Из летописных сообщений известно, что в 1401 г. старший сын князя Владимира Андреевича Серпуховского Иван Владимирович женился на Василисе, дочери князя Федора Ольговича Рязанского и, соответственно, внучке Олега Рязанского. Также известно, что серпуховской князь скончался 7 октября 1422 г. От брака с Василисой у Ивана Владимировича известна только одна дочь Мария, которая вышла замуж за ростовского князя Александра Федоровича и была еще жива в 1438 г.[725]
Вполне возможно предположить, что вместе с рукой невесты Иван Владимирович получил в качестве приданого и некоторые земли от ее отца. Зафиксировав это предположение, следует задать другой вопрос — какова была дальнейшая судьба этих владений?
Князь Владимир Андреевич Серпуховской, составляя в начале XV в. свою духовную грамоту, подробно описал все возможные варианты передачи его наследства потомкам. Читаем: «А по грехом, отъимет бог сына которого из сынов моих, а останется его жена, а не пойдет замуж, и сноха моя и своими детми сидит в мужа своего уделе до своего жывота, а дань дает ко казне великого князя по уроку, что в сеи грамоте писано. А розмыслит бог о сносе моей, и тот удел сыну ее, а моему внуку. А не будет сына, а останется дчи, и дети мои все брата своего дчерь выдадут замуж, а брата своего уделом поделятся вси равно»[726].
Известно, что в завещании князя Владимира Андреевича Серпуховского упоминаются пять его сыновей: Иван, Семен, Ярослав, Андрей и Василий. Судьба их была достаточно трагичной. Старший, Иван, как мы видели, скончался осенью 1422 г., Семен, Ярослав, Андрей, Василий умерли во время моровой язвы 1426 г.[727] С их кончиной единственным представителем мужского поколения в роду серпуховских князей остался внук Владимира Андреевича Василий Ярославич. По смыслу завещания своего деда именно он стал владельцем Серпуховского удела и именно к нему должны были перейти земли, полученные его дядей Иваном Владимировичем в приданое от рязанского князя Федора Ольговича.
Но помимо сына Василия, у князя Ярослава были еще две дочери: Мария и Елена. Мария в 1433 г. была выдана замуж за великого князя Василия Темного и стала матерью его детей, одним из которых был будущий великий князь Иван III. Именно с браком Марии Ярославны и Василия Темного следует связывать получение в качестве приданого московским князем земель на правобережье Оки. С учетом этого становится вполне объяснимым отсутствие упоминания рязанской «купли» в духовной грамоте Василия Темного: поскольку эти земли формально принадлежали его жене, он не мог указывать их в своем завещании.
Разгадка тайны рязанской «купли» Василия Темного позволяет пролить свет и на другой загадочный вопрос, мучающий уже несколько поколений историков. Как известно, князь Василий Ярославич в самые трагические моменты феодальной войны второй четверти XV в. являлся едва ли не единственным верным союзником Василия Темного. Но великий князь недолго помнил былые заслуги Василия Ярославича. В июле 1456 г. он был схвачен в Москве и заточен в Угличе. Сыну Василия удалось бежать в Литву. Летописи не объясняют вины Василий Ярославича, и только Степенная книга неопределенно замечает: «за некую вину». Исследователи обычно объясняют подобные действия Василия Темного тем, что он после победы в феодальной войне, когда ему уже не угрожали претенденты на великокняжеский стол, начал тяготиться тем, что чувствовал себя много обязанным своему шурину, и захотел отделаться от этой нравственной тяготы.
Однако причина размолвки между бывшими союзниками, судя по всему, лежала в совершенно прозаической плоскости: по смыслу процитированной выше статьи завещания Владимира Андреевича Серпуховского полученные Москвой на правобережье Оки земли должны были в конечном счете отойти их бывшему владельцу, которым являлся не кто иной, как Василий Ярославич. Вполне вероятно, что неосторожно сказанное слово, а может быть, и чужие наветы в итоге привели к трагической развязке.
Также объяснимой становится и дата составления московско-рязанского докончания 1483 г. Как известно, зимой 1462 г., незадолго до кончины Василия Темного, в Литве между сыном Василия Ярославича Иваном и другим московским беглецом, князем Иваном Андреевичем Можайским, было заключено соглашение, по которому они обязались содействовать освобождению Василия Ярославича[728]. Но заговор был раскрыт, и узника перевели еще дальше — в Вологду, где он скончался «в железех», уже при сыне Василия Темного Иване III, в 1483 г. Претендовать на земли правобережья Оки уже было некому.
Что касается их формальной владелицы, то Мария Ярославна скончалась в 1484 г. Но перед этим в 1482 г. она приняла монашеский постриг под именем Марфа. Поскольку принятие пострига подразумевает отречение от всего мирского, включая отказ и от имущества, великому князю Ивану III не оставалось ничего иного, как юридически оформить вхождение этой территории в состав Московского княжества. Сделано это было в 1483 г. в виде докончания между Иваном III и великим рязанским князем Иваном Васильевичем. Подобная форма соглашения была выбрана не случайно: Иван Васильевич Рязанский был праправнуком Олега Рязанского, владевшего этими землями в конце XIV в., и едва ли не единственным человеком, который в условиях тогдашней практики выкупа родовых земель мог хоть как-то претендовать на них.
Следует также заметить, что переход земель из одного княжеского дома в другой в виде приданого не являлся чем-то необычным. Количество аналогичных случаев можно увеличить. У князя Ярослава Владимировича, кроме Марии, была еще одна дочь, Елена, вышедшая замуж за князя Михаила Андреевича Верейского, который вместе с ее рукой получил Малоярославец. У другого сына Владимира Андреевича Серпуховского, Андрея, была дочь Анастасия, выданная за звенигородского князя Василия Юрьевича Косого. Вероятно, с ее рукой последний получил волость Суходол. Посредством брака от князей Деевых к князьям Заозерским отошла Кубена[729].
Вместе с тем мы должны задать другой вопрос — почему в завещании 1389 г. Дмитрия Донского Галич, Белоозеро и Углич названы «куплями», тогда как применительно к упоминаемому в нем Дмитрову это определение отсутствует? В предисловии к данной работе мы касались наблюдения С.М. Каштанова, обратившего внимание на то, что в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского употребляются следующие выражения: «своего деда куплею, Галичем, со всеми волостми…», «куплею же деда своего, Белымозеромъ, со всеми волостми…», «куплею же своего деда, Оуглечим полем, и что к нему потягло»[730]. Было также отмечено, что упомянутое в данном контексте слово «волость» кроме основного своего значения: «мелкая территориально-административная единица» имеет и другое: «городские доходы». Выше, говоря о Галиче и Белоозере, мы выяснили, что Дмитрий Донской владел далеко не всей территорией этих княжеств. Восточной частью Галичского княжества владели ветлужские князья, ветвь ростовского княжеского дома. В Белоозере сохраняли свои владения и остатки суверенных княжеских прав члены младшей ветви белозерских князей. Что касается Углича, в XIV в. он представлял собой часть Ростовскою княжества. Однако московским князьям в указанных княжествах удалось получить статус местных «великих князей», благодаря которому им должны были подчиняться их удельные совладельцы. Именно этот статус имеют в виду составители летописных сводов 1493 и 1495 гг., когда говорят о Белозерском и Галичском «великих княжениях»[731]. С учетом этого можно частично согласиться с наблюдением В.И. Сергеевича, пришедшего к выводу, что язык официальных актов, каковым является завещание Дмитрия Донского, не совсем верно отражает реальное положение дел. Московский великий князь, приобретя в этих владениях довольно существенную часть княжеских прав, указывая в своем завещании, что данные города являются «куплями», тем самым определял на территории данных княжений свою решающую роль в вопросах совместного судоустройства, налогообложения, сбора таможенных доходов, выплаты ордынской дани, содержания в порядке городских укреплений и «осадных дворов» и т. п. Что же касается Дмитрова, то после того, как в результате московско-тверской войны 1375 г. тверские князья вынуждены были окончательно отказаться от претензий на него, этот город стал полностью московским владением и указание на объем владельческих прав в нем московских князей представлялось излишним. Поэтому он не назван в духовной грамоте 1389 г. Дмитрия Донского в качестве «купли».
Однако самый главный довод в пользу нашего объяснения вопроса о «куплях Ивана Калиты» содержат все те же летописи. Ермолинская летопись, летописные своды 1497 и 1518 гг., рассказывая о предсмертных распоряжениях Дмитрия Донского, содержат любопытную деталь: «И приказа сыну своему Василию стареишиньство и великое княжение; а князю Юрию даст Звенигород и Галич со всем, иже преже то было опришнее княжение; а князю Андрею — Можаеск да Белоозеро, так же было княжение опришнее; а князю Петру даст Дмитров»[732]. В данном известии привлекает внимание дважды употребленное по отношению к Галичу и Белоозеру выражение «опришнее княжение». Термином «опришнина» в XIV в., как известно, назывались владения, выделявшиеся в полную собственность княгиням-вдовам. Тем самым летописец подчеркивал, что эти владения достались московским князьям за их супругами и сохраняли свой особый статус земель, полученных в приданое, еще долгое время.
Карты
Карты к книге выполнены С.Н. Темушевым, доцентом кафедры истории России Белорусского государственного университета.