На самом деле Эленк просто издевался над молодым человеком. Он не знал ни одного человека, который был бы колдуном. А тайные слова он просто выдумал по ходу разговора.
— Благодарю тебя,— сказал Базофон.— Но действительно ли это именно то слово, которое следует произнести?
— То самое,— заверил его старик.
Ворон, сидя на верхушке скалы, смеялся, как смеются птицы его породы, испуская зловещие крики.
Сжимая палицу, наш наивный юноша торопливо попрощался со стариком и зашагал по направлению к городу. Избавившись наконец от назойливого гостя, Эленк проводил его взглядом и не почувствовал ни малейшего сожаления.
А Базофон шагал все утро и часть послеобеденного времени. Он пришел в порт усталый, но исполненный надежды. На Небе ему отказались дать могущество назорея. Зато на Земле, благодаря колдовству, он приобретет силу не меньшую, а, возможно, и большую, чем та, в которой ему отказали. Он в этом не сомневался. И он начал прогуливаться по пристани, разыскивая египетского колдуна, которого описал ему отшельник.
В это же время Гермоген искал корабль, который доставил бы его на противоположный берег Средиземного моря. У него с собой было два дорожных мешка, куда упаковал все необходимое, в том числе несколько философских трактатов, которые собирался прочитать во время плавания. Однако, пока он вел переговоры с греческими матросами, чей корабль отбывал на Эфес, какой-то вор чуть не стащил один из мешков. Ему бы это несомненно удалось, если бы в эту минуту Базофон не заметил его маневр и не вмешался. На этот раз палка юноши поистине творила чудеса. Одним ударом она разбила злоумышленнику голову, и тот, полумертвый, свалился на мол.
— Если бы не ты, я бы лишился своих драгоценных трактатов,— сказал Гермоген.— Кто ты?
— Базофон, сын наместника Фессалии, мастер плотницкого цеха.
Тогда Гермоген подумал, что было бы неплохо взять себе в попутчики этого крепкого парня. Он предложил ему наняться к нему на службу, при условии, что тот согласится отправиться в морское путешествие. А Базофон только этого и ждал, ведь ему казалось, что он нашел именно того человека, на которого ему указал пустынник Эленк. Он схватил оба мешка и решительным движением забросил их себе на спину, прижав сверху палкой.
Итак, в тот же вечер они взошли на корабль, который отправлялся в Эфес, но перед этим должен был бросить якорь у берегов Родоса. Базофон был в восторге. Ведь ему первый раз в жизни доведется путешествовать морем. С другой стороны, ему нравился хозяин, нанявший его на службу. Экипаж судна, казалось, отнесся к Гермогену с глубоким уважением. И в то время как большинство пассажиров спали, где придется, укладываясь вповалку на палубе, на трапах или в трюме, он получил отдельную каюту, рядом с каютами владельцев корабля и капитана.
— Скажи мне,— спросил ученик Гермеса,— что ты делал в Египте?
— Я попал туда случайно,— ответил юноша простодушно.— Ангелы должны были доставить меня во Фессалию, но этот народец не отличается хорошим зрением. И к тому же, они упрямы, как ослы.
— Ангелы? Ты говоришь о вестниках[37]? Какие вестники? Римские?
— Вы не угадали, мой господин. Я говорю об ангелах небесных.
— О вестниках небесных? — переспросил Гермоген.— А чьи это были посланцы — божественного Зевса или несравненной Афродиты?
— Я не знаю персон, о которых вы говорите,— отвечал Базофон.— Но сейчас я все вам объясню. Дело в том, что в меня в раннем детстве унесли в Рай, чтобы отдать там на обучение патриархам.
— Какой Рай? Какие патриархи? — растерянно спросил Гермоген, так как он не был знаком с этими иудейскими понятиями.
— Я вижу,— сказал Базофон,— что вы мало смыслите в этих вещах. И не в обиду вам будет сказано, я очень удивлен, что вам никогда не приходилось слышать об этих старых занудах — Аврааме, Давиде и Соломоне.
— Об Аврааме я, кажется, слышал. Так ты еврей?
— Конечно же нет,— отвечал Базофон.— Я родился во Фессалии, и мои родители были греками. Разве римляне поставили бы моего отца Марциона наместником, если бы он был еврей?
— Не поставили бы,— согласился Гермоген,— но почему твои родители дали тебе в наставники иудеев, о которых ты говоришь?
— О, я вижу, вы в это совсем ничего не смыслите,— сказал Базофон.— Когда я говорю о Небе, я имею в виду вышнее Небо, где обитают Дева Мария, Святой Дух и наш Господь.
На этот раз Гермоген подумал, что у молодого человека не все в порядке с головой или что он принадлежит к какой-нибудь сумасшедшей секте, коих — увы! — за последние четыре десятка лет возникло везде немало. Кто они — эта дева, этот дух и этот господь?
— Я вижу, что твои мускулы работают лучше, чем твоя голова. Поменьше слушай всяческие глупости и болтовню. К тому же уже поздно и пора спать. Завтра утром твои мысли, возможно, придут в порядок.
Базофон не стал спорить. Не все ли ему равно? Этот богатый путешественник любезно доставит его на противоположный берег Средиземного моря — разве не это главное? И он пошел искать местечко, где мог бы поспать. Он нашел его между бочкой и тюком шерсти. Но не успел он задремать, как его внимание привлекла негромкая беседа — разговаривали где-то рядом.
— Этот Гермоген — великий колдун,— сказал один голос.
— У него дурной глаз,— ответил другой.
— Он умеет воскрешать мертвых,— добавил третий.
— Надо его остерегаться,— заключил четвертый.
Голоса отдалились. Разбитый усталостью, Базофон уснул”.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,из которой мы узнаем о том, что “Житие святого Сильвестра”, возможно, является не тем документом, за который мы его принимаем, а также о том, как Базофон сопровождает Гермогена в путешествии
В этот вечер профессор Сальва и отец Мореше праздновали свою встречу в старинном “Каффе-Греко”, за столами которого в разное время, начиная с 1760 года, сиживали Казанова и Гёте, Стендаль и Берлиоз, Андерсен и Лист, Теккерей и Хоторн, Коро и Гуно, не говоря уже о всех сиятельных принцах Европы, арабских шейхах с пышными тюрбанами на голове, пестрой и шутовской толпе американских разведенных пар и прочей публики.
Они заказали сабайон[38], что дало им возможность в течение нескольких минут порассуждать о падуанском происхождении этого zambaglione, который в своем предисловии к “Пармской обители” Стендаль переименовал на zambajon.
После чего они снова заговорили о “Житии святого Сильвестра”.
— Любопытное произведение,— сказал иезуит.
— Подделка,— уточнил Сальва.
— Время написания? Как ты считаешь?
— Конец шестнадцатого или начало семнадцатого столетия.
— Происхождение?
— Венеция. Бумага отмечена специфическим водяным знаком: якорь в кружочке с виньеткой наверху. Итальянские производители бумаги использовали его, начиная с пятнадцатого столетия, но не раньше. И только с 1588 года мы встречаем его в Мантуе, с 1591-го — в Вероне, с 1609-го — в Венеции, с 1620-го — в Падуе. К тому же в латинообразной мешанине текста используются типичные венецианские диалектизмы: disnare (есть), sentare (садиться), scampare (убегать), fiolo (сын), не говоря уже о той орфографической особенности, когда верхненёбный звук “l” обозначается буквами “lg”: talgiaire, milgiore, recholgere. А если верить нашему коллеге Асколи, то такое написание прослеживается только с шестнадцатого века.
— Весьма убедительно,— сказал Мореше с видом знатока.— Но кому нужна была эта подделка и именно в ту эпоху?
— Ты помнишь о так называемом евангелии Варнавы?
— Которое хранится в Национальной библиотеке Вены? Оно принадлежало принцу Евгению. В “Менажане” Бернар де Моннуайе описывает его где-то около 1715 года, как мне кажется.
— Джон Толэнд, деист, хвалится, будто открыл его приблизительно тогда же. Так вот, эта подделка тоже венецианского происхождения и так же, как наше “Житие”, выдает себя за один из текстов ранней Церкви. Возможно, что как и в случае евангелия Варнавы, мы имеем дело с апокрифом мусульманского происхождения, изготовленным достаточно умело, чтобы таковым не казаться. Здесь видны следы палестинского и египетского иудеохристианства того столетия, но следы поддельные.
— Но в таком случае,— сказал Мореше,— как могло случиться, что профессор Стэндап этого не заметил? Он переводит, не выказывая ни сомнений, ни критического отношения к переводимому тексту.
— Он об этом знает, но не говорит. Он подозревает, что до нас уже дошло, с каким надувательством мы столкнулись. Но, не будучи знаком со всеми обстоятельствами этого темного дела, он предпочитает молчать. Я перехватил его взгляд, когда позавчера бросил свое замечание относительно даты в ответ на реплику каноника. Стэндап меня не любит, но, по крайней мере, не считает идиотом.
— Итак, ты полагаешь, что “Житие святого Сильвестра” — это мусульманский апокриф, переведенный в Венеции в шестнадцатом веке?..
— Текст записан отличным каролингским письмом. Его использовали еще в прошлом столетии и вполне могут использовать сейчас. И только водяной знак на бумаге выдает изготовителя.
— Однако вряд ли можно полностью исключить,— заметил иезуит,— что эта подделка стояла на средневековых полках среди запрещенной литературы еще до того, как в зале Льва XIII сделали перестановку. Каким образом попала она в папку “Scala Coeli” Иоанна Гоби?
Сальва выдохнул густые клубы дыма, как паровоз, подкатывающий к перрону.
— Вне всякого сомнения, в давние времена существовал документ, обозначенный как “Leg. Bas. 666”. Подмену произвели уже после перестановки. Кража, уничтожение документов случаются нередко. Но подмена — явление редчайшее. Первая рукопись, получившая номер “Leg. Bas. 666”, несомненно была именно той легендой о Базофоне, которую осудила Церковь. Не стану скрывать, я не понимаю, в чем здесь дело.
— А не могло ли случиться, что документ подменили именно тогда, когда его обнаружили? — спросил Мореше,— Представим себе, что нунций Караколли, предупрежденный тобой о существовании “Жития” и обеспокоенный исходящим от него запахом серы, так вот, представим себе, что он приносит сюда подделку, а оригинал между тем прячет в надежное место...