— Но,— возразил нунций,— какой интерес представляет для нас этот список?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ,в которой Адриан Сальва встречается со своим прошлым, что позволяет ему разрешить загадку, но не избавляет от растерянности перед непостижимостью бытия
Сальва понял, что никогда уже больше не сможет он возвращаться в свое прошлое. Но сейчас он просто был обязан преодолеть свое отвращение. Да, было необходимо, чтобы логика его рассуждений проникла в самую глубь болезни и, подобно скальпелю, вскрыла нарыв, не боясь гноя, который оттуда брызнет в виде мучительных воспоминаний, давно погребенных в его памяти.
Он знал, почему Изиана решила умереть и почему в течение сорока лет, минувших после ее гибели, он отказывался понять трагический урок ее последнего напутствия “Никогда не верь в то, во что ты веришь”. Теперь колесо сделало полный оборот, и он опять оказался в самом центре загадки — и не вследствие простого совпадения обстоятельств, а потому, что с самого начала расследования он знал: события неизбежно приведут его к этой точке, казалось бы, навеки скрытой во тьме прошлого, к этой доселе невидимой пропасти, которую теперь можно только перепрыгнуть, так как засыпать ее никому и никогда не удастся.
Через три дня папа Иоанн Павел II тайно встретится с верховным раввином Рима у князя Ринальди да Понте. Но почему встреча состоится у этого аристократа? Потому что старик (ему уже было восемьдесят) владел ключом от весьма деликатной тайны, покрывавшей стратегию, которой придерживался Ватикан во время последней мировой войны. Было необходимо, чтобы папа и раввин примирились, выслушав признание, которое мог им сделать только князь Ринальди да Понте, отец Изианы. Той самой Изианы да Понте, которую он когда-то случайно встретил в поезде и которую любил как сестру, хотя все отдал бы, чтобы соединить свою жизнь с ее жизнью. Изианы, утонувшей в водах Тибра. О, сколько раз потом мелькала у него в памяти эта картина! Она соскользнула в реку так тихо, что не было даже брызг. Она легла в ее воды, как укладываются на ночь в постель. А он остался на берегу, растерянный, словно околдованный, внезапно охваченный ощущением спокойствия и красоты, принявший эту удивительную судьбу, свершившуюся посреди многочисленных отблесков лунного света на зеркале вод. И только гораздо позже, намного позже осознал он, что Изиана от него ушла. Ему показали ее лежащей в выдвижном металлическом ящике, и он чуть было не рассмеялся — таким нелепым представилось ему это зрелище. Он тогда возвратился к себе в гостиницу и, выключив свет, почувствовал, что ранен и что эта рана не закроется до конца его дней.
Сегодня, по прошествии стольких лет, изъездив весь мир, опросив множество сфинксов, навоевавшись с самыми разнообразными призраками невежества и иллюзий, он возвратился к месту той неотвратимой истины, которая вынудила Изиану броситься в вечную реку тайны, а его, осиротевшего, оставила на берегу.
Сальва позвонил секретарю князя, и встреча была назначена на этот же день. Аристократ находился на своей вилле Аричча на берегу озера Альбано, неподалеку от Кастель Гандольфо — летней резиденции Святейшего Отца. Вскоре он уже садился в “роллс-ройс”, подъехавший к его гостинице. Они пересекли чуть ли не весь Рим и, выехав через ворота Санто-Джованни, продолжили свой путь по виа Аппиа Нуова, в направлении Веллетри, а после Фрат-токье свернули на древнюю виа Аппиа.
Вилла Аричча больше напоминала дворец, чем летний загородный дом. Подражая стилю Андреа Палладио, белое здание вытянуло два одноэтажных крыла вокруг роскошного фронтона с большими окнами. Слегка возвышаясь над парком с бассейнами и лужайками, украшенными статуями в античном стиле, оно тем не менее оставалось гармонично скромным, что делало его еще более элегантным.
Сальва с трудом мог представить себе Изиану в таком монументальном дворце. В те далекие времена они встречались только в общественных местах Рима, и он понимал, почему, при всем великолепии своего рода, она пыталась по возможности о нем не упоминать. Именно эта тяжеловесная ноша вынудила ее уйти навсегда, причем сначала она попросила молодого Адриана помочь ей скрыться от светской суеты, которую ненавидела. Но что он мог тогда предложить ей, кроме своей любви?
Лакей провел Адриана в библиотеку, где его уже ждал князь. Восьмидесятилетний старик имел очень гордый вид и был отмечен своеобразной печатью аристократизма. Он знаком пригласил профессора садиться, а сам устроился в кресле напротив него. И тогда начался удивительный разговор.
— Профессор, я тем более рад вашему желанию встретиться со мной, что именно я посоветовал кардиналу Бонино пригласить вас в Ватикан под предлогом разрешить загадку “Жития святого Сильвестра”. На самом деле, я хотел иметь вас здесь в надежде, что вам удастся предотвратить готовящуюся катастрофу.
— Что конкретно вы имеете в виду, ваше сиятельство?
— Кардинал и я пришли к выводу, что Москва готовит покушение на жизнь верховного понтифика.
Французский язык, на котором изъяснялся князь, был окрашен едва заметным английским акцентом, напоминавшем о том, что вся первая половина его жизни прошла в Великобритании и, в частности, что он учился в Оксфорде.
— Ваше сиятельство,— сказал Сальва,— я благодарю вас за доверие, которое вы мне оказали. Уже известно, на какое время спланировано покушение, и я не сомневаюсь, что американские и итальянские секретные службы вас об этом предупредили.
— Эти американские господа слишком уж неприятны.
— Зато действуют они эффективно. Я полагаю, что встреча между папой и верховным раввином Рима состоится именно здесь?
— Я хотел изменить место. Мою виллу в Тиволи смогли бы своевременно подготовить. Но американцы воспротивились этому, заявив, что наблюдать за обстановкой легче здесь. Но пусть бы они катились к черту! Мне все это крайне неприятно.
— Ваше сиятельство, нет никакого сомнения, что готовящееся покушение — лишь часть более сложной операции. Дело в том, что они решились на это только после того, как их план бросить тень на авторитет Святого Престола провалился.
— Бросить тень на авторитет? Каким образом?
— Ваше сиятельство, надеюсь вы извините меня, если я коснусь самой болезненной темы. Я знаю, по какой причине встреча между папой и верховным раввином должна обязательно состояться в одном из ваших дворцов. Ваше присутствие необходимо.
— Господи, да я лишь преданный слуга нашей Матери-Церкви!
— Безусловно! И вы всегда были им. В частности тогда, когда исполняли роль тайного посланника Пия XII при нацистских властях и когда в конце войны вам были доверены некоторые документы, которые, будь они разглашены сегодня, наделали бы много шума.
Князь поднялся, затем медленно подошел к полкам, рассеянно потрогал какие-то тома. Потом обернулся и сказал, глядя на Сальва своими живыми глазами:
— Надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что совесть моя чиста?
— Будьте уверены, что нет. Ватиканская политика в те годы, когда нацисты были у власти, определялась вполне объяснимым чувством, имя которому: страх перед коммунизмом. Главным противником был Сталин. Но вследствие этого Пий XII оказался в непрямой связи с лицами, которых должен был бы ненавидеть не меньше, чем большевиков. Однако эти лица, хоть и были экстремистами, но также и неоценимыми союзниками в борьбе против атеизма — и не только атеизма.
— Что вы имеете в виду?
— Ваше сиятельство, ведь это вы устроили в апреле 1941 года встречу между Гитлером и усташами, с тем чтобы последние смогли добиться независимости Хорватии. Разве вам тогда не было известно, что творили эти люди?
— Они защищали католическую Церковь от происков сербов.
— Да, это была борьба с православием... Отсюда и убийство югославского царя Александра несколькими годами раньше и все, что потом последовало!
— Вы упрощаете события!
— Иногда это бывает полезно, чтобы распутать клубок. Я полагаю, что Пий XII ненавидел нацизм не меньше, чем коммунизм. Но осудил ли он геноцид евреев?
— У нас противоречивые сведения. Надо помнить, какая атмосфера царила в Ватикане в ту эпоху. Пий XII высоко ценил Муссолини. Он полагал, что ради блага Италии дуче имел основания вступить в союз с Германией, после того как был разорван немецко-советский пакт. Позже, уже в конце войны, сами американцы попросили, чтобы мы помогли им спрятать людей, которые сражались против коммунизма, но были осуждены в Европе за их приверженность к национал-социализму.
— Вот мы и подошли к сути,— сказал Сальва.
— О, я теперь понимаю, к чему вы клоните, профессор, и отдаю должное вашей проницательности. Что ж, побеседуем откровенно.
Князь опять сел в свое кресло и продолжал:
— Мы и в самом деле оказали покровительство лицам разных национальностей, которые в тот период сражались против большевизма, невзирая на то, что эти лица, справедливо или несправедливо, могли быть преданы тогда суду. Но какому суду? Главных преступников осудили в Нюрнберге, не так ли?
— Не всех. Некоторые были тайно переправлены в Аргентину. Впрочем, эта тайна каким-то образом выплыла наружу: коммунисты сегодня имеют в своем распоряжении документальные доказательства того факта, что Святой Престол укрывал военных преступников и способствовал их бегству в Америку под вымышленными фамилиями. Вот-вот должен был разразиться скандал. В частности, “Стампа” получила туманное предупреждение. Напряжение нарастало. Но вам было неизвестно, где находятся эти документы, в частности, список лиц, которым вы помогли скрыться, хотя в любую минуту все это могло быть предано гласности, забрызгав грязью Церковь и ее главу.
В луче света, проникавшего сквозь закрытые ставни, танцевали тысячи пылинок.
— Мы знали только, что соответствующий документ был спрятан в одной из папок Ватиканской библиотеки,— объяснил князь.— Дело в том, что кардинал Бонино узнал о готовящемся заговоре на исповеди от отца Штреба, который после этого покончил с собой. По приказу секретной службы польских коммунистов несчастный украл рукопись “Жития святого Сильвестра”, которую Иоанн Павел II подарил Ватикану, не зная о ее истинном содержании. Потом Штреб спрятал рукопись в место, известное только агентам, которые должны были ожидать подходящего момента, чтобы взять ее оттуда и обнародовать, что вызвало бы большой скандал.