— Ты думаешь, тебя мне будет достаточно? — спросила она, гримасничая.
Юноша увидел, что она неправильно его поняла. Он сильно ее тряхнул и сказал таким грубым голосом, что она побледнела:
— Жаба зловонная, как я сожалею, что соблазнился твоим телом! Я был тогда наивен и не сумел противостоять твоим колдовским чарам. Но теперь я понимаю, кто ты такая! Ты будешь моей служанкой и не больше.
— Твоей служанкой! Я — служанкой! — вскрикнула она, преодолевая испуг.— Да лучше умереть!
В этот миг колдун Симон очнулся от обморока, и Базофон подошел к нему, лежащему на плиточном полу. Он сразу же спросил, не давая ему использовать свои колдовские чары:
— А ты, старый бурдюк с вонючими ветрами, куда ты спрятал моих спутников?
И так как Базофон стал оттягивать Симону уши, тот решил, что будет лучше, если он скажет правду.
— Они в пещере, где когда-то Корастен прятал свое сокровище.
— Не вздумай меня обманывать и не проделывай свои колдовские фокусы, иначе я сломаю тебе руки.
Одним рывком он поставил колдуна на ноги и, закрутив ему руки за спину, толкнул вперед.
— Веди меня к этой пещере — и быстро!
Пришлось подчиниться. Симон кипел от ярости, так как он мог вершить свое колдовство, только глядя жертве в глаза. Вскоре они уже подошли к двери, за которой были замкнуты Гермоген и Брут.
— Вы здесь? — спросил Базофон.
— Отворяй быстрее, ибо нам не хватает воздуха, и на нас напали крысы.
Одним ударом плеча сын Сабинеллы вышиб дверь, как будто это был лист пергамента. Потом, не отпуская Симона, он сказал своим спасенным спутникам:
— Я попался на удочку этой твари. Он свирепее гиены и лицемернее змеи, но мужества у него не больше, чем у слизняка. Брут, завяжи ему глаза, ибо он колдует с их помощью. А вы, мой хозяин, скрутите ему ноги, пока я займусь руками.
В один миг колдун превратился в беспомощный сверток, лежащий на полу пещеры Корастена. И тогда, оборотившись к Елене, Базофон ей сказал:
— Ты отдалась мне, чтобы меня обмануть. Но тем не менее отныне ты мне жена, и так я буду к тебе относиться.
— Я тебе не служанка, и не жена! — воскликнула коварная женщина.— Я принадлежу только Симону!
И прежде чем ее успели остановить, она бросилась к колдуну и сорвала с его глаз повязку. Оттуда сразу же вылетели два языка пламени, один из которых лизнул Брута, и тот превратился в осла, а другой — Гермогена, принявшего облик попугая. Потом налетел могучий порыв ветра, он закрутил Базофона в вихре и унес его очень далеко, при этом в воздухе гремел свирепый голос колдуна:
— Елена — моя!
Когда буря утихла, сын Сабинеллы обнаружил, что сидит на берегу моря. Вдали виднелся порт Селевкии. Он протер глаза, уверенный, что все это ему приснилось. Но рядом с ним, твердо упираясь четырьмя ногами в песок, стоял в выжидательной позе серый осел, на спине которого, словно на насесте, сидела нахохлившаяся птица в ярко-красном оперении.
— Это неправда! — воскликнул юноша, одним прыжком вскакивая на ноги.
— Нет, это правда,— возразил попугай.— И ты во всем виноват. Зачем тебе нужна была эта Елена?
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,в которой исчезновение профессора Стэндапа не помешало Базофону отправиться в Антиохию
Римский комиссар, взявшийся расследовать исчезновение профессора Стэндапа, был когда-то капитаном карабинеров. С тех пор он сохранил довольно элегантную военную выправку и своеобразную манеру разговаривать — все это странным образом вступало в противоречие с его маленьким ростом и лицом дамского парикмахера. Нунций Караколли пригласил его в салон клуба “Agnus Dei”, где его также ожидали Адриан Сальва и отец Мореше.
— Ваше преосвященство, и вы, преподобный отец, а также вы, достопочтенный профессор, разрешите заверить вас в моем самом глубоком уважении. Не впервые — и я этим горжусь — я отдаю в распоряжение Святого Престола свои скромные способности, за которые я получил звание командора. Неразглашение тайны, умение, эффективность — вот мой девиз, который, как всем известно, был также девизом кондотьера Коллеоне, который всегда служил мне образцом для подражания и которого я считаю своим учителем, хотя он был падуанец, а я родился в тени Везувия. Словом, эта работа для меня привычна.
— Командор,— начал нунций,— мы хорошо знакомы с вашим начальником, министром Бертолуччи, святым человеком, который к нам очень привязан. Мы очень желали бы, чтобы расследование было проведено как следует. Именно поэтому выбор нашего друга Бертолуччи пал на вас. Ибо в конечном счете мы не знаем, что произошло с профессором Стэндапом и, возможно, беспокоимся понапрасну. А газеты очень падки до вульгарных сенсаций, не так ли?
Комиссар Папини поднес к губам стакан с “Фернет-Бранка”, разбавленным газированной водой и, сделав соответствующую мину, воскликнул:
— Любимый напиток Святейшего Отца! Какой это утонченный человек, не так ли? А правда, что он пьет его слегка подогретым?
— Это государственная тайна,— ответил Караколли, слегка раздосадованный.— Но возвратимся к профессору Стэндапу... Все дело в том, что такой пунктуальный человек просто не мог исчезнуть так легкомысленно, никого об этом не предупредив. Уважаемый профессор Сальва, объясните суть дела командору, я вас прошу. Слова застревают у меня в горле.
Адриан Сальва начал, не без легкой иронии, окрашенной интеллектуальным самолюбованием.
— Ситуация, как в хорошем детективном романе! Вот в чем проблема. Представьте себе, командор, что история, действие которой происходит, по-видимому, в начале нашей эры, записанная предположительно в третьем или четвертом веке, оказывается в действительности венецианским документом шестнадцатого века. Более того, представьте, что переводчик этого удивительного документа исчезает, прочитав лишь несколько первых глав, в тот самый момент, когда мы приходим к выводу, что этот текст — апокриф, предназначенный заменить первоначальный документ, осужденный инквизицией на сожжение. Какие вы можете сделать из этого выводы?
— Да, профессор, я должен согласиться, что это какая-то неимоверная путаница,— пролепетал полицейский чин, которого малопонятное объяснение Сальва погрузило в самую непроницаемую тьму.
— Это литературный вымысел с детективным продолжением,— сказал Сальва.— Но вымысел, который не может обмануть специалистов, таких, как мы с вами. Поэтому ни профессора Стэндапа, ни нунция, ни меня этот апокриф не ввел в заблуждение. Другими словами: автор написал этот текст для читателей-неспециалистов, не способных оценить аутентичность документа.
Нунций привстал со своего кресла.
— Профессор Сальва, вы правы. Однако же он прибегнул к обману, так как рукопись исполнена буквами каролингского письма на бумаге, изготовленной в шестнадцатом веке.
— Отсюда можно сделать вывод, что фальсификатор скопировал текст, изначально предназначенный для чисто литературного употребления. Придерживаясь этой первоначальной гипотезы, попытаемся восстановить факты. Некое лицо, которое мы обозначим X, узнаёт, что в Ватиканской библиотеке в папке с рукописью “Scala Coeli” Иоанна Гоби, под шифром В-83276 спрятан еще один документ, пахнущий серой. Этот человек решает похитить этот документ, подменив его другой рукописью. Для этого он использует предположительно никогда не издававшийся текст какого-то автора, которого мы назовем Y и поручает скопировать его мастеру подделок, которого мы обозначим Z. Этот последний — специалист своего дела. В его распоряжении имеются листы венецианской бумаги. Он переводит текст на эту варварскую латынь, с которой мы имеем дело. Потом переписывает его строчными буквами каролингского письма. Труд колоссальный и кропотливый, вы согласны? Возможно ли себе такое представить?
— Это вполне возможно, Адриан,— произнес Мореше.— Хотя понадобилось бы несколько лет для перевода и столько же для переписывания текста старинным письмом.
— Тогда я выдвигаю другую гипотезу,— продолжал размышлять Сальва,— Это свидетельствует, что Y и Z одно и то же лицо, что этот человек жил в шестнадцатом веке в Венеции, что он был писателем и пользовался вульгарной латынью. Экспертиза отца Грюненвальда нам это подтвердит. Что касается Икса, подменившего документ, то какой эпохе принадлежит он? Тоже Cinquecento[46]? Или нашей с вами? Или он жил в одном из веков, отделяющих Cinquecento от нашего?
— Я полагаю,— сказал Мореше,— что рукопись шестнадцатого века уже находилась в Ватикане и Иксу оставалось только переложить ее из одной папки в другую. Однако он должен был знать о ее существовании. Значит, это человек осведомленный, специалист.
— Да, конечно же,— согласился Сальва.— Специалист, который потом так сумел запутать следы, что исследователям нашей эпохи понадобились годы, чтобы их отыскать.
— Благодаря вам,— заметил нунций.
— Разрешите, ваше преосвященство, скромному офицеру полиции вмешаться в ваши ученые разговоры,— прервал его комиссар,— Но каким образом все эти рассуждения могут нам помочь при разрешении проблемы исчезновения этого англичанина... этого профессора...
— Стэндапа. Да, кстати о Стэндапе,— вмешался в разговор Караколли, который до сих пор молчал, неспособный что-либо возразить Сальва.— Дело в том, что профессор Стэндап не мог не распознать подделку. Возможно, это его очень рассердило, и в данный момент он уже находится в Лондоне. Разве не говорят: “Уйти по-английски”?
— Монсеньор,— заметил Сальва,— вы забываете, что в его комнате все было перевернуто вверх дном. Все его личные бумаги в целости и сохранности, но в каком состоянии!
— Вот как! — вскричал комиссар Пепини.— Я ничего не знал об этом очень важном факте. Значит комната пропавшего была обыскана?
Пришлось рассказать ему все подробности. На этой почве командор почувствовал себя более уверенно, что позволило ему вновь обрести авторитетность.
— Ваше преосвященство,— сказал он, выпятив грудь,— вы занимайтесь себе своими учеными трудами, но я прошу вас, оставьте полиции расследовать дело этого английского профессора, чье поведение мне кажется подозрительным. У нас свои методы. Наши люди — лучшие ищейки во всем мире. К слову, позволю себе заметить, что слава Скотланд-Ярда сильно преувеличена. Кстати, Шерлок Холмс, он же никакой не...