ию Наполеона и перейти со своим корпусом на сторону союзников. Мармон колебался с ответом, но в конце концов принял это предложение. Вскоре уполномоченные Наполеона, направлявшиеся на переговоры с русским царем, прибыли в штаб 6-го корпуса, чтобы довести до Мармона поручение императора. Герцог Рагузский известил их о своих переговорах с австрийским представителем, но о заключенном с ним соглашении умолчал. Когда возмущенные посланцы Наполеона потребовали от Мармона прервать всякие контакты с врагом, тот пообещал им это и присоединился к делегации. Александр I принял французских посланцев дружелюбно – это была действительно элита Франции. В основном российский император согласился с их предложениями, но окончательное решение отложил на следующий день, чтобы обсудить ситуацию со своими союзниками. В принципе, российский и австрийский императоры не возражали против «воцарения» трехлетнего Наполеона II при регентстве Марии-Луизы. Поддерживал эту линию и австрийский политик Меттерних. Регентство Марии-Луизы должно было усилить австрийские позиции во Франции. К тому же Александр отрицательно относился к Бурбонам. Русский император склонялся в пользу Евгения Богарне, либо Бернадота, или представителя династии Бонапартов.
Утром 5 апреля, перед тем как снова ехать на переговоры с русским императором, министр иностранныйх дел А. Коленкур и военачальники встретились за завтраком у маршала М. Нея. Во время завтрака стало известно, что ночью 6-й корпус Огюста Мармона перешел на сторону противника. В то утро Мармон, войдя в комнату, якобы произнес: «Все потеряно! Я обесчещен! Мой корпус ночью по приказу генерала Сугама перешел к врагу. Я отдал бы руку, чтобы этого не было…» На эти слова Ней гневно воскликнул: «Скажите лучше – голову, и то будет мало!»
Как вскоре выяснилось, генерал Ж. Сугам (Суам), который возглавлял корпус в отсутствие Мармона, сразу же после отъезда своего командира в Париж получил из Главного штаба приказ немедленно присоединиться к основным силам армии. Кроме того, Наполеон прислал офицера, чтобы тот сопроводил Мармона или генерала, его замещающего, к нему в Фонтенбло для обсуждения возможной операции по наступлению на Париж. Генерал Сугам решил, что император узнал о тайном соглашении командования корпуса с союзниками и хочет арестовать или расстрелять предателей. Тогда с согласия других генералов армии ночью 5 апреля Сугам перевел 6-й корпус за линию расположения союзных войск и сдал его врагу. Ничего не подозревавшие солдаты и офицеры корпуса не знали о предательстве, полагая, что приближаются к вражеским войскам, чтобы атаковать их. К тому же ходили слухи об отречении императора. Только одна дивизия Люготта отказалась выполнить приказ Сугама и перейти к Версалю.
Только с рассветом солдаты и офицеры поняли, что преданы своими изменившими воинскому долгу генералами, но уже ничего не могли поделать. Корпус со всех сторон был окружен кольцом австрийских войск. По утверждениям некоторых исследователей, получив известие о поступке генерала Сугама, Мармон сразу же покинул особняк Нея. Представители императора больше его не видели. Когда позднее они встретились с Александром I, то их ждал уже иной прием. У русского императора был новый сильный аргумент: армия не поддерживает Наполеона, корпус Мармона перешел на сторону коалиции. Поэтому теперь союзники отказывались признавать права Бонапартов на трон, и их требование было однозначным – полное и безусловное отречение Наполеона. Прощаясь с Коленкуром, император Александр сказал: «Убедите вашего повелителя в необходимости подчиниться року. Все, что только будет возможно сделать для почета (Наполеону), будет сделано».
Итак, переход корпуса маршала Мармона на сторону союзной армии предопределил исход переговоров. Но был ли он инициирован самим Мармоном? Об этом мы еще расскажем.
6 апреля посланцы вернулись в Фонтенбло и были приняты Наполеоном. По их лицам император сразу понял, что произошло, но потребовал полного отчета.
Выслушав его, Бонапарт подписал акт отречения от престола. «Так как союзные державы провозгласили, что император Наполеон есть единственное препятствие к установлению мира в Европе, то император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что он отказывается за себя и своих наследников от трона Франции и трона Италии, потому что нет такой личной жертвы, даже жертвы самой жизнью, которую он не был бы готов принести в интересах Франции», – говорилось в документе, подписанном Наполеоном. Бывшему властелину Франции предоставили в пожизненное владение остров Эльбу у итальянского побережья, ему также сохранили титул императора и выделили личную охрану в несколько сотен человек. 20 апреля в парадном дворе Белой Лошади дворца Фонтенбло произошло знаменитое прощание императора-полководца со своей старой гвардией. Трогательная сцена этого прощания описана в многочисленных трудах. Поседевшие в боях наполеоновских сражений не могли сдержать слез, когда отъезжала карета их кумира-императора. В целом, армия продолжала любить Наполеона и, отдай он приказ, не раздумывая пошла бы в бой. Корпус маршала Мармона бонапартисты назвали «ротой Иуды». «В течение некоторого времени, – пишет В. Слоон, – Мармону удавалось играть роль героя, но вскоре его тщеславный, пустой характер выказал в истинном свете его поведение. Из титула герцога Рагузского, который носил Мармон, выработалось слово „рагузада“, служившее синонимом измены». Во время суда над маршалом Неем в палате пэров Мармон голосовал за казнь «храбрейшего из храбрых», чем еще больше запятнал себя в глазах как соратников, так и простых французов.
Узнав об измене Мармона, Наполеон сказал: «Мармон нанес мне последний удар».
Что же касается самого маршала Мармона, то, как пишет Делдерфилд: «Герцог Рагузский, очевидно, был в ужасе от сложившейся ситуации – в попытке защитить династию он ее фактически предал». Между тем известно, что уже вечером 6 апреля курсы акций Французского банка резко подскочили почти вдвое – котировавшиеся неделю назад в 520–550 франков, они поднялись до 920–980 франков. «Такого огромного скачка на бирже не было уже многие годы, – пишет Манфред. – Некоторые ловкачи заработали за один день миллионы. Среди них был и герцог Рагузский – маршал Мармон». Таким образом, можно с уверенностью сказать, что Мармон извлекал прямую выгоду из сложившейся ситуации, хотя очевидно, что она не являлась его прямой целью.
Действительно, сложно предположить, что только лишь прямой собственной выгодой руководствовался боевой офицер, маршал армии, решившись на такой серьезный шаг, как капитуляция столицы. Хотя сам Мармон впоследствии объяснял свой поступок только одним – благом народа и Франции. В своих мемуарах он писал: «В сложившихся обстоятельствах первое, что нужно было делать, это сохранять перемирие, чтобы дать политикам возможность урегулировать нашу участь. Для достижения этого нужно было вступать в переговоры с иностранцами. Это было мучительно, но необходимо. Истина заключалась в следующем: общественное мнение считало Наполеона единственным препятствием к спасению страны. Я уже говорил, что его военные силы, сократившиеся до нуля, не могли больше восстановиться, так как регулярный рекрутский набор стал невозможным.
Можно понять, что творилось внутри меня. Но перед тем, как окончательно принять решение, необходимо было выслушать мнения моих генералов. Все генералы, находившиеся под моим командованием, собрались у меня, и я передал им последние новости из Парижа. Мнение было единогласным. Было решено признать временное правительство и присоединиться к нему во имя спасения Франции».
Между тем большинство исследователей считают, что основная причина кроется в другом. Так, например, Л. Бежин в книге «Смерть и воскресение царя Александра» пишет следующее: «…столица капитулировала, чему способствовало не только предательство Талейрана, но и измена маршала Мармона: он вступил в переговоры с союзниками и отвел свой корпус, сдал позиции. Почему? Да потому, что уже становилось ясно, на чьей стороне перевес, не только численный, но и моральный, и что рано или поздно Наполеон падет. Вот и следовало подумать о своем будущем, о своем положении при новой власти, выслужиться перед ней, заручиться поддержкой. Ну и так далее, логика простая, хотя эти побуждения могли облекаться и в иные словесные одежды. Измена Мармона… вот я пишу это имя и невольно думаю: а ведь сколько раз оно писалось до меня во множестве книг, соединенное с тем же самым словом – измена… Поистине бедный Мармон! На что он себя обрек! Впрочем, это не мои слова, это слова Наполеона, произнесенные им в Фонтенбло, уже после отречения, во время долгой ночной беседы с его ближайшим помощником Коленкуром: „Несчастный не знает, что его ждет. Его имя опозорено“. Пророческие слова! Да, предал Талейран, но ведь он дипломат, привыкший лукавить, хитрить, интриговать в салонах и гостиных, обводить вокруг пальца – ему положено… А Мармон – военный, человек присяги, ему не подобает, не к лицу. Поэтому и столь знаменательные слова можно поменять местами: измена Талейрана и предательство Мармона; так, наверное, точнее. Все-таки Талейран не дьявол, а Мармон не Иуда. Оба – люди, оба зависели от обстоятельств и оба оправдывали себя тем, что любят Францию и все делают ради ее блага и спасения».
Историк Б. Фролов считает мотивом, побудившим Мармона принять решение о капитуляции Парижа, вынуждая тем самым Наполеона отречься от трона, многочисленные накопившиеся обиды, которые затаил маршал на своего благодетеля-императора. В своей книге «Военные противники России» историк дает следующее объяснение: «Новая знать, которую создал Наполеон, – это было, прежде всего, скопище недовольных и обиженных. Почти у каждого представителя этого нового сословия был какой-то свой личный счет к императору. Все эти принцы, князья, герцоги, графы, бароны и прочие, пока еще не удостоенные титулов, но жаждущие получить их, в своем абсолютном большинстве находившиеся до революции если не на самом социальном дне, то очень близко к нему, считали себя в чем-то обиженными Наполеоном. Можно было подумать, наблюдая все это, что он у каждого из них что-то отнял. Дух конформизма постепенно овладевал умами всей наполеоновской номенклатуры, в том числе и военной. Начинающим стареть маршалам и генералам хотелось уже комфортной и спокойной жизни. Но неугомонный император, поглощенный планами новых походов и завоеваний, не давал им такой жизни и впредь не обещал. И вот вся эта постоянно чем-то недовольная, брюзжащая, но вместе с тем не лишенная чванливости, целиком поглощенная нескончаемыми распрями, а также заботами о своих доходах, новых владениях и наградах, чуждая каких-либо высоких идеалов новая имперская знать, по мысли Наполеона, должна была стать опорой его империи. Опасное и роковое заблуждение!