Он помолчал, и все мы терпеливо ждали, сгорая от любопытства. Большие часы в холле пробили три часа.
— Десять лет назад, — продолжал китаец, обращаясь к Марку Дрю, — я впервые увидел эту женщину, Ма Ли. У входа в магазинчик ее отца, Юаньшуя, торговца антиквариатом. Девочку лет четырнадцати, стройную, как бамбук, нежную, как цветок сливового дерева, прекрасную, как нефритовая брошь чистой воды. Я увидел ее, и мне пришло в голову, что я лишен главного в жизни — жены, детей и возможности поклониться могилам предков.
Он подошел ближе к Марку Дрю.
— Ко мне пришло то, что вы называете любовью. В моих мечтах с тех пор всегда всплывала хрупкая фигурка Ма Ли, мягко качаясь, словно бамбук под ветром. Я уже видел себя ее мужем. Я слышал крик рожденного ею моего первенца. Юаньшуй, к которому я обратился, решил, что все можно устроить достойно. Но, как вы знаете, я был подневольным человеком. Я дал клятву верности вашему отцу. В этой же комнате, где отблески огня из камина, как два факела, горели в его злобных глазах, он выслушал мой рассказ о том, как Ма Ли захватила мое сердце и удерживает его в своих тонких, надушенных ручках. Я попросил у него разрешения жениться. Разве от этого что-то изменилось бы? Разве я не мог по-прежнему верно служить ему, в то время как Ма Ли заботилась бы обо мне? Он ничего не сказал. Но был явно недоволен.
— Гордыня! Гордыня была его тайным пламенем, на котором он грел свои руки, когда он холодели от множества грязных дел. Он гордился моей преданностью ему. Этот торт со свечами — тоже символ, похвальба. Самовлюбленный и жестокий, он не собирался делить меня с женщиной, все мое время, все мои заботы, вся моя преданность — все это должно было принадлежать только ему. Он считал, что я этого не понимаю. Он часто бывал глупым. Он решил посоветоваться со своим партнером по злодействам доктором Су Йенханем, стариком, из которого годы высосали всю кровь, оставив лишь сухую, отвратительную оболочку. Они договорились между собой. В то время у доктора Су в Сан-Франциско не было жены. Ваш отец взял меня в поездку на юг. Мы вернулись в день свадьбы Ма Ли. Ее выдали за Су Йенханя.
— На свадьбе Генри Дрю веселился вовсю. В тот вечер в этой комнате я увидел блеск триумфа в глубине его глаз. Я возненавидел его. Я возненавидел Су, его партнера. Оба они злые люди, такие же одинаковые в подлости, как цветки груши одинаковы в своей красоте. Они сговорились и ограбили меня, и я поклялся, что в тот же миг, когда стану свободным, убью их обоих. Сегодня днем я стал свободным и сегодня вечером я выполнил свою клятву.
— Вы ждали десять лет! — тихо проговорил Марк Дрю.
— А как иначе? — сказал Ханг. — Разве меня не связывало мое честное слово?
Детектив Барнс достал холодные стальные наручники, которые совсем недавно обхватывали мои запястья. Ханг подошел к Ма Ли и положил ладонь ей на руку.
— Не горюй, маленькая растерянная девочка, — сказал он. — Нам не придется коротать время вместе в большом доме у широкой реки в деревне Сан-Чин. Таков приговор богов. Для тебя, когда ты снимешь белую траурную одежду, найдется другой, молодой муж. А для меня…
— Вытяни руки, — прорычал Барнс, подходя к нему.
— Когда-то, — сказал Ханг, — в Гонолулу, в городе, где я родился, я уже стоял в чужеземном суде. Такого унижения второй раз мне не вытерпеть.
Он стремительно повернулся спиной к детективу. Я один стоял между ним и камином и мог видеть все, что произошло дальше.
В последний раз я видел свой нож на столе. Не знаю, когда Ханг успел его взять, но сейчас он выхватил его из рукава. Блеснуло лезвие, и китаец, держа рукоятку двумя руками, вонзил острие прямо себе в сердце. Потом он сделал неуверенный шаг и упал головой к камину. Его черные волосы едва не коснулись гаснущего огня, а сверху, со стены, из потускневшей рамы на него смотрела первая жена Генри Дрю. Какое-то время, следя, как исполняется приговор богов, никто не двигался.
Потом Ма Ли беззвучно рухнула рядом с мертвым. Марк Дрю успел выхватить у нее из руки нож, и она осталась стоять на коленях, глядя на неподвижную фигуру у камина.
Так закончился жизненный путь этого китайского мальчика, рожденного недалеко от дворца королевы Эммы на побережье Уайкики. Глядя на него, я почувствовал жалость. Но она исчезла, когда я вспомнил, что он вытащил нож из моего багажа. Тогда в первый раз я осознал, чего мне удалось избежать. Горечь и опасения выветрились из моего сердца быстрее, чем камышовый туман поднялся над Сан-Франциско.
Вечеринка Генри Дрю завершилась молчаливой траурной неразберихой. В мерцающем свете газового светильника в полутемном старинном холле Мэри-Уилл протянула мне руку.
— Спокойной ночи, — произнесла она.
— Доброе утро, — ответил я, указывая на часы. — Куда вы собираетесь сейчас?
— В постель, конечно.
— В этом доме вы не уснете. Поднимитесь наверх и возьмите свою шляпку.
— Что-что я должна взять?
— Шляпку. За вашими вещами мы зайдем позже. А сейчас я предлагаю вам вместе позавтракать где-нибудь.
— Это невозможно! Я не могу с вами завтракать.
— Почему?
— Просто так не делается… Это все, — заявила Мэри-Уилл.
— Но сейчас это надо сделать. После завтрака я хочу кое-что купить, и вы можете пойти со мной.
— Купить? Для кого?
— Для жены. Я понимаю, что в городе полно прекрасных невест. И не хочу, чтобы ваши надежды заходили слишком далеко. Но должен сказать, что я подхожу к вам с самыми серьезными намерениями.
— Опомнитесь. Сейчас всего три часа утра.
— Но я люблю вас так же, как и в три часа вчерашнего дня. Необычно, правда? Да, пожалуй, я все-таки женюсь на вас.
— Но сначала решили осмотреться?
— Я окину взглядом других девушек по дороге в бюро регистрации браков. Если мои намерения изменятся, обещаю сообщить вам об этот немедленно. Так что насчет шляпки?
Мэри-Уилл заколебалась. Позднее время не помогло ей сохранить свое восхитительное упрямство.
— Я… Я вообще переоденусь, — сказала она и заторопилась наверх.
На все дела ей потребовалось только полчаса. Туман рассеялся, но когда мы осторожно спускались по крутому склону Ноб-хилл, Сан-Франциско еще трудно было разглядеть. Тротуар был мокрым и скользким. Поэтому пришлось держаться за руки.
Когда мы вышли из круглосуточного кафе возле Юнион-сквер, над молчаливым городом разгорался рассвет. На углу стоял полисмен.
— Как долго придется оформлять брачную лицензию? — спросил я его.
— Не меньше трех часов, — ответил он. — Но бюро откроется только в десять.
— Слишком долго ждать, — пожаловался я ему.
Он улыбнулся.
— Когда-то и со мной такое было.
Я купил пару утренних газет, и мы забрели на Юнион-сквер. В газетах красовались огромные шапки о двойном убийстве на Ноб-хилл. Мэри-Уилл мельком взглянула на них и сказала:
— Кажется, что все это происходило тысячу лет назад. Давайте не будем читать про это.
— Конечно, не будем, Я купил газеты, чтобы на них сидеть.
И развернул их на скамейке. Они отлично подошли для этого. Мы сели очень близко. Милые глаза Мэри-Уилл были совсем сонными. Постепенно ее голова опустилась мне на плечо. Шляпка у нее была маленькая и не мешала этому. Казалось, само Провидение нам помогало.
Мимо нас, все еще улыбаясь, неторопливо прошел полисмен.
— Милая крошка, — тихо сказал он. — Желаю счастья вам обоим.
И, тихо насвистывая, отправился дальше.
Наступил день. Солнечные лучи наполнили площадь. Мимо нас торопливо шагали рабочие. Несмотря на занятость, ни один не упустил возможности бросить любопытный взгляд на нашу скамью. Через дорогу, у входа в мой отель, занял свой пост портье. С утра он был свеж и бодр. Голоса продавцов газет звучали все напористей.
Я наклонился и поцеловал Мэри-Уилл прямо в теплые губы.
— Просыпайся, — обратился я к ней. — Сегодня день нашей свадьбы.
Эдгар УоллесТайна уединенного дома
Один из самых популярных писателей начала двадцатого века.
Родился в Гринвиче, в актерской семье. Бросив школу в 12 лет, до 18 переходил с одной работы на другую, после чего поступил на службу в армию. В 1896 году уехал в Южную Африку, где служил в медицинских частях. Здесь под влиянием друзей-писателей начал писать стихи.
Первые свои романы Уоллес публиковал в собственном издательстве, но они не окупались. Только в 10-е годы к нему, наконец, пришел коммерческий успех, а в 20-е он стал самым издаваемым английским писателем.
Уоллес написал 173 романа, 23 пьесы, более 1000 рассказов, не прерывая и журналистской деятельности. По его произведениям поставлено 170 фильмов.
Умер писатель в Голливуде во время работы над сценарием знаменитого «Кинг-Конга».
Глава I
Дело, которое газеты назвали «Тайной уединенного дома», не украсило мой послужной список. Но я уже довольно давно служу в полиции и знаю, что человек, громко трубящий о своих заслугах, никогда не станет хорошим членом слаженного оркестра. Так что, если кто-то скажет вам, что суперинтендант Минтер из Скотланд-Ярда спит и видит, как завоевать популярность, плюньте ему в глаза от моего имени.
Слово «суперинтендант» не только выговорить трудно, оно еще и слишком уж официальное. Конечно, я не требую, чтобы молодые констебли в лицо обращались ко мне «Супер». Да им это и в голову не придет. Предпочитаю, чтобы и они, и все другие чины называли меня просто «сэр». Но, честно говоря, мне нравится, когда я ненароком слышу, как подчиненные и коллеги между собой упоминают «старину Супера», не имея в виду при этом соответствующего словарного значения.
А вот мистер Джон К. Филд всегда называл меня именно так — суперинтендант. И каждый раз я невольно думал, как же много слогов в этом слове.
Никто не любит признаваться, что дал маху, однако и на старуху бывает проруха. Вопреки моей всегдашней осторожности, Филд полюбился мне с первого взгляда. Потерять голову при первой же встрече с девушкой вполне естественно, но вот оценивать мужчину по первому впечатлению очень даже рискованно. Потому что мужчина, которому сразу же удается вызвать у вас симпатию, наверняка лезет из кожи вон, чтобы этого добиться. Обычные мужчины так себя не ведут. Конечно, коммивояжеры или артисты только этим и занимаются, но их-то обычными мужчинами не назовешь.