Он проанализировал эти показания и не оставил от них камня на камне. Неожиданно он напомнил о деле по заявлению Ванг Чидуна, которое рассматривалось на Гавайях в третьем окружном суде С. Ш. Он напомнил и о других казусах подобного же характера. Произносил он это все более монотонно. Судебный клерк сонно пощупал кармашек для часов и бросил хмурый взгляд на истца. Столько времени потрачено зря!
Дойдя до последней страницы постановления, Г. Смит немного оживился. В конце концов, это отняло на так много времени, как он предполагал. Суммируя все сказанное и сославшись на кое-какие другие примеры, он заявил, наконец, что разделяет сомнения инспектора службы иммиграции и должностных лиц из Вашингтона. Таким образом, добавил он с удовлетворением, истец возвращается под охрану инспектора службы иммиграции для депортации в Китай.
Истец был человеком образованным и понимал много языков, так что не нуждался в переводчике, чтобы понять слова судьи. Тем не менее, он выслушал их, даже глазом не моргнув. Сейчас мы знаем, что он действительно был Чангом Си. В тот день мир оказался для него несправедливым. Однако никто не мог прочесть ни тени отчаяния у него на лице. Зато Гарри Чайлдс не был невозмутимым азиатом. В его больном сердце курильщика вспыхнул такой жаркий огонь гнева, что он вскочил на ноги и совершил в высшей степени непрофессиональный поступок.
— При всем уважении к высокому суду, — выкрикнул он, — хочу заметить, ваша честь, что вы приговорили этого человека к смерти. Активная борьба за проведение в Китае реформ будет стоить ему головы. Я хочу также добавить… Я хочу сказать… — он смешался под суровым взглядом Г. Смита. — Я хочу повторить и подчеркнуть… Вы приговорили этого человека к смерти!
Гарри Чайлдс никогда не пользовался авторитетом в этом суде, и если бы взгляд мог убивать, немедленно отправился бы к праотцам раньше своего клиента. Однако внешне спокойствие судьи выглядело совершенно нерушимым.
— Вопрос, поднятый многоуважаемым адвокатом, — сказал судья, и его юридические формулировки прозвучали саркастически, — не представлены в рассматриваемом иске. Едва ли требуется добавлять, что подобные вопросы не входят в компетенцию данного суда. Судебное заседание закрыто.
В ожидании вердикта Чанг Си стоял недалеко от судейского места. В его глазах появилось выражение презрительного недоумения, которое могло бы вызвать у судьи раздражение, если бы он его заметил. Но Г. Смит уже направлялся к своему коттеджу на Уайкики. Китаец дождался инспектора, и они вместе двинулись по узкому проходу между скамейками. Это было лишь начало пути, который должен был привести Чанга Си обратно в Китай к отвратительной смерти. Но он отважно двигался ей навстречу твердым шагом с высоко поднятой головой.
Прошел ли Чанг Си этот путь до горького логического конца? Достиг ли он в должное время края паутины, в центре которой ждала его подобная паучихе императрица? Эта история, как уже отмечено, продолжалась больше двадцати лет, и последующие главы, на первый взгляд, отношения к ней не имеют. Но к концу повествования мы сумеем сложить кусочки нашей китайской мозаики и узнаем, чем закончился путь, начатый в проходе между скамейками в суде города Гонолулу.
Глава II
Двадцать лет спустя, в конце 1918 года, я сошел по трапу китайского судна и впервые в жизни оказался в Сан-Франциско. Если вы всегда считали, что Сан-Франциско — это доброжелательный и веселый город, город светлых сердец, советую не попадать в него впервые, когда его окутывает мрачный туман. Вас ждет тогда такое же горькое разочарование, какое испытал я в тот сумрачный декабрьский вечер.
Между тем, туман не туман, но в тот день я должен был бы чувствовать себя счастливым, потому что вернулся, наконец, в родную страну после четырех беспросветных лет, проведенных в Китае. Как выражаются китайцы, птицы должны были бы петь на самых верхних ветвях моего сердца, и я бы должен был бодро шагать с ликующим видом. Вместо этого, волоча свои видавшие виды сумки, я понуро двигался по тускло освещенной крытой пристани, где над головой робко горели желтые фонари. Сердце мне тяготила несправедливость нашего мира. Потому что я был молод, и ко мне отнеслись пристрастно. Четыре года назад, окончив инженерный факультет крупного технического института на Востоке страны, я отплыл из Ванкувера в Китай, чтобы возглавить там рудник, принадлежащий Генри Дрю. С этим пожилым миллионером из Сан-Франциско я встретился в Шанхае. Это был желтолицый мужчина с острыми черными глазами и длинными тонкими руками, которые, должно быть, еще в колыбели начали тянуться, хватать и присваивать.
Он откровенно признался мне, что пока что рудник мало чего стоит и что его будущее зависит от меня. Передо мною, по его словам, стояло множество препятствий: несовершенное насосное оборудование, вымогающие взятки чиновники, суеверные рабочие, опасающиеся, что углубление штрека потревожит подземного дракона. Если я сумею справиться со всем этим, совершить чудо и сделать рудник прибыльным, то в дополнение к своему окладу получу в собственность треть ее стоимости. Думаю, тогда Генри Дрю действительно собирался так поступить. Тем более что он повторял это неоднократно. Я был очень молод и безоглядно доверчив. Я не позаботился о заключении письменного договора.
Четыре кошмарных года я работал на Генри Дрю в Юньнане, провинции на пасмурном Юге. Препятствия одно за другим были преодолены, и на руднике началась добыча меди. Время от времени до меня доходили тревожные слухи о безобразном и бесчестном поведении старика Дрю, но я решительно отмахивался от них.
Если я стану рассказывать в деталях о результатах своей работы, меня могут обвинить в хвастовстве. Достаточно упомянуть, что я добился успеха. Мы снова встретились с Генри Дрю в Шанхае, и он сказал, что гордится мною. Я рискнул напомнить ему об обещании выделить долю в собственности. Он ответил, что это мне, наверно, приснилось. Он не помнил такого обещания. Я пришел в ужас. Возможно ли это? Сердито и многословно я высказал ему все, что думаю о нем. Он слушал молча.
— Принимаю, — сказал он, когда я остановился, чтобы набрать воздуха.
— Принимаете что? — уточнил я.
— Ваш отказ от работы.
Я подтвердил отказ, сопроводив его новыми суждениями о его характере. И отправился к себе в отель, чтобы решить сложную задачу получения места на судне, отплывающем на родину.
Все лайнеры в те дни были забиты до отказа, но я все-таки сумел достать билет на ноябрь. Мне сообщили, что с кем-то еще из мужчин меня поселят в каюте судового врача. Я слышал, что Генри Дрю тоже плывет на этом пароходе, но совсем не ожидал, что, оказавшись на борту и зайдя в каюту, увижу его там над открытой сумкой. Судьба, находясь в игривом настроении, выбрала именно его третьим в нашей компании.
Он был ошарашен еще больше, чем я, и предпринял титанические усилия, чтобы попасть в другую каюту. Однако даже деньги не помогли ему добиться этого, и нам пришлось совершать путешествие домой вместе. Зайдя в каюту ночью, я увидел, что он лежит на своей койке и свет с наружной палубы освещает его желтое лицо. Глаза у него были плотно закрыты, но он явно не спал. Думаю, он опасался меня. И у него были для этого все основания.
И вот, наконец, теперь, на этой мрачной пристани я избавился от его гнусного присутствия. Хотя бы этому я мог радоваться. К тому же воспоминание о том, как он со мной поступил, стало постепенно выветриваться из моей головы, потому что у меня еще ныли другие, куда более глубокие раны. В самый разгар неприятностей с Дрю я неожиданно повстречал прекраснейшую девушку на свете и только пару минут назад на палубе китайского судна попрощался с нею навсегда.
Я покинул пристань и ступил на тротуар. Воздух из-за тумана был тяжелый и сырой, тротуар мокрый и скользкий, с телеграфных проводов над головой капала вода. Я видел неясные огни города, слышал его несмолкающий гул, звонки трамваев и шорох колес по мостовой. Мимо скользили странные, загадочные фигуры, передо мною появлялись и исчезали чужие лица. Это была набережная Эмбаркадеро, старинный «Варварский берег», известный всему миру. Где-то здесь, скрытые туманом, располагались здешние дансинги, где тихоокеанские бродяги в навсегда ушедшем прошлом веселились в привычном пьяном угаре.
Я остановился, оглядываясь.
— Такси надо, мистер? — спросил плохо различимый человек, появившийся рядом.
— Если отыщется, — ответил я. — Похоже, это не так-то просто.
— Это низовой камышовый туман, — сообщил он мне. — Каждый год примерно в это время он надвигается с камышовых полей от Сакраменто. Никогда раньше не видел, чтобы он задерживался здесь так поздно. Да, сэр, это необычно.
В ответ на мои расспросы он пояснил, что камыш это что-то вроде тростника. Но младенец Моисей, оставленный в тростнике, вряд ли чувствовал себя таким же потерянным, как я в эти минуты.
— Постарайтесь что-нибудь разыскать, — велел я.
— Только ждите здесь, — отозвался он. — Это потребует времени. Не уходите.
И снова мне пришлось оставаться на месте, а вокруг сновали туда-сюда непонятные тени. Где-то там, за плотной завесой тумана, деловая жизнь города продолжалась, как обычно, и я вернулся в мыслях назад, на палубу оставленного мною парохода, к удивительной девушке по имени Мэри-Уилл Теллфер.
Да, она удивила меня — и смелостью, и очарованием. Я познакомился с нею еще в Шанхае. У нее тогда, как и у меня, началась черная полоса. Ведь Мэри-Уилл преодолела пять тысяч миль, чтобы выйти замуж за Джека Пейджа, своего возлюбленного из сонного южного городка. Она не видела его шесть лет, но они оживленно переписывались, а дома жизнь была скучной и монотонной. И потом, полагаю, она была сильно в него влюблена. Словом, дома были и женихи, и шутки, и слезы, но Мэри все же уплыла в Шанхай навстречу своему семейному счастью.
Конечно, подобное случалось и с другими девушками. Молодой Пейдж встретил ее пароход в стельку пьяным, а его вид явственно свидетельствовал о глубине его падения. С первого же испуганного взгляда бедная Мэри-Уилл поняла, что тот парень, которого она знала и любила, исчез навсегда. Многие другие девушки, беззащитные, одинокие и без денег, в подобных случаях все-таки выходили замуж и пытались как-то наладить семейную жизнь. Многие, но не Мэри-Уилл. Беззащитная, одинокая и без денег, она сохранила достаточно храбрости, что порвать с ним и уйти с высоко поднятой головой.