— Эта гидра? Тот, который когда-то казнил святого Перпера?
— Император Траян был обманут Сатаной. Сотни христиан брошены на арену, как во времена Нерона. Вы правы — надо восстановить порядок и устранить все эти ужасы.
— Тогда начинаю дуть, — сказал Дух.
Итак, проснувшись в одно прекрасное утро, Сильвестр решил отправиться в Рим. Вот уже несколько лет, как Теофил исполнял обязанности священника и уверенно руководил материальными и духовными делами общины. В этом ему помогали верующие в Фессалии и Македонии. Под руководством Сильвестра они постигли учение и показали себя хорошими знатоками в молитвах и преломлении хлебов. Звали их дьяконами, и распространяли они Благую Весть.
— Я вам больше не нужен, — заявил им Сильвестр.
Теофил попытался отговорить сына Сабинеллы. Он почему-то был уверен: если они расстанутся, то уже никогда не увидятся. Но Сильвестр был несгибаем. Он чувствовал в себе зов. Тут вмешался попугай Гермоген:
— Ты не забыл, кто я? Я — ученик Великого Гермеса, а ты добрый десяток лет держишь меня за птицу. Я ненавижу семечки и зерно, но вынужден питаться ими, иначе меня ждет неминуемая смерть. А ты хочешь удрать в Рим, тогда как на пристани в Александрии я нанял тебя, дабы ты сопровождал меня к губернатору Понта Эвксинского! Ты обманул меня. Ты, считающий себя справедливым и милосердным, поступил со мной как злой обманщик. Теофил был ослом — ты превратил его в прекрасного юношу. А я как был попугаем, так попугаем и остался, да еще и перья теряю.
— Я возьму тебя с собой в Рим, — решил Сильвестр. — Может быть, однажды ты признаешь свои заблуждения и станешь верить в Спасителя.
— Я буду всегда чтить лишь одного: Трижды Великого Гермеса!
Теофил с болью в сердце смотрел, как уходит тот, кто привел его к вере в Распятого. Не знал он того, что Сильвестр до ухода из Греции решил посетить могилу своего отца, губернатора Марсиона, полагая, что это место освежит ему память о детстве.
Могила находилась у подножия Пиндских гор, когда-то посвященных Аполлону и музам. Среди оливковых деревьев, в стрекоте кузнечиков, стояла небольшая надгробная стела, поставленная за счет империи в знак благодарности за заслуги, оказанные ей покойным. Вокруг могилы уже разрослись кусты ежевики, плети их обвивали стелу. Проскользнула змея. Сильвестр прочитал молитву, обращенную к своему отцу:
— О ты, не поверивший во Христа и пытавший свою жену, ты, чье сердце очерствело, прислушайся к голосу твоего сына. Во имя Бога живущего я прощаю тебя.
Надгробная плита задрожала, стела опрокинулась. Открылась замурованная дверца, и показалось изможденное лицо Марсиона, который словно бы проснулся от долгого сна.
— Кто осмелился вытащить меня из небытия?
— Ты, плоть моего отца, ты не знаешь, что стало с твоей душой, которая вела тебя по жизни. Знай, что ее похитили демоны и с тех пор она вопит от боли в Аду.
— Увы, — жалобно простонало тело. — От меня остались лишь кости. Что могу я сделать, дабы спасти мою душу?
— Мы вместе спустимся в это проклятое место. И если душа твоя виновата в неискупимом преступлении, то сделала она это лишь по наущению Сатаны. Следует покарать виновника и освободить несчастную душу. Она уже расплатилась за свое глупое упрямство и наивное тщеславие.
— Послушай, плоть от плоти моей, оставь меня в покое. Что делать мне в Аду, коль судьбою мне предназначено доживать в глухом небытии?
— Заблуждаешься! Ты воскреснешь в Судный день. Как Христос вышел из могилы, так и ты вознесешься к вечному утру.
— Не верю я в эту ерунду, — заупрямилось тело Марсиона.
— Ты так и не изменишь своего мнения? Не хочешь, чтобы простила тебя добрая Сабинелла? Ведь ты любил ее.
— Помню… Где дорога?
— Недалеко отсюда есть соляной карьер. Там находится один из входов в царство Сатаны. Дай мне руку. Я вытащу тебя из могилы.
Надгробная плита вновь задрожала, и тело губернатора Марсиона целиком показалось в яме. Оно было в страшно жалком состоянии, но оставалось немного кожи на костях, и в нем еще можно было признать нечто человеческое. Молния, убившая его, словно забальзамировала тело.
Во время разговора Сильвестра с отцом попугай Гермоген боязливо отлетел в сторонку. Он начинал понимать, что способности его товарища намного превосходят те, что он сам получил от Великого Гермеса. И особенно его страшила необходимость спуститься в Ад вместе с этим мертвецом, который двигался и говорил, как живое существо. Так что он решил вообще улететь, чтобы никогда больше не видеть Сильвестра, и навечно остаться попугаем. Взлетев на верхушку оливкового дерева, он смотрел, как уходят мертвый с живым. Глубокая печаль смешивалась в нем с отвращением.
Итак, сын Сабинеллы и тело Марсиона пришли к соляным копям Фанас. Карьер этот был заброшен уже более века. Ходили легенды, что местом этим завладели демоны. Ни одно животное не осмеливалось приблизиться к зловещему провалу. Ни одна птица не пролетала над ним. Сильвестр и его спутник углубились в узкую расщелину, спускавшуюся к беловатой пропасти со зловонным запахом.
— Иди помедленнее, — стонало тело. — Мои члены разрываются от боли. Почти нет дыхания. А в моей голове пауки соткали такую плотную паутину, что мозг мой запутался в ней.
Наконец они очутились перед низкой дверью, в которую никто никогда не стучал. Нам хорошо известно, что ни одно человеческое существо до Сильвестра не рисковало живым подойти к геенне. Но Сильвестру было не привыкать. От ударов его кулака зазвенела бронзовая дверь.
— Эй, там, — послышался испуганный голос, — не Христос ли опять спустился к мертвым?
— Открывайте! — крикнул Сильвестр. — Во имя живого Бога, распоряжающегося судьбой ангелов и людей!
Дверь приоткрылась. И тотчас Сильвестр сильно нажал на нее плечом. Он вошел. Демон в панике скрылся в темном коридоре.
— Следуй за мной.
— Сын, — простонало тело Марсиона, — это место не для нас. Отведи-ка меня лучше в могилу.
Коридор упирался в небольшое помещение, где можно было увидеть души, сидящие на скамьях. Похоже, они ждали своей очереди, ждали с тоской и смирением.
— Присядем, — предложил покойный губернатор.
— Тогда мы навечно здесь застрянем. Пошли. Они свернули в другой коридор, который привел их в помещение, в точности похожее на предыдущее. И тут на скамьях сидели души. Их пустые глаза пытались проникнуть в непроницаемое небытие.
— Увы, — произнес Марсион. — Мы обречены бродить среди зеркал. В конце следующего коридора будет такой же зал, а потом — еще и еще, и так до бесконечности.
— Это называется ловушкой отчаяния. Те, кто навечно попал сюда, — это души посредственные. Ничто в этих коридорах и в этих залах не позволяет душе обрести хоть каплю надежды.
Вскоре Басофон и его отец попали в другую обстановку. Они оказались в зале, где мужчины и женщины не переставая кричали, оскорбляли друг друга, грозя кулаками. Потом вдруг они замолкали, с мрачным видом прохаживались, ничего и никого не замечая. Затем, неожиданно выйдя из этого безразличия, вновь принимались вопить, в бессильной ненависти понося друг друга.
— А это что еще такое? — удивился Марсион.
— Это души, которые при жизни не умели любить. Их раздирают зависть, ревность и презрение.
В следующем, хорошо освещенном зале глазам явилось невыносимое зрелище: вытянув руки, бродили слепые, сталкиваясь друг с другом. Некоторые бились головой о стены. Другие падали на колени и кого-то умоляли.
— Что они ищут? — спросил Марсион.
— Знаний. Всю свою жизнь они отвергали знания. Они отреклись от веры, считая, что Вселенная и они сами лишены смысла.
Едва Сильвестр произнес последнее слово, как все мгновенно исчезло. Они очутились в зале для аудиенций с Люцифером. Кто бы мог описать это место? Оно было одновременно темным и сверкающим, обжигающим и леденящим; оно казалось идеально геометрическим и в то же время представляло собой беспорядочное сборище строительного мусора.
— Ты смог разгадать три загадки, — произнес властный голос.
Голос принадлежал изгнанному архангелу. Сам он скрывался за ширмой, дабы его неестественный блеск не поглотил новоприбывших. Голос продолжил:
— Рад познакомиться с тобой. Сатана, этот прохвост, не смог одолеть тебя. Спирохета, которую мы запустили в тебя, лишь укрепила твой ум, избравший путь Платона. Но, говорю тебе, чистый наивный простачок, ты скоро разочаруешься. Твои единоверцы позабудут о любви ради власти. Христа они сделают своим оружием. Миллионы трупов будут громоздиться во славу Божию. А ты с Неба избранных с ужасом будешь смотреть на дело рук твоих.
Люцифер разразился громовым смехом, эхом метавшимся под сводами. Ему вторили советники в алых одеждах.
— Экселенц, — сказал Сильвестр, — вы были замечательным архангелом, сотворенным еще до Адама… Так примите же знаки моего глубочайшего почтения.
— Э! — воскликнул Люцифер, весьма удивленный тоном сына Сабинеллы. — А я ожидал ругательств и проклятий…
— Я приберег их для Сатаны. Но ты знай, что сам Христос понимает твою боль. Ты был зеркалом, разделившим Одно от Другого, от вечного Другого, заставив Его отражать, ты помог Ему перейти от сущего к существующему.
— Хорошо! — вскричал архангел. — Но ты ошибаешься. Не стеклом я был, а оловянной амальгамой. Именно моя непрозрачность сделала зеркало отражающим, как ты изволил выразиться. Без меня он так и остался бы навечно прозрачным.
— Откуда взялись частицы этой амальгамы? — спросил Сильвестр.
Люцифер велел быстро убрать ширму, скрывавшую его от чужих глаз. И тотчас из-за ширмы вылетел сноп света, невыносимо яркого. Он ударил Сильвестра в лицо, но тот не пошатнулся. Тело же Марсиона сразу же растворилось.
— Ты осмелился меня провоцировать? — грозно спросил Люцифер.
— Только понять. Какое начало в тебе заставило тебя воспротивиться Богу?
— Я не противился. Я восхищался им.
— А потом… Признайся!
— Я походил на него.
Сильвестр упал на колени, сраженный горделивым светом, брызнувшим от Люцифера. Он чувствовал дрожь, поднимающуюся изнутри концентрическими кругами по всей поверхности тела. Ни одно существо в мире, во Вселенной не стояло к Богу ближе архангела. И в то же время его изгнали из вечного блаженства. Но зато не был ли он тем, кто возбуждал всю систему, был ее движущей силой?