт наверняка позволит взяться за дело без него, а сам он сейчас явно нуждается в восстановлении сил. Ну что ж, пусть отдыхает; Виктор же собирался воспользоваться неожиданной передышкой и побеседовать, наконец, с немецким профессором без свидетелей.
Разговора не получилось – видимо, Стрейкер был заранее проинструктирован и не сводил с профессора глаз, сопровождая старика чуть ли не в нужник. В итоге им едва удалось обменяться десятком фраз, касающихся грядущего эксперимента – в-основном, касались они выбора источника света, что Бурхардт считал к успеху. У Виктора на этот счёт имелись свои соображения, но делиться ими он не спешил – археолог попросту не понял бы, о чём речь. Попробуйте-ка в двух словах объяснить жителю девятнадцатого века, не отягощённому физическим образованием, смысл понятий «когерентный поток излучения», «энергия накачки», «квантовый пучок», – в общем, всё то, что и составляет суть привычного для обитателя века двадцать первого термина «лазер».
Уэскотт и МакГрегор появились только к ужину. МакГрегор в ответ на попытки Бурхардта снова заговорить о доступе в крипту заявил, что до завтрашнего утра ни о чём таком и речи быть не может. А если кому-то вздумается проявить инициативу, добавил он, то меры на этот счёт приняты: у входа в подземелье стоят двое вооружённых охранников, и ещё один дежурит внизу, возле самой статуи. Бурхардт, как обычно, буркнул что-то под нос, на чём дискуссия и закончилась бы – если бы Стрейкеру не вздумалось отпустить в адрес шотландца язвительный комментарий до которых бельгиец был большой охотник: "мол, вы до сих пор опасаетесь, что за вашей драгоценной статуей явятся русские и отберут её вместе с прочими реликвиями "Золотой Зари"? Не стоит: они больше не представляют угрозы, поскольку в данный момент пребывают в лучшем из миров…"
И в доказательство выложил на стол газету полуторанедельной давности с описанием страшной железнодорожной катастрофы, случившейся недалеко от границы с Германией, близ городка Эйпен. В обширном, на половину газетной полосы, списке погибших значились имена двух русских репортёров, направлявшихся в Париж из Петербурга через Берлин и Брюссель.
"Можете спать спокойно, дорогой Сэмюэль! – усмехнулся Уэскотт, изучив статью. – Как и обещал наш друг, эти джентльмены – разумеется, никакие они не репортёры, а агенты нового русского Департамента – более не опасны. А завтра, с утра…"
Что будет завтра с утра – он не договорил. Берта, услыхав о катастрофе, взорвалась, как паровой котёл. В адрес англичан и бельгийца посыпались обвинения в жестокости и бесчеловечности – "столько живых душ, дети женщины, и всё ради ваших грязных делишек!"
Смолчи в этот момент Стрейкер, удержись от колкости, и всё могло ещё обойтись, прикидывал позже Виктор. Ну пошумела бы дамочка, ну хлопнула бы дверью и заперлась бы у себя в комнате – так она и без того старалась избегать их общества, а все сколько-нибудь ценные сведения об экспедиции Семёнова уже успела пересказать, и не по одному разу. Но нет – бельгиец как бы между делом заметил, что мадемуазель Берта переживает вовсе не из-за невинно убиенных пассажиров, до которых её, по большому счёту, нет никакого дела, а бурная реакция вызвана гибелью её бывшего русского любовника. И – язвительно осведомился, какими именно постельными подвигами "мсье Семёнофф" удостоился того, что мадемуазель Берта, женщина, безусловно, искушённая, никак не может выбросить его из головы?
Результат получился…предсказуемый. Взбешённая Берта уже через пять минут она отдавала распоряжения своему стюарду и горничной собирать вещи и закладывать лошадей – "ноги моей здесь больше не будет!" Попытка Уэскотта урезонить её успеха не имела – изящное ландо, на котором женщина прибыла в Монсегюр, выкатилась из ворот, а спустя четверть часа вслед на ней отправился подручный Уэскотта, чех с забавной фамилией Прохазка. Его сопровождали двое громил из числа охранников, и Виктор слышал, как англичанин вполголоса инструктировал посланцев: "Верните её прежде, чем она доберётся до города. Если станет упираться – можете не церемониться. Слишком многое сейчас поставлено на карту, и мы не можем рисковать из-за бабских истерик…"
Чех ответил ухмылкой, не сулившей беглянке ничего хорошего. Что будет дальше предсказать несложно: наёмные головорезы либо скрутят взбунтовавшуюся дамочку и приволокут назад, либо попросту пристукнут на пустой дороге и припрячут труп. Что ж, это её дело – Виктор не собирался забивать себе голову чужими проблемами, а вот о своих позаботиться наоборот, стоило. Раз уж Уэскотт со Стрейкером так легко разбрасываются чужими жизнями, в том числе и своих сторонников, имеет смысл заранее принять кое-к